Встретившись после долгой разлуки, супруги снова счастливы и по несколько раз в день признаются друг другу в любви
Когда молодых супругов разлучила война, им было по двадцать пять. Провожая Леонида на фронт, Тамара не знала, что прощается с ним на 53 года. Получив известие о гибели мужа, она вышла замуж вторично, вырастила детей и внуков. И все эти годы жила памятью о погибшем супруге… Леонид Борисович знал, что его жена вновь вышла замуж из-за чудовищной ошибки в похоронке. Он ждал и верил, что они снова будут вместе. И судьба дала им шанс.
Мы сидим в уютной комнате, где собрано множество старинных вещей. На столе лежит гора фотоальбомов, толстых больших тетрадей, в которые Леонид Борисович записывает мемуары о своей необычной -- трагической и в то же время счастливой -- судьбе. Тамара Григорьевна бережно перелистывает письма, подшитые в папку.
-- Это все мой Ленечка, -- с трепетом произносит Тамара Грирорьевна, которой скоро исполнится 83 года. -- Он собрал все письма за два года нашей переписки, когда спустя полвека мы снова нашли друг друга. Вот моя первая открытка, которую я отправила в ответ на письмо Лени. Она заканчивается словами, предрешившими нашу дальнейшую судьбу: «Я рада твоему письму». Эти, на первый взгляд, обычные слова он воспринял как руководство к действию. И вот мы вместе, хотя тогда, когда я писала их, не представляла, как все сложится.
После тех слов они почти два года переписывались. В последнем письме Тамара Григорьевна писала: «Целую и обнимаю тебя, мой Ленечка. Жду встречи с нетерпением». И они встретились после 53 лет разлуки.
-- Скажите, как случилось, что вы расстались на такой большой срок?
-- Все дело в той роковой похоронке, которую Тамара получила осенью 1941 года, -- рассказывает Леонид Борисович Моссино. Он старше своей супруги всего на несколько месяцев. -- В конце весны 1941 года меня призвали в армию, и вскоре я был назначен начальником медслужбы батальона. Перед отправкой мы долго не могли попрощаться, ведь к тому времени прожили вместе всего несколько месяцев. Я помню, как отчаянно махал Тамаре рукой, пока машина не скрылась за поворотом. Кто мог знать, что тогда мы прощались на 50 лет.
Война застала меня на Западной Украине. Наш батальон отступал, и, естественно, мой госпиталь следовал за ними. Под Уманью батальон попала в окружение и нас взяли вплен. Меня с ранеными несколько раз перемещали с места на место, пока мы не оказались в лагере военнопленных под Винницей. С этого времени начался мой долгий путь по лагерям. И хотя мне удалось выжить, в похоронке, пришедшей моей матери в 1942 году, сообщалось, что я пропал без вести. Это было вполне логичным: тогда считалось, что попавший в плен солдат для страны не существует.
-- О том, что Ленечка якобы пропал без вести, я узнала от его матери, -- рассказывает Тамара Григорьевна. -- Я не могла поверить, что любимого человека больше нет, -- была в этом какая-то обреченность, пустота. Но война есть война, и в той ситуации, в которой я оказалась, нужно было как-то устраивать свою судьбу. Осенью 1941 года меня призвали в армию медсестрой. Об этом мало говорится, но женщине на фронте было особенно тяжело. Сами понимаете, вокруг только мужчины, а ты одна -- беззащитная, молодая, красивая. Вскоре поняла, что недвусмысленными намеками, а иногда и наглыми приставаниями дело не закончится. Нужно было либо найти защиту, либо сдаться и, что называется, пойти по рукам. И тогда я решила выйти замуж за одного капитана, после чего получила защиту и уважение. В тот момент мне казалось, что я имею на это право, раз Ленечки нет в живых. Только когда узнала, что он не погиб, почувствовала себя жутко виноватой перед ним. У меня было такое чувство, будто я его не дождалась из армии.
-- Но я никогда не осуждал Тамару, -- оправдывает супругу Леонид Борисович, -- прекрасно осознавал ситуацию, в которой она оказалась. Вы знаете, я даже благодарен ей, что она нашла в себе мужество так поступить. Сложись судьба иначе, кто знает, встретились ли бы мы снова.
