Эти слова сказал после аварии на станции ее «крестный отец» академик Александров
Со вчерашнего дня Чернобыльская атомная станция перестанет быть мировым пугалом и станет историей, как стала историей и первая техногенная катастрофа планетарного масштаба -- авария 1986 года, все последствия которой до сих пор не осознаны. И хотя история, как известно, учит тому, что ничему не учит, знать о том, каким образом мирный атом принес столько беды, необходимо. О причинах катастрофы и первых, самых страшных, днях ликвидации ее последствий «ФАКТАМ» рассказал тогдашний заместитель председателя КГБ Украинской ССР генерал-майор в отставке Юрий Петров. Он курировал подразделения контрразведывательной защиты объектов научно-промышленного комплекса, энергетики и транспорта и участвовал в расследовании причин аварии на ЧАЭС. Сейчас тома этого уголовного дела пылятся в архиве, по приговору суда были наказаны директор ЧАЭС Виктор Брюханов и другие руководители станции. Брюханов уже освободился, работает и не так давно давал интервью нашей газете. Не все из осужденных руководителей станции дожили до сегодняшнего дня.
-- Юрий Владимирович, вы работали в Чернобыле до и после аварии, участвовали в расследовании ее причин. В чем они все-таки? В экспериментах, которые проводились на станции, в проектных недоработках, в нашем вечном «авось»?
-- Чернобыльская атомная была второй по мощности станцией в СССР, работающей на ядерной энергии. Она всегда была объектом интереса контрразведки КГБ. Еще в предаварийный период мы располагали полученной оперативным путем информацией о множестве фактов некачественного выполнения строительно-монтажных работ, поставок бракованного оборудования, нарушения технологии и правил радиационной и пожарной безопасности. Тогда в Союзе больше внимания уделялось атому, использовавшемуся в военных целях, хотя даже на военных производствах случались аварии -- в Челябинске, в Красноярске, например. Ядерная же энергетика финансировалась по остаточному принципу. Плюс ко всему -- наша халатность, нарушения правил эксплуатации… Эксперимент на ЧАЭС, о котором теперь все знают, давал минимум экономии, зато таил в себе риск аварии. Да что там! Только за два года -- с 1983 по 1985 -- на ЧАЭС произошло пять аварий и 63 отказа основного оборудования. Наша служба передавала эту тревожную информацию в высшие республиканские партийно-правительственные инстанции. Что же касается реакции на это… Например, оперативников Припятского горотдела КГБ наказали за то, что они передали в ЦК КПУ информацию об утечке радиоактивных веществ на ЧАЭС. Она была расценена как дезинформация. Причин аварии много, но все же основная -- в проектных недоработках, в отсутствии надлежащий системы безопасности станции.
-- Почему же тогда наказали только эксплуатационщиков?
-- Проект станции был принят Госкомиссией, утвержден МАГАТЭ -- с кого спрашивать? А нарушения режима эксплуатации были налицо. И сейчас мне непонятно: как же мог Брюханов не осознать, что он как директор станции нес ответственность за все эти нарушения! Неужели он не видел, сколько бед это принесло?
-- Как известно, проведя на станции короткое время после аварии, покончил с собой академик Валерий Легасов. О причинах этого самоубийства ходило много всяких догадок -- ведь незадолго до него академик заявлял по телевидению, что не боится ни радиации, ничего. К тому же, говорят, это была не первая попытка самоубийства академика. Можете ли вы пролить свет на эту трагедию?
-- С Валерием Алексеевичем Легасовым я познакомился в день аварии на ЧАЭС -- вскоре после прибытия в Припять Правительственной комиссии СССР, которую возглавлял зампред союзного Совмина, председатель Бюро по топливно-энергетическому комплексу Союза Борис Евдокимович Щербина (он умер в 90-х годах). По распределению обязанностей членов комиссии Легасову поручили возглавить группу специалистов, которые должны были разработать мероприятия по локализации аварии. Мы с ним общались только в рабочей обстановке.
