3 сентября Евгению Паперному исполнилось 50 лет. Любитель женщин, шумных компаний, безумных поступков и прочих прелестей жизни унывать не собирается. Ни по какому поводу. На выпускных экзаменах в Театральном училище имени Щукина Паперному предложили место в кордебалете Большого театра. Он возмутился: «Я? Талантливый драматический актер -- и танцевать?!» Просто тогда еще Евгений Васильевич не встретил Романа Виктюка, который показал ему, что такой, как он, может все. Или почти все…
-- Недавно я уже ощутил, что такое 50 лет. Впервые в жизни у меня повысилось давление. Всегда было 120/80, а тут 135/90. Вот вам и первый звоночек.
-- Главное, чтобы вы душой возраста не чувствовали.
-- Это правильно. Усталости я не чувствую. Хотя уже не тянет на какие-то подвиги, когда, забывал про все, бросался, как в омут головой.
-- Что, раньше часто бывало?
-- Конечно! Это был мой принцип: жить без оглядки. Сейчас бывают заносы, но только в состоянии сильного алкогольного опьянения. А так стал намного спокойнее и разумнее.
-- То есть самую большую глупость в своей жизни вы уже сделали?
-- Ой, много их было… В свое время мне предлагали бросить актерскую профессию и заняться общественно-политической деятельностью. Это было в 70-х годах. Хотели, чтобы я перешел на комсомольскую работу в отдел культуры горкома комсомола. Помню, тогда меня это очень удивило. Но перспектива была заманчивая. Думал трое суток и в конце концов отказался. Жена сказала: «Ты безумец, зачем тебе это надо? Ты же талантливый артист!» А сейчас уже, с позиции времени, видя, как сложилась жизнь комсомольских работников, я думаю, что, наверное, это и была моя главная судьбоносная ошибка.
-- Да будет вам на судьбу пенять… Комсомол не принес бы вам такой популярности.
-- Вы знаете, самым большим противником того, чтобы я стал артистом, был мой папа, механик по специальности. Сейчас он живет в Черкассах, и когда недавно мы были там с Адой Роговцевой на гастролях, зашли к нему в гости. Ада стала жаловаться на страшную усталость. А отец ей в ответ: «От чего? Что-то там порассказывали, побегали по сцене, цветы вам вручили, и вы устали!.. » Тогда я ему рассказал историю о солисте нашего Национального оперного театра Васе Горяге. Когда он приехал в родную деревню, дед его спросил: «Вася, де ти робиш?» А Вася: «Дiду, я спiваю». Он ему: «Тьфу, та у нас усi спiвають. Я питаю, де ти робиш?.. » Так и мой отец. Для него балки потягать -- это да, это он понимает. Хотя на самом деле я вижу, как он, когда я приезжаю на гастроли, выпячивает грудь и гордится своим сыном.
-- Так что же -- вы без отеческого соизволения пустились в мир Мельпомены?
-- Я-то ведь вообще тайком от него уехал поступать. Жили мы тогда в Казахстане, семья была бедная, и после школы я год работал, чтобы купить себе билет до Москвы. Хотел поступать только в театральный.
-- Славы хотелось?
-- Да просто уехать от скучных казахских степей да ветров с песками. Я еще в детстве решил, что буду артистом. В кинотеатрах просто пропадал. Фильмы смотрел по 20--30 раз, был безумно влюблен в Вертинскую, потом в Голубкину. Мне страшно хотелось попасть в ошеломляющий мир кино. Казалось, что именно там настоящая жизнь. Но что мне, мальчишке, пришлось испытать…
-- Вы про поступление в Щукинское училище?
-- И про это тоже. Представьте себе, конкурс в «Щуку» был тогда 300 человек на место. Уж как они там отбирали студентов, по каким критериям, понятия не имею. Правда, на вступительных экзаменах я сотворил кое-что… С одним абитуриентом нам надо было сыграть этюд «Радость». Вроде бы обо мне напечатали статью в газете, я на радостях прихожу к другу и… В общем, я с криком: «Жора! Про меня в газете написали!» подхватил его на руки, подбросил и… отошел. Жора упал, разбив о мое плечо до крови нос, залил полкомнаты, среди преподавателей замешательство, но из нашей десятки приняли только нас двоих. Позже мы говорили, что наша дружба с Георгием Кишко спаяна кровью. Мы жили вместе в общежитии, вместе ели, пили и даже в одно и то же время ходили в туалет. Помню, однажды стоим у писсуара: он закончил, а я нет. Жора с обидой смотрит на меня, так искренне, и спрашивает: «А где ты без меня пил?» А я таки выпил без него бутылочку пива. Но отнекивался и даже рассказал анекдот про кирпичного верблюда. Не для женских ушей…
-- Значит, вы прорвались в «Щуку» без особого труда?
