Большой, громогласный, с вызывающей внешностью режиссер Андрей Жолдак последнее время занят постановкой «Идиота» Достоевского. С утра до вечера он пропадает в Театре на Подоле, вынашивая «коварные» планы новых спектаклей. Осенью в Санкт-Петербурге состоится премьера «Тараса Бульбы», а его следующий проект в Киеве обещает быть самым скандальным.
Репетиция начинается примерно так: сначала в театр стремительно вбегает большая желтая собака, за ней степенно следует Жолдак. Даже в малом он себе не изменят -- быть не как все.
-- Фанечка, иди сюда, моя ласточка… (Фанечка счастлива, виляет хвостом и трется о ноги хозяина. -- Т. Б. )
-- Боже, какая трогательная сцена.
-- Да, мы любим ее. Мы с Викой купили Фанечку в питомнике во Франции. Кстати, назвали ее в честь Фаины Раневской. Хотели купить мне куртку, но все деньги потратили на собаку. Она очень дорого стоит. Это лабрадор. Такая же собака у Клинтона и была у Миттерана. Лабрадоры просто созданы любить человека. Фанечка обожает нашего маленького Янека.
-- Подождите, а как же вы ее вывезли из Франции?
-- Как? Когда Жолдак чего-то хочет, это обязательно происходит.
-- Тогда захотите чаще ставить свои спектакли.
-- А вот это уж нет, это, к сожалению, не в моей воле. Получается ставить только раз в год. Кстати, за это меня недавно ругал один немецкий продюсер. Говорит, на Западе режиссер твоего уровня должен ставить как минимум два спектакля в сезон. Но причина-то не во мне, а в театрах, которые хотят меня или не хотят.
-- Значит, больше таких, которые не хотят?
-- Получается, что так. В Украине. Но я не девушка, чтобы огорчаться по этому поводу. В Киеве на днях был директор фестиваля «Битов», который проходит в Белграде, очень старенький и очень знаменитый Йован Кириллов, большой друг Любимова. Так вот он сказал мне, что если бы я жил в Югославии или Германии, стал бы очень известным режиссером. Его поразило, насколько Украина эстетически остановилась во времени. А я просто выпадаю из общего контекста.
-- Можно подумать, что для вас это большая новость.
-- Нет, но когда об это мне говорят мои друзья, мой учитель Анатолий Васильев -- это одно. А когда по существу незнакомый человек, который еще помнит «Трех сестер» в постановке Немировича-Данченко, и в общем ничем мне не обязан, это, безусловно, очень важно для меня как подспорье.
-- Тут впору серьезно задуматься, а не поменять ли, скажем, страну?
-- Я сделал вывод и учу английский язык. Если вдруг мне предложат серьезные проекты на Западе, я буду готов. Но это отнюдь не означает, что я насовсем уеду из Украины.
-- Патриотизм?
-- Это правда. Дома с сыном мы разговариваем только по-украински. Но это внешние признаки. А глубинные… Я очень хорошо понимаю Богдана Ступку, который стал министром культуры. В глубине его души есть что-то такое, созвучное мне. Мне до безумия небезразлично, что происходит в моей стране.
-- Не самое типичное для людей вашего поколения состояние.
-- К сожалению, в культурной среде Украины очень мало молодых людей, которые не говорят, а что-то делают. Например, если я не выпускаю каждый год спектакль, который все обсуждают, я мертв. К сожалению, у нас нет ни театра, ни кино. И все потому, что нам никак не дадут власть.
-- Так вы определитесь: вам нужны деньги или власть?
-- Власть. Что это значит? Если бы, например, Андруховичу дали 100 тысяч долларов и сказали: «Собирай молодых писателей, поэтов и проводи с ними годичные курсы», а мне дали большой театр, который я могу полностью изменить. Представьте себе, что через какое-то время, скажем, наши театральные мэтры уйдут. Каких учеников они оставят? Или будет, как после смерти Товстоногова, когда десять лет трясло БДТ?
-- Ну почему? Они поставят вас.
-- Меня? Нет. Почему? Трудно сказать. Да и потом, когда это произойдет… Вот если вам лет в семьдесят я предложу машину, дачу, любовника…
-- Могу и отказаться.
-- Вот-вот. Или скажете, что мне нужна другая погода, я хочу смотреть, как летают бабочки, играть со своей внучкой. Сейчас я и такие, как я, в силе. Но нам не дают работать. Мне могут возразить: всем не давали. Вот потому-то я сам и беру, хотя и загружен лишь на 15--20 процентов. И потом, в каких условиях я выпускаю свои спектакли? Театру Франко «Три сестры» обошлись всего в одну тысячу долларов. Все остальные деньги принесли мои друзья-спонсоры. За свой труд я не то что не получил денег -- я просто вымотал себя. С «Идиотом» то же самое. Но я понимаю, что прежде всего это нужно мне. Другие режиссеры послабее, их нервы не выдерживают, они пьют и остаются непризнанными гениями. Сейчас выживают поодиночке, и только личности прорвутся в историю.
-- В вас говорит обида на Театр Франко?
