Вся его жизнь в окружении птиц, рыб и собак была поэзией. Он обладал способностью видеть жизнь, исполненную движения, силы, радости, -- и в природе, и в человеческих душах.
Эдуард Багрицкий, 105-летие со дня рождения которого отмечается в эти ноябрьские дни, был великим романтиком Причерноморья. Его называли Франсуа Виньоном из Одессы, Денисом Давыдовым гражданской войны. Скорее всего, это -- легенда. Вернее, попытка создания посмертной легенды. Ровесник знаменитого Исаака Бабеля, ставший классиком отечественной литературы еше при жизни, один из тех, кто наравне со своими друзьями -- Юрием Олешей, Валентином Катаевым -- олицетворяет культуру начала XX века, при жизни ничем не напоминал канонизированного. Многие считали его безвольным до безнравственности, ленивым, неисправимым гулякой… И при этом -- блестящим, неповторимым талантом.
Любовь к птицам привил будущему поэту его отец, одесский приказчик Годель Дзюбин. Но и только. «Я вспоминаю свое детство и не могу вспомнить ни одного хорошего дня», -- признавался в конце жизни литератор. В прозаическом быту мещанской еврейской семьи поэзия и не ночевала. Родители мечтали, чтобы Эдик стал коммерсантом.
Затхлый мир своего дома, на улице Ремесленной в Одессе, подросток презирал всей душой, прятался от него в мире придуманном. Отсюда -- и отторжение того, что сопровождало детство будущего поэта: «Еврейские павлины на обивках, еврейские скисающие сливки… » Не случайно дебютом будущего мэтра стало подражание Игорю Северянину: «Он будет целовать пугливую креолку, когда поют цветы и плачет тишина»…
О том, как ученик реального, а затем землемерного училища появился однажды на поэтическом конкурсе, и как он потом стал выступать с эстрады на одесских курортах, написано достаточно. А о том, как поэт был приписан к базировавшейся в Одессе Перекопской дивизии и кормился из ее котла, рассказывает исследователь Владимир Гридин, ссылаясь на документальное свидетельство одного из учеников Э. Багрицкого, поэта Георгия Захарова, который «таскал скудные полковые обеды». По-босяцки скрестив ноги, Багрицкий спрашивал каждого входившего поэтического новичка нарочито неправильно: «Вы тоже пишите стихов?»
«Мерять землю» -- это было не для него (почти по-есенински: «Если не был бы я поэтом, то, наверно, был мошенник и вор»). С пачкой книг и тетрадей, туго стянутых ремешком, в сдвинутой на затылок фуражке он бегал на занятия. Еще мальчишкой в своей округе среди сверстников Эдик слыл классным птицеловом (вспоминается катаевский «Алмазный мой венец» и, конечно же, Птицелов-Багрицкий) и с большим мастерством подсвистывал птицам, когда ловил их силками. Частенько убегал с занятий на природу, к морю. Уже тогда он знал, что у него слабые легкие…
Во время гражданской войны сочувствовавшая революционному движению молодежь подалась в милицию. В их числе был и Багрицкий: ездил на обыски, реквизировал самогонные аппараты, оружие. Продолжалось это недолго, но дало возможность поближе узнать работу НКВД и ЧК. Благодаря личным контактам с чекистами, которых поэт называл вместе с «механиками и рыбоводами» тружениками, он сумел спасти молодого Катаева, когда тот попал в ЧК за свои стихи в белогвардейских газетах.
К литературной работе он вернулся в 1920 году. Среди молодых одесских поэтов -- Олеши, Катаева, Фиолетова -- Багрицкий чувствовал себя уверенно, вступил в «Коллектив поэтов», дни и ночи напролет просиживал над плакатами, призывающими на борьбу с Деникиным. Эдуарда захватила экзотика революции. Он -- поэт-импровизатор агитпоезда, красноармеец, партизан, активист ЮГРОСТА, где создал Чрезвычайный комитет по борьбе с бездарностью.
«В его комнате на Молдаванке были десятки клеток с облезлыми невзрачными птицами, которыми он гордился, -- пишет один из его друзей. -- На корм этим птицам Багрицкий тратил последние деньги. А за великолепные строчки одесские газеты платили ему гроши. Спустя несколько лет его произведения знала и заучивала вся передовая молодежь».
Поэты и прозаики потянулись в Москву: там были газеты и журналы, издательства, большая жизнь -- можно было работать и расти в полную силу. Но Багрицкий медлил с отъездом в столицу. Он любил Одессу верной и трогательной любовью. Мысль о жизни в другом городе не радовала его. Возможно, его пугали более суровый климат, другой воздух…
В полный голос заявил о себе новый, настоящий Багрицкий. Из имени-»маски» его псевдоним становится именем-символом. Собственно, он был приговорен к поэзии и стихотворству. Наследственная астма обрекла его на жизнь в ритме стиха: он должен был читать стихи, чтобы выравнивать дыхание, чтобы попросту дышать.