-- Если не считать этого казуса с падением Жоры… Правда, нет. Помню, когда закончились экзамены, вечером пришел узнать, есть ли я списках. Смотрю, меня нет. Истерика, рыдания, иду забирать документы. А я без копейки денег, в сумке буханка хлеба, банка сгущенки, билет в общий вагон домой в Казахстан, а ехать мне было двое суток. Прихожу в приемную, а на меня уставились с удивлением, не могут понять, почему забираю документы. Потом оказалось, что машинистка просто пропустила мою фамилию. Представляете мой шок! Именно тогда у меня и появились первые седые волосы. Помню, покойный Юра Богатырев, с которым мы дружили, вырывал у меня седые волосы, складывал их в коробочку и говорил, что когда я стану знаменитым, он продаст их в театральный музей. Собрал аж целый пучок. Так вот, когда я приехал домой, у меня было такое нервное истощение, что просто упал трупом. Весь август я не выходил из дома, мне давали витамины, делали уколы. Но еще долго, помню, не мог прикоснуться к боку, потому как два дня ехал на багажной полке общего вагона. Хотя разве что-то могло сравниться с тем, что я стал студентом самого престижного театрального вуза страны!
-- Что, ничего круче Щукинского не было?
-- По крайней мере, так все считали. Нашими ближайшими конкурентами были студенты театральной школы-студии МХАТа. А жили-то в общежитии мы все вместе: студенты «Щуки», Щепкинского, ГИТИСа и «Гнесинки». В общем, целое сборище.
-- Там, наверное, такое творилось!..
-- Не такое, а ТАКОЕ ТВОРИЛОСЬ! Что-то страшное. Помню, как-то студенты ГИТИСа по пьяни с четвертого этажа выбросили полотер. Потом их вызвал ректор и спросил: «Ребята, ну зачем вы это сделали?» А они: «Да жужжит он по утрам, спать нам не дает». Представьте себе, ведь тогда любили набирать еще и национальные курсы: удмуртский, кавказский, молдавский… О! Это был сплошной праздник. Только темнело -- тут-то все и начиналось…
-- Так можно было и спиться…
-- Киряли по-страшному. Рядом был Рижский вокзал, туда грузины пригнали цистерну с вином. Студенты бегали туда с чайниками и за копейки его покупали. Цистерна стояла долго. Вино стало крепленое, но однажды по пьяни туда кто-то упал и утонул. Цистерну убрали. В общем, жизнь была бурная. Помню, как-то сдали мы экзамен по мастерству и курсом (а нас было 15 человек) решили погулять. Купили десять бутылок водки, двадцать пачек пельменей, сложили все в огромный саквояж и решили ехать к нам в общагу. В общем, пока машину ловили, саквояж этот забыли на дороге. Расстроились страшно. Пришлось занять денег на одну бутылку водки, вылили ее в тазик, накрошили туда буханку хлеба, и, когда он размок, черпали оттуда прямо ложками. Было противно, но очень действенно. На следующий день в «Щуке» нам передали документы студента, владельца саквояжа, с запиской: «Спасибо за шикарный ужин».
-- Понятно, что первый питейный опыт вы получили в студенческие годы, а как насчет первой любви?
-- Ну, это было намного раньше. Первый раз я влюбился еще в Казахстане. У нас во дворе жила девочка Лида, старше меня на три года. Когда однажды я прошел с ней по улице, держась за руки, был счастлив без памяти. А когда уже после первого курса мы с Юрой Богатыревым приехали ко мне домой на каникулы, и я встретил Лиду (я уже был почти артистом, из Москвы), она поняла, что я для нее уже недосягаем.
