Но своей родиной он считает Украину
Судьба этого человека похожа на судьбу миллионов советских людей, но в то же время она уникальна. Корни его генеалогического дерева уходят вглубь веков, одна из ветвей -- остзейский барон Готфрид фон Отто, получивший этот титул вместе с дворянством в 1726 году. И вот только через 270 лет Лев Головин, его праправнук, благодаря сохранившимся в Москве и Санкт-Петербурге архивам восстановил и свое дворянское происхождение, и право ставить под фамилией короткое, но емкое слово «фон».
… Мама умирала тяжело. «Левочка, -- говорила она чуть слышно, когда он прильнул к ее исхудавшим рукам. -- Скажу тебе то, чего ты не знаешь. Отец твой -- из древнего рода немецких баронов. Он был высокообразованным, интеллигентным человеком, преподавал математику и физику в институтах и школах. Его замучили в ГПУ. Чтобы уберечь вас, детей, я уничтожила все документы о нем и его родственниках. Заменила вам в документах национальность -- да простит меня Матерь Божья! И вы простите, дети».
Лев Андреевич Головин еще долгие годы хранил тайну материнской исповеди. Да разве мог он в те времена обнародовать свой баронский титул! Возможно, его и не арестовали бы, как отца, не судили бы, как диссидента, но выгнали бы с работы и тем более из партии, куда с трудом приняли. Комиссия из старых большевиков полгода придирчиво изучала и перепроверяла каждую строку его биографии и не нашла, за что зацепиться.
С детства он запомнил, как соседские мальчишки и девчонки дразнили и его самого, и сестру Виту, и брата Ольгерда «немцами», «нiмчуками» из-за их явно нерусской фамилии Отто. Хотя враждебно к ним не относились: рядом жили украинцы, русские, евреи…
-- Отлично помню школу ликбеза при паровозоремонтном заводе, -- рассказывает Лев Андреевич. -- Отец был заведующим. Наша квартира находилась при школе: коридор, кухня, две проходные комнаты и папин кабинет, одновременно служивший классом. Через приоткрытую дверь из кухни можно было видеть классную доску и папу у стола. Помню, как он растолковывал своим взрослым ученикам, какие бывают углы, рисуя их на доске. Даже я понимал, какой угол острый, какой прямой, а какой тупой. А взрослые дяди, выйдя к доске, не могли отличить один от другого. Я пытался подсказывать им, и тогда мама загоняла меня на кухню, журила.
Как-то папа зашел из класса на кухню, подобрал совком выпавший из поддувала тлеющий уголек и выругался: «Вот сволочь!» -- и опять ушел к своим взрослым ученикам. А я, увидев, что выпала еще одна жаринка, подбежал к двери класса и закричал: «Папочка, еще одна сволочь выпала!» В классе раздался хохот. Отец быстро прошел на кухню, подобрал жар, а меня поцеловал в лобик и снова ушел.
Детство померкло апрельским днем 1928 года, когда в калитку дома заведующего школой Андрея Витольдовича фон Отто зашли трое мужчин в кожанках. В августе того же года Маргарита Вацлавовна пришла в ДОПР (дом принудительных работ) с передачей для мужа, и ей там сказали: «Можешь забирать его домой: нам он не нужен». Выпросив школьную лошадь и повозку, она привезла полумертвого мужа домой: он не мог ни стоять, ни сидеть, ни говорить. Вскоре отец скончался.
Не приняли Левочку в аэроклуб, куда он так стремился, не поступил он в комсомол. Не взяли его и в армию, когда он вместе с другими выпускниками в июне 1941-го пришел в военкомат: по документам русский, аттестат хороший, а фамилия подозрительная…
Фронт стремительно приближался к Запорожью. От немцев бежали, эвакуируясь на восток, семьи советских активистов, коммунистов, евреи и они -- немцы. Война догнала семью Отто на станции Ханжонково Сталинской области (нынешняя Донецкая). Там мать с детьми остановилась у своих родственников. В Макеевском военкомате, куда Лев Отто пришел записаться добровольцем на фронт, ему отказали из-за той же нерусской фамилии. 5 ноября 1941 года в Ханжонково вошли немцы. А 7 ноября советский самолет разбомбил дом, в котором жила Маргарита Вацлавовна с детьми. К счастью, никто не пострадал, но жить стало негде.
