На войне была и такая профессия. Весьма редкая. Этих специалистов было очень мало, потом осталось еще меньше. Многие фронтовые кинооператоры гибли зачастую только потому, что в руках вместо оружия держали камеру.
И, наверное, надо считать счастьем тот факт, что, пройдя огонь и воду, нашему земляку, заслуженному деятелю искусств Украины Якову Григорьевичу Местечкину -- в годы войны спецвоенкору Главкинохроники, -- одному из немногих удалось уцелеть. В свои 80 с хвостиком он сохранил бодрость, чувство юмора и имеет возможность в своей, похожей на музей, уютной квартире рядом со студией «Укркинохроника», которой отдал почти всю свою послевоенную жизнь, вспомнить былое.
«Перед войной я успел окончить ВГИК, -- рассказывает Яков Григорьевич. -- В июне 1940 года мне удалось побывать в Финляндии, на разгромленной линии Маннергейма. Ужаснули окопы, наполненные трупами наших бойцов. И это в июне месяце! Война с финнами закончилась еще в марте.
После института военкомат направил меня на учебу в Московское авиационное училище связи. Там и застала меня война.
Через несколько месяцев вызов в Главное политуправление РККА. Видимо, кто-то вспомнил о моей гражданской профессии. Там мне сказали: формируется киногруппа военных операторов, вам как человеку с высшим специальным образованием предлагаем сразу звание инженер-капитана, солидную должность. Но, увидев несколькими днями ранее возле «Военторга», как плюгавый генерал отчитывает не заметившего его в толпе и не отдавшего честь красавца-полковника -- седого, с орденами, при жене, я отказался. Дураков и на гражданке много, подумал я, а дурак с петлицами куда страшнее. Меня направили продолжать срочную службу.
-- Когда, наконец, предложили ехать на фронт, меня, уроженца Одессы, потянуло на юг. Правда, подумал, что Черноморский флот, куда меня поначалу посылали, не попадет в Берлин. И я оказался в Сухопутных войсках в Заполярье. В Беломорске, кстати, пару раз довелось общаться с молодым Юрием Андроповым. Как секретарь ЦК комсомола Карелии он занимался организацией подполья и партизанских отрядов. Близко познакомиться с ним мне не довелось, но впечатление он произвел очень благоприятное. Помню, секретарь ЦК Компартии Карелии -- член Военного совета фронта генерал Геннадий Куприянов сказал о Юрии Владимировиче: «Очень большая умница. Далеко пойдет». Как в воду глядел! В Заполярье я снимал боевую работу летчиков, не раз летал на бомбардировщиках на бомбежку вражеских объектов.
Летом 1943 года меня вызвали в Москву, в Центральный штаб партизанского движения. Договорился с уполномоченным по перелетам нашего штаба фронта старшим лейтенантом Мироновым, что меня возьмут на транспортную машину, совершающую регулярные рейсы в столицу. -- И вот в столице, управившись с делами и переночевав в общежитии киностудии, отправился я с тяжелым вещмешком на Центральный аэродром. Вдруг на трамвайной остановке вспомнил: а ведь я забыл в общаге личное оружие! Понимаете, в заднем кармане галифе я носил маленький «вальтер». Утром, извините, пошел в гальюн. Поскольку пуговицы на кармане не было, побоялся, что пистолет выпадет и окажется сами понимаете где, вынул и повесил за предохранительную скобу на гвоздик для туалетной бумаги. Это же преступная беспечность! И забыл!
Оставив свой «сидор» на попечение пожилой женщины-милиционера, помчался обратно. Влетев в сортир, глазам своим не поверил: мой «вальтер» преспокойненько покачивался от сквозняка на гвоздике. Слава Богу, утро было раннее, в общежитии все еще спали. Пропало бы оружие -- неприятностей не обобрался бы. Обрадованный, влетел на аэродром. Но мой самолет улетел! Ну что ж, как говорится, не с нашим счастьем. Дважды в один день удача не бывает. Возвратился на студию, по телефону стал разыскивать Миронова, но его целый день не было -- он якобы выехал куда-то по срочному делу, объясняли мне. Лишь на следующий день дозвонился до него. Миронов удивленно выпалил: «Откуда ты звонишь? Это в самом деле ты? Ты понимаешь, мужик, что опоздал на собственные похороны?!»
Оказывается, самолет, улетевший без меня, километрах в 80-ти от Москвы потерпел катастрофу, и все, кто был на борту, погибли. В Беломорске меня встретил мой водитель. Рассказал, сколько было волнений. Нина, моя будущая жена, добралась до главного инженера воздушной армии Ляпидевского -- знаменитого полярного летчика, который в 1934 году за спасение челюскинцев одним из первых был удостоен звания Героя Советского Союза. Он все темнил, дескать, сообщили, что самолет задерживается, неполадки. Потом сказал, что меня среди пассажиров не было. Позже, увидев меня живым и невредимым, обрадовался: «Ну, брат, жить будешь долго!.. » Знаете, эти слова здорово подбодрили меня. Ведь камера, которой я работал, досталась мне в наследство от погибшего кинооператора. А это -- не очень хорошая примета.
-- В Заполярье это направление борьбы с противником имело свою специфику. Советские войска на многих участках фронта не пустили врага дальше советско-финской границы. И партизанским отрядам приходилось действовать в основном на чужой территории, без поддержки местного населения. Поэтому партизаны базировались на советской территории, где не было немецких и финских войск, а на боевую работу уходили в многодневные рейды. Местность там труднопроходимая -- тундра, болота, озера, леса и скалы, дорог практически нет. Почти все -- запас продовольствия на весь рейд, оружие и боеприпасы (а мне еще и аппаратуру с запасом кинопленки) -- приходилось нести на себе. Получалось не менее 50 килограммов груза. Даже мне, рослому, крепкому парню, было тяжеловато. Так что в тот раз из оружия взял с собой только пистолет и две «лимонки».