-- Еще бы! Вас тогда уже окружали весьма привлекательные студентки актерского факультета…
-- В те времена я был отчаянно влюблен в Наталью Варлей. Тогда только прошел фильм «Кавказская пленница», и вдруг, придя в училище, я узнал, что Наташа учится на курс старше меня. Это меня потрясло. Но романа у нас так и не получилось, у Варлей был ухажер на ее курсе. Правда, и меня на первом курсе больше всего интересовала Ирина Алферова. Мы познакомились с ней во время поступления в ГИТИС. Тогда студенты очень часто для подстраховки отдавали документы сразу в несколько театральных вузов. Алферова была потрясающей красавицей. С длиннющей косой, огромными голубыми глазами, только-только после новосибирской школы. Мы вместе дошли до третьего тура. И когда надо было выбирать, Ира осталась в ГИТИСе, а я подался в «Щуку». Потом мы уже встретились в общежитии. У Алферовой было очень много ухажеров -- баба ж видная. Мы встречались не очень долго, а потом Ира быстро выскочила замуж за сына польского посла. Да и у меня в конце первого курса появилась любовь…
-- Боже, когда вы только успевали!
-- Мне помог мой друг по общежитию, все тот же Жора. Он киевлянин и как-то на каникулы затащил меня в Киев, где и познакомил со своей подругой по драмкружку Лидией Яремчук. Она была очень красивая. Вся моя комната в общежитии была завешана ее портретами. Я без памяти влюбился, и на втором курсе мы расписались. Но, конечно, то, что она жила в Киеве, а я в Москве несколько усложняло нашу жизнь. Да и потом, атмосфера «Щуки», ветреные студенты, в общем, при большой любви к Лиде Яремчук у меня были и другие варианты. А что делать? Она там, я тут. В общем, отношения у нас были свободные.
-- И что, она была согласна на это?
-- Да кто уже это знает? Но каждую субботу я исправно приезжал в Киев. Лида меня называла воскресно-праздничным мужем. Чтобы заработать деньги на билеты и на подарки, мы с Жоркой мыли посуду в кафе на проспекте Калинина, машины в гараже ТАСС. Хотелось и выглядеть по-модному. Тогда настоящим хитом были потертые джинсы. Помню, мои так протерлись в паху, что мне, как кавалеристу, вшили лайковые вставки. И когда я приехал в очередной раз в этих джинсах в Киев, и отец Лиды увидел меня в них, он сказал дочери: «Лида, надо Жене новые брюки купить, ты видела, в чем он ходит?» Она ему: «Папа, ты знаешь, что Жене за эти джинсы 500 рублей предлагали?» А у папы оклад был 300 рублей. Он в недоумении: «Как 500?! За эту рвань?!» Он их называл «синi штани та ремiнна с… » А мне действительно за них предлагали кучу денег. Но я не отдал, хипповал сам. В общем, так мы и жили, на два города.
-- Перевести жену в Москву не было возможности?
-- Во-первых, Лида уже работала в Театре им. Леси Украинки, она на пять лет старше меня. Потом, к концу моей учебы у нас родилась дочь. В общем, мы решили, что лучше мне переехать в Киев. Хотя после «Щуки» мне предлагали работу в Театре Вахтангова. Говорили, что для этого нужно фиктивно развестись с Яремчук, прописаться в Москве, а затем вновь жениться. Но я на это не пошел. Тоже, знаете ли, судьбоносное решение.
-- Ведь, в конце концов, вы все равно развелись.
-- Конечно, и я виноват. Такое чудил тут! По всем параметрам… Яремчук долго на меня глаза открывали доброжелатели. Мол, ты не видишь, что он с той и с той. Что произошло потом? То ли мы притомились друг от друга, то ли обиды, как снежный ком, намотались. Мы с Лидой совершенно разные люди. Я -- гуляка, она -- домашняя, «синий чулок». Хотя мы и прожили с ней 16 лет вместе.
-- Пока Ольга Сумская не появилась?
-- Черта с два она меня увела! Сумская просто взяла меня, холостого, готового к употреблению. К тому же, знаменитого. Я уже был ее покровителем, ее «крышей». Оля сейчас говорит: «Хорошо мне было в то время с тобой». С Сумской мы прожили меньше пяти лет. У нас родилась дочь. Ей уже 10 лет, но, к сожалению, я ее редко вижу. Мы уже были в процессе развода с Сумской, когда у меня появилась Таня. Она была монтажером на Киностудии имени А. Довженко. В общем, долго я один не залеживался. Никогда не тосковал в одиночестве.
