12 ноября народной артистке России исполнилось 65 лет
Судьба Людмилы Гурченко стала словно проекцией судьбы ее героини из легендарной картины «Карнавальная ночь». Впрочем, это и неудивительно -- юная актриса играла, по сути, саму себя. Десятилетия, прошедшие с тех пор, вместили в себя все: головокружение от успеха, полное забвение, счастливый случай, упорную, сцепив зубы, борьбу за право быть самой собой и много любви -- с ее драмами и потерями. И, конечно же, труд -- каторжный и ежедневный…
-- Рецепт моей молодости? -- смеется Людмила Марковна. -- Надо работать, работать, работать.
-- Почти по В. Ленину…
-- Нет, капитально учиться лучше, наверное, до того… Либо во время того. Проверено на собственном опыте. В «Карнавальную ночь» меня пригласили (за что я всю жизнь благодарна Эльдару Александровичу Рязанову), когда я была 20-летней студенткой ВГИКа. А мои педагоги -- Сергей Аполлинариевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова -- были принципиальны и неуступчивы, особенно в вопросах, касавшихся профессиональной деятельности. Только благодаря им я избавилась от своего «харьковского» акцента. Мне поставили ультиматум: «Не научишься правильно говорить -- вылетишь из института». Было над чем поработать: закладывала лесные орешки в рот и выговаривала скороговорки. Вроде бы избавилась, но… Когда попадаю на родину, в Харьков, в Украину, «дорогой» акцент тут же «всплывает»…
-- И часто «попадаете»?
-- К сожалению, нет. Знаю, кое-кто на меня даже обижается: мол, звездная болезнь…
-- Говорят, вы вообще довольно сложно сходитесь с людьми.
-- Самые мои крупные недостатки -- категоричность и максимализм. Сколько раз я ни пробовала идти усредненным путем -- ничего не получалось. Я утрачивала свою индивидуальность, становилась средним арифметическим. У меня две скоропалительные характеристики: либо гений, либо не гений…
Наверное, из-за невзгод с какого-то времени я стала жить двойной жизнью. Сознательно поняла это лет в тридцать. Внутри меня постоянно сидит другой человек -- трезво мыслящий. Я не завидую тем, у кого это счастливо сочетается. Поэтому, когда встречаю человека и чувствую, что это человек «мой», -- о, это самый редкий в жизни праздник!
-- И давно такое случалось?
-- «Мой» -- это человек, который почувствовал, раскусил и принял мою двойственность. По-настоящему это всегда понимала только моя мама. Не до конца -- несколько близких друзей. Поэтому я так непросто схожусь с людьми…
В кино, пожалуй, тоньше всех меня понял режиссер Никита Михалков. Он незаметно раздвинул пестрый эклектический занавес и стал общаться с человеком, сидящим внутри меня. Тот человек обрадовался, что наконец-то им заинтересовались, и с удовольствием подчинился. И стало так спокойно…
-- Значит, с другими режиссерами были проблемы?
-- Связь между режиссером и актером -- вещь очень деликатная. Она похожа на сложные семейные отношения. В картине режиссеру с актером приходится распутывать такие тонкие человеческие проявления, что подслушай человек со стороны такой разговор -- полный подтекстов, намеков, откровений, слезных признаний -- у-у-у, скажет, да ведь это не совсем нормальные люди.
-- Например?
-- Снимали мы «Пять вечеров». Подхожу к Михалкову: «Простите, я вам хочу сказать одну очень важную вещь… » -- «Что случилось?» -- «Вы понимаете… Она не будет в «Третьем вечере» с ним целоваться. Не будет. Она просто… ну, не сможет она, и все… » Михалков пронизывающе смотрел на мой лоб и пытался угадать, что там в моей голове ворочается… Женская природа… Капризная и загадочная вещь. В женских ролях порой есть такие микрофлюиды, что ни один режиссер-психолог не докопается. Ведь он мужчина. В таких случаях надо доверять женщине-актрисе. Тогда я в воздухе уловила, что он почуял: туда, туда!
«Что, она этого не хочет?» -- «Хочет, хочет, очень хочет, но… она не знает, она не понимает, нет, не помнит -- вот! Может, в ней все это умерло… Не знаю. Она не может… еще… »
Опять напряженное молчание. «Ну так и скажи в кадре: «Не могу… » -- «Ой, ой, спасибо вам, Никитушка Сергеевич, родненький! Она его поцелует обязательно! Года через полтора после конца фильма!»
-- Вы верите в предсказания, гадания?