-- Первую весточку я послал домой лишь в 1945 году, уже после освобождения из немецкого лагеря, -- продолжает Леонид Борисович. -- Но до этого времени надо было еще дожить, мне не раз приходилось смотреть смерти в лицо. Когда я попал в лагерь под Винницу, подумал, что уже не выживу. Нас держали в огромном бараке, где собиралось столько людей, что дышать было невозможно. Когда спали, даже повернуться нельзя было -- так плотно мы лежали друг к другу. Голод, вши, грязь. Вскоре в лагере началась эпидемия сыпного тифа. Немцы собрали всех пленных санинструкторов, врачей и перевели в госпиталь, находившийся по соседству с лагерем, куда и стали доставлять наших больных солдат.
В госпитале судьба свела меня с бывшим однокурсником, который меня и выходил, когда через пару недель я заболел тифом. Двадцать один день был без сознания, но все же выжил и вскоре стал поправляться. По мере того как ситуация на фронте менялась, немцы перегоняли нас все дальше и дальше на запад. Выручали местные жители, которым удавалось нас подкармливать. Слухи о приближении колонны пленных опережали нас, и жители окрестных мест подходили к дороге, пытаясь передать нам еду. Заметив это, немцы стреляли в них. Тогда люди бросали еду просто на дорогу, нам под ноги. Это было страшное зрелище -- солдаты подбирали вываленные в пыли и грязи кусочки пищи, делили их по крохам, поддерживая ослабших товарищей.
Так мы дошли до Румынии. Оттуда оставшихся пленных перевезли на поезде в другой концлагерь, находившийся на севере Германии. Но вскоре пришло спасение -- в апреле нас освободили. Пока находились на территории Германии, к нам относились неплохо. Худшее было впереди: через несколько месяцев я в числе бывших военнопленных оказался в трудовом лагере под Свердловском, где начались допросы. К счастью, вскоре меня оправдали.
Именно из этого лагеря я стал писать письма родным и знакомым и, конечно же, Тамаре. Но если от других я получал ответ, то от Тамары весточки не было, хотя ее письмо для меня было бы самым дорогим и желанным. Я стал беспокоиться, не случилось ли что-либо с моей женой. Написав брату, попросил его поехать в Ташкент, разыскать там родственников Тамары и, если удастся, ее саму. Вскоре от брата пришел ответ: «В 1943 году пришла весть о твоей гибели, Тамара вышла замуж и переехала в Киев. У нее уже есть ребенок. » Я все понимал, но отказывался верить и не мог удержаться от слез.
-- Почему вы тогда не поехали к супруге, ведь вам, наверное, хотелось сказать ей, что вы живы?
-- Сначала у меня были такие мысли, но потом я решил поступить, как мне кажется, более порядочно. Конечно, я мог бы ворваться в ее жизнь, но что бы стало с ее семьей, с ребенком? Как бы они пережили это. Поэтому после долгих размышлений я принял решение не тревожить Тамару. Видимо, судьбе было угодно так поступить с нами. Если бы до нее дошли мои первые письма, может быть, все сложилось иначе. Но она их, увы, не получила. Я подозреваю, что тогда мои письма скрывали от Тамары ее родственники, боясь неприятностей в семье. Так, долгие годы нас разделяла неизвестность.
-- И все же вы встретились…
-- Освободившись из лагеря, я вернулся в Ташкент с новой женой. У нее была дочь от первого брака, а к моменту переезда она носила уже моего ребенка. Прожили в мире и согласии много лет, вырастили дочь и двух сыновей, внуков и правнуков. В 1990 году супруга умерла, я остался один и переехал к дочке в Подмосковье.
Все эти годы я переписывался с друзьями, бывшими сокурсниками, родственниками -- за год получал до шестисот писем. Через некоторое время после смерти жены мне пришла весточка от бывшей сокурсницы Тамары, с которой мы изредка переписывались. В том письме она сообщала, что Тамара овдовела. Можете представить, что я тогда пережил? И боль, и радость, и любовь, и смятение… Я узнал адрес Тамары и решил написать. Когда опускал конверт, молил Бога, чтобы он дошел до адресата.