-- Нет, я очень люблю этот театр, его актеров, дирекцию. Переживаю, что мог бы ставить там спектакли, но этого почему-то не происходит. Ведь сначала и «Идиота» собирался ставить там. Но тогда он получился бы совершенно другим, чем в Театре на Подоле. Ведь каждый спектакль я придумываю под конкретный театр. Наверное, никто и не знает, что «Три сестры» я должен был ставить у Резниковича в Театре Леси Украинки. Уже были даже распределены роли. Но по не зависящим от нас причинам это не получилось, и я пришел в Театр Франко. А если бы все-таки поставил у Резниковича, то мои «Три сестры» были бы совершенно другие.
-- Значит ли это, что и ваших постановок «Идиота» может быть несколько?
-- А как же. Через пять-семь дней после киевской премьеры я уеду в Одесский драматический театр, где поставлю «Идиота» для них. Потом буду ставить в Софии. В общем, в результате у меня будет три-четыре разных «Идиота». Театр -- это ведь игра. И совершенно штучная работа. Поэтому я хочу, чтобы мне перестали завидовать. Я делаю тот театр, который нравится мне.
-- Всем великим завидовали. На каждого Моцарта найдется свой Сальери.
-- Но ведь должны быть какие-то рамки. Скажем, за последние четыре года я, действительно, очень поправился. Я бросил курить, у меня много проблем. Так меня бьют даже за это, стараются достать хоть как-то. Завидуют, что я талантлив, что учился у великого Васильева, работал в Париже, у меня красивая жена, есть деньги, я ставлю спектакли, в конце концов, завидуют моей фамилии.
-- Давайте разберемся с фамилиями. «Идиота» вы уже ставите как Андрей Карпенко-Карый.
-- Да, так мне хочется. Мой дедушка -- внук Карпенко-Карого. Ему 91 год, он живет вместе с нами и хорошо помнит, как Карпенко-Карый его воспитывал, держал на руках. Можете воспринимать это как мой очередной вызов. «Три сестры» я ставил как Тобилевич, теперь Карпенко-Карый, следующий спектакль подпишу Саксаганским. Так и до Заньковецкого дойду. Мой дед и Арсений Тарковский -- двоюродные братья. Они очень часто переписывались. Кстати, после армии я должен был учиться в Москве у Андрея Тарковского. Мой дедушка договорился об этом с Арсением. Но как раз в эти годы Андрей уехал в Италию и уже снимал свою «Ностальгию». Так что если я буду ставить в Риме, то, возможно, подпишусь Тарковским. Почему бы нет? Все эти великие люди имеют отношение к нашему роду. Я и в самом деле ощущаю поддержку своих предков.
-- Почему вы опять решили обратиться к русской классике, ставите Достоевского?
-- Выпуская наш курс, Анатолий Васильев каждому давал напутственные советы. Мне дал три. Первый касался меня как человека, это очень лично. Два других -- профессиональные советы. Один из них -- я должен ставить только классику. Кстати, вернувшись в Киев, я два года была безработным. Меня приглашал работать в Москву Васильев, но я был тогда настроен националистически и полагал, что должен ставить только у себя на родине. Поэтому Васильев два года платил мне ежемесячно 200--300 рублей, чтобы я выживал. А я придумывал свои гениальные проекты. Например, «Короля Лира», которого собирался ставить вместе с Лидером в Театре Леси Украинки. Короля должен был играть Мажуга. Но однажды мы пришли на репетицию, и нам сказали, что спектакль снят. Вот так. Правда, через какое-то время сняли и главного режиссера театра. В общем, до того момента я был человеком достаточно компромиссным. И если бы тихо делал себе какие-то спектакли, может, было бы намного легче. Но пер! И частенько обижал людей. Сейчас я становлюсь умнее.
-- Можно уже предположить, что ваш «Идиот» будет иметь не менее скандальную славу, нежели прежние постановки. Хотя бы судя по тому, что действие спектакля будет разворачиваться на трех разных площадках.
-- Сейчас для меня важно, чтобы форма спектакля была резкой, неадекватной, а смысл -- простой. Актеры должны работать в реалистической манере и в очень формальном по форме спектакле. Сценарий для «Идиота» я написал с Валерием Мамонтовым. Мы работаем как, в кино. Приходим на репетиции, смотрим, я говорю, что хочу. Валерий уходит и утром приносит дискету с текстом. Я смотрю, мы опять поправляем, а завтра все по-новому. Каждое утро актерам раздают новые распечатки текста. И каждый раз мои актеры в шоке. В Украине так никто не ставит.
-- Да и на «Идиота» Достоевского ни у кого рука не поднимается.
-- Сто лет в Киеве не ставили «Идиота». Книга даже не переведена на украинский язык. Своей постановкой я хочу сместить центры. Их у меня будет три: театр, церковь, дом, где произошло убийство. Это интерактивный театр. И в этом тоже вызов обществу.
-- Собственно, от вас ничего другого и не ждут. Недаром вы -- самый дорогой режиссер в Украине.
-- Действительно, мои гонорары очень высоки. Я второй после Романа Виктюка. Мне платят гораздо больше, чем Резниковичу или Данченко. Обычно за режиссуру получают от 300 до 1000 долларов. Это очень мало. Но, увы, такой рынок, поскольку на театр нет особого спроса. И у меня, дорогостоящего режиссера, нет предложений. Парадокс? К сожалению, сегодня это закономерность.
P. S. Идут последние репетиции «Идиота». А на спектакль уже претендуют несколько театральных фестивалей -- в Румынии, Италии и Швеции. Это говорит об уровне доверия к режиссеру на Западе. В Украине это не говорит ни о чем. Пока.