-- Не знаю. Веру в то, что в моей жизни произойдет что-то необыкновенное, внушил мне отец. Он говорил обо мне: «Актрисою буде. Обов'язково. Її цiлий свiт буде знати, а женихи усi вiкна повибивають». А мне тогда было 8 дней, только-только принесли из роддома и он впервые увидел меня. И актрисой я стала тоже благодаря папе. Ведь это он сказал мне: «Йди вжар, як потрiбно. Нiкого не бiйся. Йди дуй своє». И я «дула». Это был ужас. Я хотела вырваться на сцену только для того, чтобы папа мной гордился. Когда его уже не стало, я все еще «дула», чтобы он гордился мной…
-- Актерская профессия -- мистическая?
-- Это особенно ясно, когда встречаешься со зрителями. «Сейчас я им все выскажу. Все спою. Все «сплачу». Этот выход, это психологическое состояние дает сильнейший внутренний импульс. Возникает четкое ощущение неизбежности эмоционального выброса, выплеска радости, боли, того и другого вместе, и еще, и еще чего-то. Как будто действует адреналин, или наркотик, или водка. Выходишь к зрителю и знаешь: ты, актер, сильнее врачей, всяких экстрасенсов и терапевтов!
-- Вы как-то написали: «За свою «индепенденс» я борюсь всю жизнь. Я так устроила свою жизнь, и личную, и профессиональную, что никогда не была в подчинении… » Откуда у хрупкой женщины такое упорство в борьбе за свою независимость?
-- У меня иначе просто не получается. Те, кто меня знают близко, удивляются: я живу почти так же, как говорю. Не умею врать. Особенно перед публикой. Мне кажется, если бы я на сцене позволила себе солгать, то не удержалась бы и сказала прямо в зал: «Знаете, а я вам только что солгала… » К зрителю желательно выходить кристальной. Я горжусь тем, что мне верят. А подчинение предполагает ложь. В форме молчания или компромисса, или откровенного лицемерия -- все равно. Я преклоняюсь перед старшинством мысли. Хотя моя точка зрения остается при мне.
-- Независимость, человеческая и профессиональная, как правило, обходится дорого. Женщина же, наверное, платит за нее двойную цену…
-- Безусловно. Чем женщина сильнее, тем вернее она обречена на одиночество. Трудно найти человека, спутника, который принял бы тебя живущей не для него одного. Мужчине легче. Он берет себе жену и спокойно продолжает заниматься делом. А быть одновременно женой и актрисой, способной всколыхнуть публику, практически невозможно. Я приползаю после концерта полумертвая -- ну кому я такая нужна?..
-- Вы различаете грань между женским успехом и профессиональным?
-- Плохо, когда эта грань заметна. Если бы превалировал интерес к женщине, разглядывали бы, в основном, части тела или детали костюма.
-- Вы много грешили на своем веку?
-- Если ты живой, значит -- грешный.
-- А самый большой ваш грех?
-- Однажды на встрече со зрителями Никита Михалков сказал, что есть актрисы, которые семью, ребенка не променяют на хорошую роль. И, покосившись в мою сторону, сказал, что «она» за хорошую роль может поджечь свой дом, сама принесет керосин -- потом будет раскаяние, суд, но она роль сыграет. Я тогда аж сжалась вся. Да нет, не подожгла бы я дом, конечно. И все же это правда. Все мои недуги в работе излечиваются. Но если что-то в работе не так -- дом меня не излечит.
-- Что же в этой профессии особенного?
-- Актерская жизнь -- это жизни сотен людей, через которых проходит актер и которые проходят через актера.
-- Что важнее для актрисы: коллективная любовь страны или любовь конкретного человека?
-- Для актрисы? Честно? Коллективная. Во всяком случае, я предпочитаю именно таковую, как бы это ни было больно.
-- Людмила Марковна, у вас взрослая дочь, внуки. Вы с ними дружите?
-- Не могу сказать, что у нас очень близкие отношения. У нас разные жизни, разные интересы. Актрисе никогда не надо напоминать об этом! Внуки растут -- это прекрасно, но я совершенно не в этом! Мне неинтересно об этом говорить…
-- Говорят, вы абсолютно не тщеславны…
-- Мне всегда важно было знать все о себе самой с самой невыгодной стороны. Подбирая точные, крепкие слова, хихикая над собой, я могла встряхнуться и резко пойти против течения. Но, наверное, у каждого человека есть период, такой отрезок времени, в течение которого происходит нечто… ну… фатальное…
-- Что вы делаете в таком случае?