-- В последние годы перед новой встречей с Ленечкой, -- говорит Тамара Григорьевна, -- у меня возникали подозрения, что он жив. Я неоднократно пыталась разузнать хоть что-нибудь о судьбе Лени. Посылала различные запросы, но все было тщетно. Мы прекрасно прожили с мужем жизнь, но в душе я всегда помнила о своей короткой первой и самой чистой любви. После института судьба забросила нас с Леней в глухой район Узбекистана. Условия жизни были тяжелыми -- заброшенный городишко, малярия, чужой народ. Но все это не имело никакого значения, так как мы искренне любили друг друга. Находиться вдвоем было самым большим счастьем.
В тот день, а это было накануне майских праздников, я собиралась с сыном в магазин (жили мы тогда на Крещатике). Когда спустились вниз, что-то заставило меня заглянуть в почтовый ящик, хотя обычно это делали дети или внуки. И я обнаружила там письмо. Увидев почерк, я оцепенела -- это был его почерк, почерк моего Ленечки, красивый, размашистый, который не спутаешь ни с чьим другим. Но я не сразу вскрыла письмо. Только когда вернулась домой и переделала всю работу по дому, села и прочитала письмо.
На следующий день отправила Ленечке открытку с поздравлениями к 1 Мая и маленькую бандероль с двумя наборами открыток с видами Киева. Не знаю, почему я так поступила. Может, хотела побыстрее отослать хоть какую-то весточку о себе, а позже, собравшись с мыслями, написать уже большое обстоятельное письмо. Все было слишком неожиданно. Читая письмо, я плакала.
-- Чтобы все обстоятельно рассказать друг другу, нам понадобилось почти два года переписки, -- продолжает Леонид Борисович. -- Мы писали и писали, будто разговаривали. Потом стали созваниваться. Это казалось совершенно невероятным -- услышать голос любимого человека через столько лет. При первом нашем разговоре мы так волновались и переживали, что толком ничего не могли сказать друг другу. Потом немного привыкли, а затем решили встретиться.
Самым трудным было рассказать обо всем детям, ведь все эти годы я и Тамара скрывали от всех, что у нас была и другая жизнь. Но, к нашему удивлению, дети восприняли наши откровения с воодушевлением, моя дочка взялась организовать встречу. Кстати, Тамару долго терзали сомнения, ехать ко мне или нет. Я это чувствовал по письмам и звонкам. Но однажды Тамара написала, что шьет себе новый костюм. Тогда понял, что она приезжает.
-- С Лениной дочкой мы встретились на вокзале, -- продолжает рассказ Тамара Григорьевна. -- Она должна была отвезти меня домой. Но прежде чем туда отправиться, я попросила ее заехать на кладбище и посетить могилу первой жены Лени. Вот тогда я попросила у нее разрешения снова стать частью жизни моего любимого человека.
-- Ожидая, я очень волновался, -- говорит Леонид Борисович. -- Вышел на лестничную площадку, прислушиваясь к каждому шагу. Вдруг услышал чьи-то быстрые шаги. Это пришла дочь и сказала, что Тамара Григорьевна поднимается… И тут раздались медленные тихие шаги. Мы встретились. Долго стояли. То целовались, то просто стояли, обняв друг друга. В этот момент буквально за одно мгновение пронеслась вся моя жизнь, я будто заново ее прожил. Это было удивительное чувство.
-- Несмотря на прошедшие годы, чудовищно большой срок разлуки, -- говорит Тамара Григорьевна, -- я увидела Леню таким же, как и тогда, 53 года назад. Те же глаза, тот же взгляд. Знаете, когда мы стояли на лестнице, у меня было такое чувство, что мы не расставались никогда. Мне показалось, что мы не виделись каких-то полчаса, словно я вышла в магазин и тут же вернулась…
Мы провели вместе пятьдесят дней, объездили родственников Ленечки, я была принята в семью. Но чем ближе приближалось время моего отъезда, тем страшнее нам было спросить друг друга: «А что же дальше? Что, мы снова расстаемся?» И однажды я сказала: «Леня, поехали со мной». Видела в тот момент его глаза -- лишь на секунду он задумался, как будто взвешивал все за и против, а потом ответил: «Поехали… »
Скоро будет семь лет, как мы вместе и снова счастливы. Как в молодости, по несколько раз в день спрашиваем друг друга: «Ты любишь меня?» А иногда, обнявшись, просто молча стоим.
«Facty i kommentarii «. 4 апреля 2000. Человек и общество