Легасов был бесстрашный боец науки, волевой, решительный и принципиальный. Резко отстаивал свои взгляды. Ради познания истинного положения он лез туда, куда было «нельзя». Причем неоднократно. Хоть и хорошо понимал, что рискует жизнью. В те дни он рассказывал о том, что в кругах реакторщиков сам реактор РБМК по экономическим показателям считался плохим. Безопасность эксплуатации реактора была в основном построена на механике и зависела от действий оператора. Автоматической системы аварийной защиты еще не было, тогда только говорили о необходимости ее создания. Кстати, предложенную самим Легасовым систему безопасности реактора отвергли.
На одном из заседаний оперативной группы Политбюро ЦК КПСС Николай Иванович Рыжков сказал, что атомная энергетика с некоторой неизбежностью шла к такому тяжелому событию. Легасов был тогда поражен точностью вывода. И вспомнил, что только случайно не произошла крупная авария на одной из советских АЭС, где в главный трубопровод по сварному шву приложили простой электрод и слегка его приварили сверху. Могло случиться непоправимое. Хорошо, что персонал был вышколен и оператор обнаружил этот электрод, хотя под микроскопом его можно было и не заметить.
После этого провели расследование, подняли документацию. И оказалось, что имеются все нужные подписи: и сварщика, и дефектоскописта, который проверял шов и т. д. Легасов как-то говорил мне, что по натуре он прямолинеен, резковат. Еще до аварии на ЧАЭС на совещании конструкторов он, выступая с резкой критикой, говорил о необходимости создания следующего поколения реакторов -- более безопасных, чем РБМК. Тогда это вызвало негодование: дескать, Легасов неграмотный человек, лезет не в свое дело и т. д. В то время в институте, где работал Валерий Алексеевич, сложилась непростая, склочная обстановка. Директор одной из АЭС, оправдываясь за нарушения в проведении планово-предупредительных ремонтов оборудования и системы аварийной безопасности заявил: «Да что вы беспокоитесь? Атомный реактор -- это самовар, это гораздо проще, чем тепловая станция, у нас опытный персонал, и никогда ничего не случится!» Впоследствии это позволило разработчику атомной энергетики академику Александрову заявить в адрес эксплуатационщиков ЧАЭС: так ведь они с ней обращались, как с самоваром.
Еще работая в Институте имени Курчатова, Легасов ставил вопросы, связанные с эксплуатацией станций, и доказывал необходимость создания надзорных контролирующих органов. Но проблемы не решались. Я не знаю, что явилось причиной того, что Легасов ушел из жизни. В какой-то мере это можно объяснить тяжелыми последствиями аварии и той ситуацией, которая могла сложиться в институте, накалом страстей при разбирательстве… Чувством собственного психологического перенапряжения и причастности к аварии. Все возможно. Тем не менее, это только мои личные предположения. Но Валерий Легасов достоин глубокого уважения и памяти в нашем и последующих поколениях землян. Он принимал личное участие в укрощении бушующего реактора. Думаю, это был и научный, и человеческий подвиг.
-- Об атмосфере, царившей в первые месяцы ликвидации аварии, ходили легенды. Рассказывали, что одинаково одетые люди, без погон и регалий, чувствовали себя равными, что там царило братство. Можете ли вы вспомнить о каких-нибудь подобных эпизодах?
-- Действительно, обстановка была дружной. Эту обстановку, кстати, создала правительственная комиссия СССР и представители власти на местах. Но главное, что нас сплотило, -- всеобщая беда. Медлить было нельзя. Только организованность и высочайшая ответственность могли обеспечить эффективность проводимых работ, и убеждать никого не надо было. Ставились и выполнялись конкретные задачи. Паники не возникало. Хотя на лицах отмечалась тревога. Все были равными, как друзья по несчастью, но субординацию соблюдали строго. Команды выполнялись беспрекословно, только уточнялись задачи, способы решения и сроки.