-- Когда нечего терять, кроме своих цепей, наступает недолгое расслабление, безразличие к тому, что ты и как ты выглядишь со стороны. Наступает как бы покой. Кажущийся покой. В этом состоянии все мозговые клетки задерживаются на одной мысли -- той, что победит. Именно она покажет выход. А если уж не выскочит такая спасительная мысль -- тогда «дочурка, пиши пропало».
-- Помню, как вы сыграли в «Открытой книге» Глафиру: у меня было ощущение, что вы умерли по-настоящему. Не боитесь играть смерть?
-- Режиссер очень кропотливо выстраивал ту тяжелую сцену перед самоубийством. Странное поведение Глафиры ни в коем случае не должно было предвещать страшного финала…
Я не помню, как после съемок вышла из павильона, села в «Красную стрелу», как добралась домой. Как через пелену слышала испуганный шепот моих родителей: «Лель, шо це з нею, а? Я того режисера поїду у Ленiнград, на куски порiжу, от тобi хрест… До чого дочурку довiв!» -- «Марк, котик, ты почитай сценарий, там же смерть». -- «Так шо ж, всiм помирати?.. »
А через несколько дней опять вижу солнце, чувствую запахи, хочу жить! Что же касается боязни, то постоянный страх смерти мне знаком с детства. Папа по три раза в день мог измерять пульс после малейшего дуновения ветра. А когда я, на свою голову, сообщила ему, что по-гречески «Марк» означает «увядающий», -- Боже мой, в какое он пришел возбуждение! Он увидел в этом рок, «руку судьбы»…
-- У вас были долгие годы творческого простоя. Не завидовали более удачливым коллегам?
-- Из всех чувств самые губительные -- зависть и ревность. Становишься неуправляемым. Талант от зависти тускнеет. Пусть горе, слезы, потери -- они даже придают оттенок благородства… Но злоба, зависть! Они, как тьма в глазах, обесцвечивают все вокруг. А женщину старят, уродуют, иссушают. Можно надеяться на успех, только преодолев это наваждение.
-- Был в вашей жизни человек, который мог помочь пережить горе?
-- Да. Август 1969 года. Конец силе воли, терпению, надеждам. Вот уже почти месяц я не выходила на улицу. И только из угла в угол по комнате -- туда и обратно. Это был кризис. Это был конец. Что-то должно было случиться…
Начинался очередной нескончаемый день. Руки сами потянулись к телефону. Пальцы вяло закрутили диск, и чужой, потерянный голос произнес: «Марк Наумович, это Люся. Я умираю». -- «Приезжайте немедленно». Бернес держал мои холодные безвольные руки в своих больших теплых ладонях и внимательно слушал мои вялые, бессвязные слова. Он меня не перебивал, не кивал, не сочувствовал, только смотрел и смотрел, как будто вынимал мою боль…
-- Пройдя огонь, воду и медные трубы, вы чего-нибудь боитесь в жизни?
-- Боюсь людей. Их перевоплощений. Их выстрелов, внезапно следующих за улыбками как раз тогда, когда ты улыбнулась в ответ. К этому нельзя привыкнуть. Осторожность, подозрительность, недоверие -- они у меня, к сожалению, уже в крови.
-- Вы согласились бы сегодня сняться в какой-нибудь новой «Соломенной шляпке»?
-- Да, с удовольствием! Это единственный жанр, который я считаю стопроцентно своим, -- музыкальный, легкий. То, что я, как мне кажется, могу делать в штучном экземпляре. По большому счету, жизнь прошла напрасно -- не было у нас «шоу-индустрии». А результаты достигаются только при постоянном повторении. Сегодня все другое. Сегодня музыка без мысли. Мне это неинтересно.
-- «Жизнь прошла напрасно» -- это говорите вы, звезда?
-- Какая там «звезда»… Звезда -- значит прежде всего материально независимая. Когда меня первый раз назвали звездой, у меня не было московской прописки, и я в восьмой раз перешивала одно и то же платье. Я реально смотрю на себя -- на свои достоинства и недостатки. Но и на голову садиться не позволяю, сбрасываю… Конечно, радостно видеть, что тобой интересуются люди разных поколений, что в зале зрители -- от юношей до ровесников. Даже в моменты депрессии вспомнишь об этом и думаешь: нет, все не зря…
-- Что главное, самое-самое, вынесли вы из прожитых, проигранных актерских лет?
-- «Проигранных»? Здорово звучит!.. Как бы гладко и благополучно ни сложилась биография артиста -- это всегда трагедия. Можно помягче -- оптимистическая трагедия…