-- Не тяжело было работать с бывшими женами в одном театре?
-- Нормально. Когда после развода с Лидой прошло уже два года, я пробил для нее в театре роль в спектакле у знакомого польского режиссера. Тогда у нее как раз был творческий вакуум. Помню, после премьеры появились слухи, что я возвращаюсь к Яремчук. В спектакле было много интимных сцен. Чего только не болтают в театре…
-- Обстановка там не очень душевная?
-- Куда там! Всю жизнь в Театре Леси Украинки было два лагеря. Причем за мою бытность там поменялось девять главных режиссеров. Каждый, понятно, имел своих фаворитов и оппозицию.
-- Вы к какому лагерю примыкали?
-- Я всегда был в фаворитах. И не потому, что конъюнктурщик, просто для меня главное -- работа. Конечно, за это меня осуждали коллеги, каждый старался втянуть в свою группу. Но мне не нужны были эти тараканьи бега.
-- Первый раз вы поэтому ушли из театра?
-- Да нет. Просто я не понимал, почему должен сидеть в театре на коротком поводке за 300 гривен. Это было при Митницком. Поначалу было страшновато -- все-таки 20 лет проработал в одном театре. Помню, подал заявление, комок в горле, приехал домой и говорю жене: «Все, ушел из театра». Она в ужасе: «Как, в никуда?» Но у меня был тыл в лице Романа Виктюка. Тогда я уже гастролировал с его спектаклями, за один получал 200 долларов. А в театре -- 50 за месяц. Семью-то кормить надо было.
-- Что же вас тогда заставило вернуться в театр?
-- Пришел руководителем Михаил Резникович, вызвал меня и говорит: «Евгений, не валяй дурака, возвращайся». И я сразу ввелся в два спектакля. Но люди ничего не забывают, они накручивали Резниковича, не могли простить мне Виктюка, говорили: «Его деньги в другом банке». Ведь актеры катастрофически завистливы. Причем чаще мужики. В общем, фаворитам Резниковича стали те, кто меня особо не жаловал. Однажды случилось так, что я не успел прилететь из Санкт-Петербурга на свой спектакль. Правда, о том, что возможен такой вариант, предупредил заранее. Резникович обиделся. Сказал, что надо меня наказать, чтобы другим неповадно было. Правда, предложил мне срочно ввестись в новый спектакль, и тогда я смог бы остаться в театре. Но у меня уже был подписан контракт с Романом Виктюком. И я ушел из Театра Леси Украинки во второй раз. Но мосты не сжег. Резникович сказал, что могу вернуться. Но как-то так все покатилось, и уже три года катится.
-- Думаете, уже не вернетесь?
-- Если сильно не прижмет, нет. Хотя… Я уже глотнул свободы, почувствовал себя хозяином. А это, знаете, чревато.
-- Меркантильный вы стали, Евгений Васильевич…
-- А как же! Мне кормить детей надо. Старшая дочь без работы уже год, жена не работает, за моего приемного сына надо платить 100 долларов за месяц в институте. И я в этой ситуации буду кричать: ах, театр! Ну нет, высокие слова в прошлом. Я стал прагматиком.
-- Так вот почему вы так просто принимаете серьезные решения.
-- По крайней мере, мои друзья считают меня очень решительным человеком. Особенно когда вспоминают о моих разводах. И каждый раз начинал все с нуля. Но я не боялся. Видать, так мне на роду написано. Нет, бывает, конечно, я иногда опускаю руки. А потом думаю: да что ж это такое, чего это я? В общем, пытаюсь защищаться от негативной информации. Но на самом деле, мне больше всего хотелось бы пожелать себе разумного мужания. Все надеюсь, что с возрастом стану умнее, умнее. Ан нет. Мне житейского бы ума побольше. Уже не 20 лет, и у организма есть свой ресурс. Знаете, однажды Вертинский остался наедине с девушкой. Все было красиво обставлено, и она начала нервничать, что ей придется за все расплачиваться, понятно, как. Вертинский ее успокоил: «Не волнуйтесь, дорогая. Мужчине на всю жизнь дано ведро спермы. Так вот я уже соскребаю со стенок». В общем, надо помнить, что природа не неисчерпаема. Вот я и экономлю…
«Facty i kommentarii «. 05-Сентябрь-2000. Культура.