В один из первых дней после аварии, где-то к обеду председатель комиссии Борис Щербина поставил перед представителями КГБ задачу срочно сделать панорамную киносъемку разрушенного реактора и к 8 часам утра следующего дня представить ее на просмотр правительственной комиссии, а после срочно доставить в ЦК КПСС для просмотра членами Политбюро и ответственными руководителями ведомств. Съемку помогли сделать вертолетчики ВВС, снимал представитель КГБ СССР Валерий Михайлюк. Несколько раз вертолет с открытым окном облетал станцию. Кассету доставили на киностудию им. Довженко, где ночью пленку проявили, и в указанный срок уже привезли в Чернобыль.
После просмотра фильма КГБ поручили доставить ее по назначению. Оперативник на вертолете прибыл в Чернигов прямо к ожидавшему его самолету, который тут же вылетел в Москву. В 12. 00 он уже был в приемной. И хоть это задание было несложным, но по нему видно, насколько слаженно все работали. Кстати, Валерий Михайлюк живет сейчас в Москве -- здоровья он оказался недюжинного.
Помню, как на заседании комиссии под председательством Силаева, сменившего Щербину, руководители ссылались на причины, мешавшие им выполнить задачи. Силаев резко оборвал их: «Мы здесь сидим на пороховой бочке. Прошу приходить с конкретными предложениями для решения возникающих проблем». На этой с двойным зарядом бочке сидел и В. А. Масол, который представлял в Правительственной комиссии Украину и много сделал для ликвидации угрозы катастрофы.
-- Правда ли, что всех жителей Киева собирались эвакуировать, но затем сочли эту затею слишком дорогой?
-- Нет, все было не так. Дело в том, что первое время после аварии существовала реальная угроза еще двух взрывов. Под крестовиной реактора находился резервуар с водой для охлаждения -- барбатер на две тысячи кубов. И ликвидаторы опасались, что крестовина не выдержит и реактор рухнет в эту воду, что грозило тепловым взрывом. Только к 8 мая воду откачали и слили через задвижку, спускаясь под реактор, в зону мощнейшего радиоактивного излучения, -- это были настоящие герои. 9 мая мы впервые перевели дыхание и позвонили Щербицкому сообщить о том, что угроза взрыва миновала. В это время как раз шло заседание Политбюро, посвященное Дню Победы, и он тут же обрадовал всех собравшихся.
Но тут произошло следующее: температура в реакторе достигла 2440 градусов при критической температуре в 2770. Возможный взрыв, по оценкам специалистов, превратил бы в ядерную пустыню территорию в радиусе 500 километров с населением в 35--40 миллионов человек. Герои-ликвидаторы, среди которых был и капитан киевского управления КГБ 31-летний Юрий Решетников, создали условия для системы охлаждения реактора жидким азотом и не допустили жуткой катастрофы (5 мая 1988 года Юрий Решетников умер от острого лейкоза). Вот в это-то время и обсуждался вопрос об эвакуации Киева. Служба гражданской обороны, другие специалисты готовились к тому, чтобы, если угроза повторного взрыва будет реальной, эвакуировать его жителей. Тогда никто не думал о том, что это дорого, но очень боялись распространения панических слухов. Страшно себе представить, какая паника началась бы в двухмиллионном Киеве, объяви руководители об эвакуации жителей. Владимир Васильевич Щербицкий несколько раз приезжал в те дни в Чернобыльскую зону. Об этом мало кто знает. Слава Богу, все обошлось.
-- Общались ли вы с министром здравоохранения Анатолием Романенко и первым секретарем ЦК КПУ Владимиром Щербицким? Реально ли они оценивали опасность радиационного загрязнения на первых послеаварийных этапах? Известно, что их семьи с детьми оставались в то время в Киеве, как и семьи многих сотрудников КГБ. С чем это было связано? Почему все-таки приняли решение о проведении демонстрации 1 мая 1986 года?