Семья бедствовала, ютилась у чужих людей. До сих пор помнит Лев Андреевич, как раздавала мать по двадцать кукурузных зерен каждому ребенку, как пришлось распрощаться с зингеровской швейной машинкой, с кожаным чемоданчиком, оставшимся от путешествий отца, с другими семейными реликвиями, которые менялись на миску муки или зерна. И все же на предложение немецкого коменданта Покровского района пойти на службу в полицию Лев Отто наотрез отказался. Он предпочел работать со своими сверстниками в сельской общине: тогда и научился запрягать в ярмо ленивых круторогих волов по кличке Гитлер и Муссолини.
Конечно, не из-за этих воловьих кличек Лев Отто попал в эшелон, отправлявшийся со станции Чаплино в Германию: просто немцам нужна была дешевая рабочая сила.
-- В Аугсбурге находился так называемый трудовой лагерь, -- уточняет Лев Андреевич, -- который входил в систему лагерей заводов Мессершмитта. А наш завод, где изготовляли коробки скоростей для автомобилей и другой техники, так сказать, арендовал там несколько бараков. Лагерь ограждала проволока, но сторожевых вышек не было. В остальном же там существовал лагерный режим. Мы носили нашивки «Ost», а поляки и французы соответственно -- «P» и «F». Французы хотя бы посылки от Красного Креста получали… А мы буквально умирали от голода. На день нам выдавали по 300 граммов черного хлеба, неизвестно из чего испеченного. Утром -- кружка чая, прозванного нами бурдой, в обед -- миска баланды из брюквы. Если съешь хлеб с утра, а часто так и происходило, то вечером ложишься спать голодным. Правда, под конец 43-го нам начали выдавать 10-15 граммов маргарина. Когда в 44-м война подошла к границам Германии, нам даже зарплату стали выдавать -- около двадцати рейхсмарок в неделю. Хотя они уже не могли существенно улучшить наше положение.
Немцы в лагере были разные. Одни любили огреть плетью, а то и расстрелять за отказ идти на работу. А другие… С теплотой вспоминает бывший остарбайтер заводского мастера Карла Байера. Старый немец, обучавший Льва Отто токарному делу, делился с учеником своим скудным «бротцайтом» -- двумя кусочками хлеба с маргарином и ломтиками черной редьки.
Восемнадцатилетний парень из Запорожья, воспитанный на идеалах социализма, был уверен, что только в СССР рабочий человек живет хорошо. А там, на прогнившем Западе, ой как плохо живется простому рабочему. И вот в лагере он с удивлением узнал от Карла, что тот до войны мог ездить с семьей в отпуск на курорты Испании, Италии, Швейцарии, а выйдя на пенсию, мог безбедно жить -- прилично одеваться, нормально питаться, посидеть с друзьями за кружкой баварского пива! Старому мастеру Лев благодарен еще и за то, что научился у него токарному делу. Позже, через два года, это пригодилось ему уже в Запорожье.
Было ли желание записаться как «фольксдойче» и навсегда остаться на Западе? Такое предлагали не только немцы, но и свои. Староста группы остарбайтеров Володя Подольский не раз говорил, что, будь у него такая фамилия, он и не раздумывал бы. «А я тоже не раздумываю, -- отвечал Лева. -- С вами я приехал сюда, отсюда и вернусь на родину, если, конечно, не загнусь».
Когда Аугсбург освободили американцы, Лев мог бы уехать в США или даже в далекую Австралию -- он был свободен в выборе. Но в Украине оставались мать, сестра и младший братишка. Как они смогут прожить без него? Путь к ним лежал через несколько фильтрационных лагерей, где смершевцы проверяли чуть ли не каждое сказанное им слово, каждый его шаг в Германии перепроверяли у собратьев по лагерю. Получив положительные характеристики, его отпустили. А некоторым остарбайтерам пришлось хлебнуть баланды и в советских лагерях…
В сорок седьмом, поработав год токарем на заводе, Лев Отто стал студентом Запорожского педагогического института и вскоре женился на студентке филологического факультета Зине Головиной. И вот почти через одиннадцать лет совместной жизни ему пришлось изменить фамилию. Причин тому было несколько. Сначала жене вежливо отказали в приеме в Высшую партийную школу при ЦК КПУ на отделение журналистики (она уже работала в областной партийной газете), затем ему намекнули, что дальше работы учителем математики и физики в школе ему ничего не светит. Что ж, такое было время -- анкета играла бо-ольшую роль в судьбе человека. А взяв фамилию жены и став Головиным, он уверенно зашагал по лестнице педагогической карьеры -- завуч, директор школы, делегат съезда учителей Украины, отличник народного образования, директор областного института усовершенствования учителей.
