В эти дни исполняется 40 лет со дня беспримерного и героического дрейфа
Когда спасенных с дрейфующей баржи солдат Анатолия Крючковского, Асхата Зиганшина, Филиппа Поплавского и Ивана Федотова везли из Соединенных Штатов в Англию на пароходе «Куин Мери», чтобы потом отправить в Москву, на борту корабля оказалось много журналистов. На молодых людей обрушилась лавина вопросов. И практически всех представителей зарубежных масс-медиа интересовал один и тот же вопрос: почему столь длительное время, мучаясь от голода, солдаты не начали есть друг друга! Тогда ребята без пафоса отвечали, что советские люди никогда не опустятся до такого, никогда не бросят товарища в беде, а будут вместе бороться до конца. Сейчас эти слова кому-то могут показаться несколько наивными. Но в те дни для этой четверки они имели особый смысл. Нам удалось встретиться с одним из участников героического дрейфа Анатолием Крючковским, который сейчас живет в Киеве и уже больше тридцати пяти лет работает механиком на заводе «Ленинская кузница».
Утром 7 марта мимо дрейфующей сорок девять дней баржи с четырьмя советскими солдатами на борту прошел корабль, не заметив подаваемые с баржи отчаянные сигналы обессилевших людей о помощи. За последние пять дней это было уже третье судно, проплывшее мимо. Не имея сил передвигаться, солдаты легли в кубрике. Именно в этот момент их охватило отчаяние. Договорились, что последний оставшийся в живых выцарапает имена на стенке баржи, чтобы люди знали, кто здесь погиб…
-- Когда в 1958 году меня призвали в армию и я узнал, что буду служить на Дальнем Востоке, то, признаться, обрадовался этому, -- рассказывает Анатолий Крючковский. -- Тогда служба в армии была овеяна романтикой, а Дальний Восток мы считали землей героев. До места службы, острова Итуруп, недалеко от Сахалина, мне, как и другим солдатам, пришлось добираться почти полтора месяца. В поезде я познакомился с Филлипом Поплавским, который призывался из Хмельницкой области. Подружились, ведь были почти земляками -- я призывался из Винницкой области. Вместе мы попали в учебку, а потом и служили. По окончании учебы нас направили нести службу на баржах, находившихся в заливе острова, чтобы обслуживать большие корабли, заходившие в гавань. Из-за низкой осадки корабли не могли подойти к берегу близко. Мы же на своих плоскодонных баржах перегружали грузы с судов, доставляя их на берег. Работа была не из легких, но экипаж подобрался хороший. Иван Федотов, родом с Амура, был душой команды. Очень уважали и старшину татарина Асхата Зиганшина.
-- Тот день ничем не отличался от других? Или, возможно, были какие-то тревожные предчувствия?
-- Нет, тот день ничем особо не отличался. 16 февраля нам была поставлена обычная задача -- ждать судно в гавани, а по прибытии его доставить груз на берег. Баржа была пришвартована к мачте разрушенного пирса. Вообще, в экипаже нас было пятеро -- пятым числился радист. Но в тот день его на борту не оказалось: несколько дней назад при швартовке он сильно травмировал ногу, и его определили в госпиталь. Поэтому нас осталось четверо.
Часов в шесть утра совсем неожиданно налетел шторм. Залив имел прямой выход в океан шириной метров пятьсот-шестьсот, и штормило там всегда, но не сильно. А в тот день начался настоящий тайфун, о приближении которого не сообщила ни одна метеосводка, поднялся ураганный ветер, волны достигали пятнадцати метров в высоту, а когда они заходили в залив, из-за узкого пространства становились еще выше. С нами на дежурстве находилась еще одна баржа. Ее оторвало от швартовочной мачты и выбросило на берег на голые камни, словно пушинку. Благо, ребятам повезло, и они остались живы. Конечно, без травм не обошлось, но ведь могло быть и хуже (с одним из них мне довелось встретиться уже после случившегося). Нам повезло меньше: баржа оторвалась, и волны начали швырять ее по заливу, как щепку. Суденышко-то было небольшое -- четыре метра в ширину и двенадцать в длину -- водоизмещением девяносто тонн. Опасаясь, что нас может выбросить на камни и мы погибнем, команда запустила двигатели. Старались маневрировать в шторме -- то включали двигатели на полную мощность, то ложились в дрейф, таким образом стараясь удержать баржу. В это время была повреждена рация, и мы не могли связаться с берегом. Оттуда тоже никаких сигналов не поступало. Так мы тринадцать часов боролись со штормом, до девяти вечера, пока не кончилось горючее. Постепенно нас стало выносить в океан, а часам к десяти вечера мы уже были в открытом океане.