В 1925 году друзья всякими правдами-неправдами уговорили Багрицкого отправиться в Москву, усадив в поезд почти силой, вместе с женой Лидией Суок и трехгодичным сынишкой Всеволодом. В столице началась его новая жизнь -- советского политического поэта, сменившего лирическое «я» -- «Я с Пушкиным шатался по окопам» -- на «мы» -- «Нас водила молодость в сабельный поход». Началась полоса новых творческих исканий и открытий, раздумий об искусстве, творчестве.
Впервые пришедших в его скромную московскую квартиру в Кунцево поражало, что автор энергичных стихов, зовущих читателей в мир, «открытый настежь бешенству ветров», не может позволить себе резкого движения рукой. О своей неизлечимой болезни -- астме -- он упоминал только шутя. Мог часами сидеть на диване, поджав ноги, думать и смотреть на разноцветных рыбок, плавающих в аквариуме. Задыхался от кашля и курил астматол.
В этот период Багрицкий создает целый ряд произведений, принесших ему подлинную известность и славу: «Думу про Опанаса», «Последнюю ночь», «Человека предместья», «Смерть пионерки» (прообразом героини этой поэмы стала подруга сына, Валентина). Известный поэт поначалу вступил в группу московских литераторов «Перевал», затем -- в Литературный центр конструктивистов, потом стал членом РАПП (российской ассоциации пролетарских писателей).
«Усилие, направленное на создание прекрасных вещей, усилие постоянное, страстное, все разгорающееся -- вот жизнь Багрицкого», -- писал Исаак Бабель о большом поэте, жизнелюбе и просто хорошем человеке, ушедшем навсегда в феврале 1934 года.
В 1942 году осколок фашистского снаряда оборвал жизнь девятнадцатилетнего корреспондента армейской газеты Всеволода Багрицкого. Он, как и отец, мечтал о большой литературе, о чем, в частности, свидетельствует небольшая книжка «Всеволод Багрицкий. Дневники, письма, стихи», изданная в 1964 году, с предисловием Михаила Светлова. Экземпляр этого издания, а также полевая сумка, пробитая осколком, -- часть экспозиции, посвященной отцу и сыну Багрицким в Одесском государственном литературном музее.
Не так давно журнал «Литературное обозрение» опубликовал воспоминания об Э. Багрицком его ближайшего окружения -- жены, ее сестер, И. Бабеля, В. Катаева, В. Инбер и других. Эти материалы взяты из архивов Института мозга, созданного после смерти В. Ленина с целью изучения «природы гениальности». Именно для этого опрашивались вышеназванные и другие авторитетные личности, собиралась самая интимная информация. В частности, об Эдуарде Багрицком.
«Одесская юность поэта была бурной. Его не остепенили даже женитьба и рождение сына, -- вспоминал Валентин Катаев. -- Однажды он сильно выпил в компании, и товарищ, работавший журналистом в Николаеве, решил пошутить над поэтом. Он погрузил его, мертвецки пьяного, на транспорт и увез к себе. Протрезвевшему Багрицкому идея, однако, понравилась настолько, что он согласился, чтобы жене послали телеграмму: «Не волнуйся. Я в Николаеве».
Там он познакомился с красивой девушкой, которая им очень увлеклась (Багрицкий умел влюблять в себя), и некоторое время прожил у нее. А когда мать этой девушки захотела выяснить законность их отношений, принес справку из газеты «Красный Николаев», будто они являются мужем и женой. В те времена даже газета могла выдать подобную справку.
Багрицкий действительно некоторое время сотрудничал с этой газетой и даже посылал жене деньги. Но потом ему вся эта история надоела, и он решил с николаевским «романом» завязать. Сделал это просто: уехал в Одессу, даже не предупредив свою даму.
«На одном литературном вечере Багрицкий и Олеша, которые были женаты на сестрах, познакомились с бухгалтером, страстно любившим стихи. Бухгалтер сразу же влюбился в жену Олеши, Симу, и друзья решили использовать знакомство с ним, чтобы подкормиться. Вначале к бухгалтеру были отправлены сестры, затем пришли их мужья, выдавшие себя просто за хороших знакомых. Чтобы «позабавиться», Багрицкого сделали «глухонемым», что позволило ему без лишних церемоний поглощать любимые лакомства.
Любовь бухгалтера оказалась столь сильной, что он сделал Симе предложение. Легкомысленная компания, предвкушая удовольствие, с этим согласилась, причем даже муж, Олеша, не протестовал. Задумали устроить шикарную свадьбу. Бухгалтер по такому случаю накупил массу продуктов, по тем временам весьма дефицитных, и пригласил своих сослуживцев. Дошло до того, что «новобрачные» зарегистрировались в загсе. Однако в день свадьбы «невеста» заболела, причем болезнь была не надуманной, а настоящей. Выручил Катаев, который пришел к бухгалтеру и забрал Симу.
Самое же удивительное в этой истории то, что несчастный бухгалтер еще долго приходил в гости к друзьям, садился в уголок и восторженно глядел на Симу… »