И вот «учитель учителей», как в шутку и всерьез называли Льва Андреевича коллеги, стал пенсионером. Один за другим ушли в вечность и старшая сестра Виктория, и младший брат Ольгерд, и любимая жена Зина, и старшая дочь Татьяна, так и не узнав, кто они, из какого роду-племени. Вспоминая мамины слова о происхождении отца, Лев Андреевич решил-таки установить свою родословную:
-- Я стал писать в архивы тех городов и поселков, где работали мои отец и мать. Но сначала разузнать что-либо не удавалось: мне отвечали, что архивы не сохранились, сгорели во время военных действий и т. д. Каково же было мое удивление, когда мне сообщили, что в архиве Московского университета сохранилось личное дело студента естественного отделения физико-математического факультета Андрея Витольдовича фон Отто. Мне прислали копию диплома и краткие сведения о его родителях, моих дедушке и бабушке. А подробное описание генеалогического древа рода Отто на 52 листах с рисунком и описанием герба, с указанием даты пожалования дворянства 22-летнему Готфриду фон Отто, я получил из Санкт-Петербурга. Там же сохранилась и копия диплома об окончании отцом Педагогической академии с подписью президента Максима Ковалевского и других светил тогдашней педагогической науки.
Параллельно с поисками отцовских документов я вел переписку с архивом Аугсбурга. Через какое-то время оттуда мне прислали копии сохранившихся документов, подтверждающих, что в годы войны я был остарбайтером. Из них я узнал, что с 1944 года в архиве хранилась моя страховка.
Два года назад Льва Андреевича фон Отто свалил тяжелейший недуг -- инсульт с поражением части тела. На семейном совете было решено пригласить пастора для крещения по лютеранскому обряду, помогли в этом представители немецкого общества «Wiedergeburt» (»Возрождение»). По странному стечению обстоятельств реформатор протестантской церкви Мартин Лютер был родом из Аугсбурга, и приехавший пастор Герд Сандер -- тоже. А его 75-летний крестник находился там в качестве остарбайтера. Можно лишь удивляться такому совпадению. Но большее удивление вызывает тот факт, что после совершения обряда крещения Лев Андреевич стал поправляться. И сейчас находится в добром здравии.
-- И что же вам дали возвращение к отцовской фамилии и баронскому титулу? -- спрашиваю собеседника в одном из кабинетов Института усовершенствования учителей, который он по сути и создавал. -- Тянет ли вас на историческую родину, где выехавшие несколько лет назад «советские немцы» живут в десятки раз лучше, чем жили здесь?
-- Своей исторической родиной я считаю Украину, -- задумчиво, но убежденно говорит потомок немецких баронов. -- Здесь родился не только я, но и мои родные: отец -- в Киеве, дед -- в Каменец-Подольском. Да к тому же и немецким чиновникам не нравится то, что я всю жизнь по документам был русским и только сейчас стал немцем. А что дает дворянство и баронский титул? Ничего, кроме морального удовлетворения: я выполнил материнский завет и передаю его своим детям, внукам и правнукам. Этим я живу. Да еще, правда, ожиданием, когда же, наконец, Германия выполнит свое обещание и выплатит компенсацию остарбайтерам из Украины.
Хочется надеяться, что этот убеленный сединами 77-летний человек дождется компенсации от чужой державы за почти трехлетнюю работу на заводе Ренка. А дождется ли он от родной власти реабилитации отца, замученного в застенках ГПУ, или хотя бы извинения. Вряд ли. Но Лев Андреевич продолжает поиск.