Как ни странно, никто из нас не испытывал страха в той ситуации. Мы были молоды и полны энтузиазма, думали, что вот-вот шторм прекратится и нас смогут вернуть на базу.
-- Изрядно вымотавшись, мы решили приготовить себе что-нибудь поесть, -- продолжает Анатолий Федорович. -- На каждой барже имелись своя небольшая печка-буржуйка и запас топлива для нее. По правилам должен был иметься и десятидневный запас пищи. Но его у нас никогда не было -- ведь так долго на барже никто никогда не плавал. А об экстремальных ситуациях никто не задумывался. В трюме мы отыскали картошку. Она лежала в ведре, но во время шторма оно опрокинулось и картошины рассыпались по полу, залитому соляркой. Сварили по несколько картошек на каждого, но, когда почистили, оказалось, что есть ее невозможно -- она сильно пропиталась соляркой. Выбросив ее, мы перекусили баночкой консервов -- единственной, нашедшейся на барже. Надеялись, что скоро нас спасут.
Шторм не прекращался ни на минуту почти все время дрейфа. Огромные волны бросали баржу из стороны в сторону -- она подлетала в воздух метров на двадцать и, столько же пролетев над водой, опускалась в волны. От таких перепадов все внутренности едва не выскакивали наружу. Казалось, еще мгновение и суденышко опрокинется. Но баржа устояла -- в конструкции были предусмотрены воздушные резервуары вдоль бортов, что удерживало ее и не давало возможности перевернуться. Палуба, борта и надстройка баржи обледенели, и мы были фактически замурованы внутри. С большим трудом смогли высвободить дверь.
-- Герои Джека Лондона в таких случаях питаются кожей с обуви…
-- Первое время мы питались той самой картошкой, пропитанной соляркой: сначала делили одну на двоих, потом -- одну на четверых. Последнюю съели как раз в День Советской Армии и Военно-Морского Флота (как мы узнали позже, в этот день у Ивана Федотова родился сын). К этому времени кончилось и топливо для печки. Тогда мы стали жечь резиновые покрышки -- благо, борта баржи были ими обильно увешаны. Мы нарезали резину кухонным ножом и понемногу жгли в печке, чтобы согреться и просушить вещи. Работа оказалась не из легких: резина была с крупными протекторами, а кухонный нож явно не был приспособлен для этого.
С пищей дела обстояли намного хуже. После того как закончилась картошка, мы съели мыло и зубную пасту, растянув их на несколько дней. А потом старшина Зиганшин сказал нам, что попробовал есть кожу кирзовых сапог. Вроде бы ничего. Рассуждали мы так: кожа -- продукт натуральный, значит, ее можно употреблять в пищу. Но просто так ее не съешь -- слишком жесткая. И тогда придумали способ: отрезав маленький кусочек, поджигали его. Когда кожа сгорала, то превращалась в нечто, похожее на древесный уголь, и становилась мягкой. Этот кусочек мы намазывали солидолом, чтобы легче было глотать. Несколько таких кусочков и составляли наш суточный рацион. Когда кончились кожа на сапогах, обнаружили кожу под клавишами гармошки. Это были маленькие мягкие кружочки. Их глотали, что называется, без обжига, так как кожа была достаточно мягкая. Но и эти запасы быстро закончились.
Пресную воду нашли в системе охлаждения двигателя. Правда, она была полна ржавчины и различных примесей. Когда набирали стакан воды, то одну треть составляла ржавчина. Что оставалось делать, ведь когда закончилось все, что можно было съесть, вода осталась нашим единственным источником жизненных сил. Правда, к концу дрейфа баржу начало относить на юг, лед на судне растаял, волны стали потише. Иногда, попадая под дождь, нам удавалось выйти наружу и собрать дождевую воду, в удачный день до двух стаканов. Последние десять дней дрейфа мы жили только на воде.
-- Что в это время происходило между членами команды, о чем вы говорили, на что надеялись?
-- Насколько я помню, мы не испытывали ужаса, способного лишить нас воли, и пытались противостоять стихии. Да, было страшно, иногда положение было совсем отчаянным, но мы старались поддерживать друг друга. Под руководством старшины мы все время работали, сколько хватало сил. Вычерпывали воду из трюма, пытались добраться до машинного отделения в надежде найти там хоть немного горючего. Иногда приходилось вычерпывать до полутонны воды в день, стоя погруженными в нее по горло. Правда, часто случалось, что уже на следующий день все наши старания оказывались напрасными -- вода вновь заливала трюм. В конце концов, нам удалось вычерпать всю воду. Но, добравшись до машинного отделения, горючего мы не нашли, обнаружив там лишь пробоины. После этого задраили трюм и больше в него не заглядывали.