-- Реально. Действительно, ни Щербицкий, ни многие другие руководители не вывезли свои семьи, хотя это никому не запрещалось. В мае, немного раньше, чем обычно, для детей Киева начали оздоровительный сезон. Кто хотел и мог, отправлял детей подальше. Но Щербицкий намеренно оставил в городе своего внука и даже взял его на парад 1 мая, чего обычно он не делал. Многие помнят голову мальчика, едва видимую над трибуной. И парад, и велогонку Мира после длительных совещаний решили проводить по уже упомянутой мной причине.
-- Министр здравоохранения должен был сообщать жителям загрязненных территорий, как себя вести. О том, что рекомендуется принимать йод, например, или почаще мыть голову. Мы же об этом узнавали из «голосов».
-- Радиоактивный йод -- вещество с быстрым периодом распада, особой опасности он не представлял. А о том, что голову надо мыть ежедневно, я лично слышал по нашему радио.
-- Один из сотрудников СБУ рассказывал в личной беседе журналистам, что на ЧАЭС, как и на всех атомных станциях Союза, якобы существовала инструкция для пожарных, запрещающая заливать водой свечение, которое появляется при выбросе радионуклидов. В таких случаях требуется локализовать это место свинцом, песком и т. д. Говорят, неправильные, хотя и героические, действия пожарных в начале аварии и привели к разрастанию масштабов катастрофы. Насколько это соответствует действительности?
-- Что-то часто в последнее время в прессе стали ссылаться на сотрудников КГБ-СБУ, особенно когда это связано с неприятностями. Инструкцию я не читал, но думаю, что эти выводы о действиях пожарных неправильны. Возможно, имелось в виду тушение пожара в районе крыши машинного зала и залив водой площадки четвертого блока, где после обвала находились куски разрушенных графитовых блоков.
Уже к вечеру 26 апреля, убедившись, что залив зоны всеми имеющимися средствами и способами ничего, кроме высокого парообразования и распространения воды по различным транспортным коридорам на соседние блоки, не дал, его прекратили. Пожарные уже в первую ночь ликвидировали очаги пожара в машинном зале и сделали это очень оперативно и грамотно. Я слышал разговоры, что часть пожарных получила высокие дозы облучения потому, что они стояли как наблюдатели в ожидании новых очагов. Это не так. В машинном зале находилось много масла, водород в генераторах, другие источники, которые могли вызвать не только пожары, но и взрывные процессы. Это могло привести к разрушению третьего блока. Все пожарные осознавали, что стоят на рубеже жизни и смерти. Их действия были поистине героическими, правильными, грамотными и эффективными. Они обеспечили упреждение и локализацию возможного дальнейшего опасного развития аварии с непредсказуемыми последствиями.
Песок и свинец же предназначались для того, чтобы снизить температуру реактора. Из разрушенного блока выносился мощный поток аэрозольной газовой радиоактивности. Горел графит, и каждая частица несла на себе радиоактивные источники.
В сложившейся ситуации (над реактором уровень радиации был до двух тысяч рентген в час) радиационная обстановка позволяла вести эффективные действия только с высоты не менее 200 метров над реактором. Соответствующей техники не было. Тогда ежечасно и интенсивно шли консультации со специалистами АН СССР, Минэнерго, Средмашем и др. Поступали предложения и рекомендации также из-за рубежа -- с разными вариантами воздействия на горящий графит с помощью различных смесей. После обсуждений и многочисленных консультаций в качестве стабилизатора температуры выбрали свинец и доломит. Их заброска в реактор позволила резко уменьшить выброс аэрозольной радиоактивности и снизить температуру горения графита. Я помню, насколько четко работали вертолетчики ВВС: пролетая над мощным потоком радиационного обстрела, они сбрасывали «грозди» мешков со смесями, как бы на конвейере с большим радиусом «Чертового колеса».