Когда вышли, оказалось, что забыл кассеты с пленками для фотоаппарата. Пришлось вернуться. А когда догнал, почувствовал на себе подозрительно-презрительный взгляд комиссара. «Вы все-таки пошли… » -- процедил он сквозь зубы. Он, видимо, не верил, что я, еврей, отважусь на такое рискованное дело. Тяжеленная ноша, вокруг враги, купание в ледяной воде при переходе многочисленных рек и болот. Над нами постоянно кружили самолеты-разведчики «рама», то и дело мы натыкались на вражеские засады. Однажды отряд пострадал от предателя. Мы уснули на привале, выставив посты. И тут вдруг раздались взрывы, автоматные очереди. Оказывается, партизан по фамилии Яровой (как сейчас, помню эту сволочь!), был дневальным. Когда товарищи уснули, завернувшись в плащпалатки, Яровой вынул из карабина партизана Арви Сивикко (финна по национальности) затвор, отбросил в сторону автоматы, лежащие рядом со спящими, бросил в них гранаты, дав по ним несколько очередей, и с криком «Финны! Финны!» убежал в лес.
Досаждали комары, которые тучами роились над нами. Не очень-то помогали сделанные из марли, окрашенной зеленкой, накомарники.
Весьма неприятно было также то, что даже, извините, справлять естественные надобности приходилось… на людях. Да-да, и мужчинам, и женщинам! Было пару таких случаев: отошел партизан за кустики -- и его тут же схватила разведка противника. После этого поступил строжайший приказ… Кстати, несколько лет назад на встрече ветеранов один товарищ мне признался, что у Клавы, веселой, симпатичной девушки из нашего отряда, кроме прочих обязанностей бойца, было секретное задание не спускать с меня глаз и в случае опасности пленения застрелить. Но такая опасность существовала чуть ли не каждый день. А я-то, дурак, думал, что нравлюсь ей.
-- Кстати, существует версия, что во время рейда соединения С. А. Ковпака в Карпаты, раненного комиссара Героя Советского Союза С. В. Руднева, оказавшегося в окружении, застрелила своя же радистка…
-- Вполне возможно. Я, конечно, был персоной поменьше Руднева, но тоже считался носителем ценной для противника информации -- знал дислокацию многих частей, фамилии командиров.
-- У нас в отряде было несколько оленей. Они тащили по траве волокуши с грузом. Хорошая скотинка, неприхотливая (мха пощипает -- и вроде сыт) и тихая. Вот только в воду идет неохотно. Бывало, во время переправ тащили мы на себе и груз, и олешек. Позже я понял, что эти животные нужны не только как транспорт. Когда иссякали запасы продовольствия, партизаны ели оленину. Правда, к концу животные отощали. Чтобы нагулять хоть какой-то жир, олени не должны постоянно уставать до изнеможения, к тому же их следует хорошенько пасти. У партизан времени не было. И последняя оленина представляла из себя одни мослы и жилы. Когда же и она заканчивалась, мы довольствовались ягодами и грибной похлебкой. Кстати, после таких харчей к девушкам нас не очень тянуло. Обычно на ночевках девушка ложилась на расстеленную на земле плащпалатку между двумя парнями, чтобы согреться, и никаких греховных чувств у нас не возникало. А «эти» отношения себе могли позволить командир и комиссар отряда. Комиссар, между прочим, после войны женился на своем «бойце».
Поход -- а это постоянные стычки с противником, нападения на вражеские гарнизоны, подрыв эшелонов, мостов, дорог, линий связи -- длился 50 суток. Мы прошли пешком свыше 600 километров. Чувствовали себя в общем-то нормально, если не считать усталости. Но когда вернулись на базу, у многих, в том числе и у меня после бани и кратковременного отдыха дико распухли ноги -- ни в валенки, ни в сапоги долго потом не влезали.
Тем не менее я был безмерно рад, что сумел снять и доставить на Большую землю уникальные кадры боевой партизанской кинохроники. Жаль, что теперь эти пленки хранятся «за границей», в архиве Госфильмофонда России в Красногорске, и, чтобы получить фильмокопию, надо платить бешеные деньги. Жаль также, что сложнее нам, старикам-ветеранам, теперь стало встречаться. И пенсии нищенские, и здоровье не то. Держимся, считай, надеждой, что внуки доживут до лучшей жизни. И еще на чувстве юмора. Знаете, после похода, по пути в Беломорск меня задержала мурманская опергруппа НКВД. Молоденький младший лейтенант принял меня -- пожилого на вид мужика в фуфайке с прожженными от костров дырками и протертых сапогах, с драной кобурой на поясе -- за диверсанта. Услышав, что в вещмешке находятся киноаппаратура, патроны и гранаты, приказал двум солдатам меня тщательно охранять, а сам побежал докладывать начальству. Потом, конечно, разобрались.
Нынче, когда вспоминаем этот эпизод при встречах или в переписке с боевыми товарищами, смеемся. Одного из них, северянина, я пригласил однажды переехать на Украину. На что он мне ответил: «У вас в Украине плохо. Ягеля нет. Оленю кушать нечего». А я думаю, плохо другое -- что моих дорогих шутников становится все меньше.
«Facty i kommentarii «. 04-Июль-2000. Человек и общество.