За все время дрейфа мы практически не спали нормально. Из-за шторма это было невозможно -- могло ударить о стену так, что травма была бы неизбежной (в нашей ситуации это было равносильно смерти). Конечно, не все время мы находились на ногах -- лежали, разговаривали, иногда на несколько минут погружаясь в дрему. Говорили обо всем, что только приходило в голову. Но никто не жаловался, не ныл, не паниковал. Наверное, самыми сладкими были воспоминания о тех остатках пищи, которые выбрасывали в солдатской столовой после обеда. «Эх, сейчас бы нам ее сюда», -- приговаривали мы. Страшно подумать, жизнь заставила нас мечтать об объедках.
-- Был ли такой момент, когда вы уже ни на что не надеялись?
-- Всех очень здорово подбадривал Иван Федотов. Он постоянно говорил, что верит в спасение, и все обойдется. Тем не менее последние дни были самыми тяжелыми, все были уже на пределе. Начались галлюцинации. Нам слышались голоса людей, идущих нам на помощь, гудки кораблей. 2 марта, заметив какое-то судно, мы стали подавать ему сигналы. Но из-за большого расстояния нас не заметили. Еще одно судно было замечено нами 6 марта -- к сожалению, оно тоже прошло мимо. Утром 7 марта на горизонте показался еще один корабль. Из последних сил мы пытались привлечь к себе внимание, но и в этот раз нам не повезло. Мы были в отчаянии, сил бороться уже не было. Помню, как мы лежали, обессиленные, на полу в кубрике. Асхат Зиганшин предложил: последний оставшийся в живых должен будет выцарапать наши имена и фамилии на стенке кубрика. На том и порешили. По большому счету, нам удалось бы продержаться еще максимум сутки. Мы уже были готовы к смерти, и вдруг в полдень услышали приближающийся звук работающегося мотора. Выйдя на палубу, заметили вертолет, а над ним -- несколько самолетов. На горизонте показался огромный корабль -- американский авианосец.
-- Что вы испытали, когда поняли, что спасены?
-- Чувство было двойственное. С одной стороны, это было долгожданное спасение. С другой, смятение -- нас нашли американцы. Сначала мы даже разработали план. Зиганшин сказал, что поднимется на борт вертолета и поговорит с американцами о том, чтобы они дали нам горючее, запас воды и пищи. Планировали, что сами попытаемся добраться домой. Но поднявшись на борт, Зиганшин через какое-то время сообщил нам, чтобы мы тоже поднимались. Уже в вертолете старшина обронил фразу: « Что, американцы не люди?». Кстати, мы тогда здорово рассмешили их. Поднявшись в вертолет, попросили воды. Нам дали стакан, и мы по привычке, отхлебнув пару глотков, передавали стакан товарищу. Американцы засмеялись, мол, пейте-пейте, воды много.
Уже позже нам рассказывали, что на родине нас объявили пропавшими без вести, отправив уведомление семьям (и написав, кстати, наши фамилии с ошибками). Американцы тоже знали о пропаже баржи с солдатами, но не предполагали, что найдут нас живыми через сорок девять дней дрейфа. Наверное, благодаря им из нас сделали героев, а о дрейфе узнал весь мир. Если бы нас нашли свои, не известно, как бы еще все обернулось. Сами понимаете, какое тогда было время. Нет, нам не хотелось всех этих геройских почестей. После того, что мы пережили, по-иному оцениваешь вещи. В тот момент крошка хлеба и глоток воды были ценнее всех наград и похвал. Просто все могло обернуться совсем иначе. И, возможно, о нас никто бы и никогда не вспомнил.
Спустя несколько дней, когда мы находились на авианосце, нас связали с советским посольством в США. Разговаривал тогда Зиганшин, как старший. В тот момент в посольстве оказался собкор газеты «Правда» Борис Стрельников, именно он первым написал о нас. Еще всех беспокоил вопрос, как себя вести, -- ведь американцы сказали, что на авианосце мы должны дать пресс-конференцию для западных журналистов. Правда, наши спасители уверяли, что мы сможем прекратить общение с журналистами, как только устанем. И действительно, мы продержались недолго, так как были очень слабы: за время дрейфа каждый из нас потерял в весе примерно 25 килограммов.
-- Насколько я понимаю, несмотря на ваши опасения, американцы относились к вам очень хорошо?