-- Медики КГБ спасли жизнь своим сотрудникам, участвовавшим в ликвидации аварии, заставляя их принимать изобретенный ими сорбент. Вы тоже его принимали?
-- Не совсем так. Наши медики оказывали помощь не только своим сотрудникам, но и другим гражданским организациям.
С первых дней после аварии в борьбу за жизнь и здоровье сотрудников, работавших в Чернобыльской зоне, включился коллектив Военно-медицинской службы КГБ Украины. К сожалению, лечебные учреждения страны оказались не готовы к катастрофе такого масштаба, не было даже элементарных рекомендаций по правилам поведения в зоне, противолучевых препаратов, необходимых для лечения пострадавших. Однако в нашем госпитале уже имелся некоторый опыт применения гемо- и энтеросорбентов при различного рода соматических заболеваниях. В этой обстановке специалисты службы -- доктора медицинских наук М. П. Захараш и И. К. Деденко, другие врачи -- сделали почти невозможное: в считанные дни создали систему организации медицинской помощи пострадавшим.
Впервые в клинической практике в Советском Союзе с целью предупреждения развития лучевой болезни был предложен метод лечения с использованием сорбентов и квантовой терапии. И это было сделано вопреки официальному мнению Министерства здравоохранения, Академии медицинских наук СССР, которые проявили себя крайне консервативно, особенно всем известный в Союзе академик, директор Института биофизики Ильин, с которым я познакомился на рабочих заседаниях через руководителя опергруппы КГБ СССР Ф. А. Щербака. Он производил хорошее впечатление: симпатичный, общительный…
Как-то, когда мы втроем возвращались с заседания (это было 30 апреля), ко мне подошел наш сотрудник медслужбы и доложил о поступлении сорбентов и рекомендаций по их применению. Я предложил своим спутникам воспользоваться ими. Ильин повертел в руках упаковку, а потом махнул рукой -- мол, ерунда все это. Позже ко мне опять подошел этот наш сотрудник и спросил, как быть? Я ему ответил: «Выполняй указание начальника медуправления» -- и добавил: «Наши медики не ошибаются!» И действительно, все сотрудники КГБ, офицеры и вольнонаемные, бывавшие в зоне, регулярно применяли эти сорбенты. Опыт их лечения свидетельствовал о существенном снижении дозовой нагрузки на организм и ускоренном выведении радионуклидов.
Результаты исследований, полученные в госпитале ВМУ, были обобщены и доложены министру здравоохранения СССР, в Академию меднаук и Институт биофизики. Но несмотря на то, что эффективность сорбентов была доказана, Ильин и другие союзные чиновники от здравоохранения отвергали этот метод лечения. И только в 1990 году Институт биофизики АН СССР официально извинился за невнимание к этим разработкам. Я сам с апреля 1986 г. первые 11 послеаварийных суток в зоне и в последующие поездки регулярно принимал сорбенты.
А в 90-х годах в одной из газет я прочел статью Ильина, где он прямо писал, что самый эффективный способ выведения радионуклидов -- это потение. Наверное, и в этом смысле мне повезло: за год до аварии я с товарищами занимался по воскресеньям спортом в спортивно-оздоровительном центре Института им. Патона -- два часа парной игры в теннис и два часа сауны, бассейна. Прекратил я эти занятия в 1992 году. Хочется поблагодарить Б. Е. Патона -- я чувствую себя нормально, занимаюсь общественной деятельностью.
Кстати, сейчас, когда весь мир следит за закрытием ЧАЭС, я хотел бы предложить учредить медаль за мужество и отвагу или памятный знак. Сделать это можно сообща -- вместе с Россией, Белоруссией и другими бывшими республиками СССР. Этими медалями и знаками наградить работников АЭС, военных, шахтеров, строителей и других за проявленные мужество и отвагу в ликвидации последствий планетарной аварии на ЧАЭС. Через 10--20 лет ликвидаторов аварии уже не останется в живых. Так пусть эти награды останутся у их потомков как предостережение будущим поколениям.