-- Можно сказать, прекрасно. Нас одели, помыли, побрили -- сами мы были не в состоянии все это делать. Врач все время наблюдал за нами, нас кормили по специальной диете -- после столь длительного голодания нельзя много есть. Мы ели совсем понемногу, но часто. То молоко, то сок, то отварное мясо, витамины разные. Тепло нас встречали и в Нью-Йорке, в советском посольстве. Всю команду поселили на посольской даче. Врач посольства Валентина Озерова выхаживала нас, как родная мать. Однажды, проснувшись утром, увидели, что Федотов весь опух. Мы испугались, но врач успокоила, объяснив, что это естественный процесс после долгого голодания. Кстати, потом нам всем пришлось пройти через это. Вскоре на английском пароходе «Куин Мери» нас отправили в Лондон, чтобы оттуда переправить в Москву самолетом.
На пароходе тоже было много журналистов, и все, конечно, хотели с нами поговорить. Интересно, но их тоже удивляло, что мы не стали есть друг друга. А один из членов команды, узнав, кто мы такие, рассказал, что несколько лет назад, оказался в такой же ситуации, как и мы (его команду тоже отнесло в открытое море). Уже через пару дней среди членов экипажа начались паника и постоянные драки за воду и пищу, в побоищах погибли трое человек. Поэтому этот человек особенно восхищался нашей стойкостью.
-- Как встречала вас Родина?
-- Это была незабываемая встреча: оркестр, цветы, масса людей, члены правительства, генералы. Мы были настолько потрясены резкими переменами в нашей жизни, что находились в какой-то прострации. Честно говоря, всем хотелось одного -- поскорее вернуться домой, увидеть матерей. 10 дней, проведенных в Москве, прошли, словно во сне. Мы были приглашены в Кремль, где Демьян Коротченко, заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР, вручил нам ордена Красной Звезды, не раз выступали на заводах. Но все это было несравнимо с той радостью, которую я испытал при встрече с мамой.
-- Как складывалась ваша жизнь после всех этих бурных событий? Помогали ли вам ваше имя героя?
-- Я старался как можно реже прибегать к этому. Конечно, мы пользовались какими-то льготами. К примеру, не имея полного среднего образования, поступили втроем (кроме Федотова) в Ломоносовское мореходное училище. А потом судьба разбросала нас -- Зиганшин и Поплавский остались в Ломоносове (до сих пор живут в России), Федотов работал в Благовещенске (в прошлом году он умер). За все время мы встречались только один раз -- лет пятнадцать назад.
А я решил переехать в Киев и пойти работать на «Ленинскую кузницу». Тянуло меня к кораблям. Здесь я, как вы говорите, воспользовался своей фамилией. Когда пришел устраиваться на завод, мне в отделе кадров сказали, что вакансий нет. Я погулял часок, переоделся в другую одежду -- и снова в кадры. А мне отвечают, что, мол, сегодня уже спрашивали по поводу работы, но мест нет. Ни фамилии, ни лица моего никто даже не запомнил. И тут, разозлившись, говорю: вы хоть на фамилию посмотрите… На следующий день я уже работал на заводе, а на проходной меня встречал директор.
Еще запомнилась встреча с Сидором Артемовичем Ковпаком, когда я добивался получения квартиры. Тогда он был заместителем председателя Верховного Совета Украины. Старый партизан встретил меня как родного и, обращаясь ко мне, все время добавлял «сынок». «Проси, сынок, что хочешь,» -- говорил он. По его распоряжению мне выделили однокомнатную квартиру. Приезжаю, а в квартире -- грязь после строителей, ни газа, ни света, ни воды. Конечно, мусор я убрал, а за остальным пошел в жэк. На мои требования о подключении света, воды и газа мне ответили: подождите пару неделек. А жить-то как? Я стоял на своем, и меня спросили, кто я и откуда. Вот тогда и говорю, что, мол, прислал меня сам Сидор Артемович Ковпак, я у него столяром буду работать. К вечеру следующего дня все коммуникации уже были подключены.
Но все это были лишь единичные случаи. На заводе долго не знали, кто я. А когда принимали в партию и секретарь парткома спросил, за что у меня орден, я промолчал…
-- Скажите, а вы бывали на Сахалине уже после всех событий, спустя годы?
-- Мы все побывали в родной гавани после отпуска, когда приехали дослуживать, даже успели недельку поработать на барже (правда, на другой). Потом отправились в Ленинград, в училище. Знаете, никаких эмоций мы тогда не испытали -- ни отрицательных, ни положительных. Даже и не вспоминали пережитое. Все-таки были еще молоды, хотелось верить в будущее, а не ворошить прошлое. А вот сейчас, прежде чем выйти на барже в залив, я бы хорошенько подумал…
«Facty i kommentarii «. 18 февраля 2000. Жизнь