Присутствовавшие при казнях врачи часто не выдерживали, нередко спивались, впадали в депрессию. Меня самого до сих пор мучают кошмары» -- вспоминает бывший палач
Итак, смертная казнь в Украине стала историческим прошлым. Исчезла надобность и в палачах, вернее -- в так называемых исполнителях. Нам удалось разыскать одного из них -- бывшего надзирателя Днепропетровского СИЗО-178, крупнейшего в Украине, где содержится свыше 4,5 тысячи подследственных лиц.
Прежде чем согласиться на интервью, мой собеседник поставил несколько условий: не называть его имени, возраста, теперешней работы. Несколько лет назад он уволился из органов МВД, но до сих пор, по его словам, чувствует себя связанным обетом молчания.
-- Николай Михайлович, вот уже несколько лет, как вы уволились из органов внутренних дел. Вам действительно приходилось выполнять обязанности палача?
-- Профессии «палач», к вашему сведению, не существовало. В течение 20 лет я находился на службе в следственном изоляторе, и время от времени несколько раз приводил в исполнение исключительную меру наказания. Но основными моими обязанностями был надзор за приговоренными к смертной казни, недопущение их побега, самоубийства или нанесения себе увечий. Каждые пятнадцать минут надзирателю полагалось заглядывать в глазок камеры. Кстати, за годы моей службы я не помню ни одной попытки самоубийства среди этих осужденных.
-- По некоторым данным, последние годы перед объявлением моратория Украина занимала четвертое место в мире по количеству приведенных в исполнение смертных казней. Вы служили в органах внутренних дел и в период перестройки, и в первые годы независимости Украины. Можете ли сравнить, когда больше осуждали преступников к смертной казни?
-- В 80-е и в начале 90-х годов многим осужденным заменяли смертную казнь лишением свободы от 15 до 20 лет. А начиная с 1992 года, в Днепропетровском СИЗО количество казней ощутимо увеличилось. В эти годы наблюдался рост организованной преступности. Кроме того, стало больше совершаться тяжких преступлений в состоянии алкогольного опьянения или под влиянием наркотиков, на бытовой почве.
-- Сколько же раз за время вашей службы вам приходилось исполнять смертный приговор?
-- Около двадцати раз.
-- Скажите, каким образом отбирались исполнители? Были ли к ним какие-то особые требования?
-- В спецгруппу набирали сотрудников следственного изолятора, которые находились в хорошей физической форме, были тренированными, умели точно стрелять.
-- Как все это происходило?
-- Обычно, ночью, под утро. Часа в четыре, в пять. Заключенного в одиночке смертника вели в небольшую комнатку, находящуюся в этом же коридоре среди одиночных камер. Там его ждали начальник учреждения и врач…
-- Осужденные догадывались, зачем за ними пришли?
-- Все старались обставить таким образом, чтобы приговоренный как можно дольше не догадывался о скором исполнении приговора. Иначе ведь может быть разная реакция: кто-то начнет кричать, кто-то кинется на сопровождающих, кто-то откажется идти.
-- И это удавалось?
-- Осужденного к высшей мере наказания заключали в камеру смертника после приговора суда. Дальше он, по заведенному порядку, обжаловал приговор в Верховном суде, писал прошение о помиловании и знал, что около трех месяцев, пока бумаги ходят по инстанциям, его никто не тронет. Жил относительно спокойно, не замирал при каждом скрипе двери. Когда приходил отказ в прошении о помиловании, осужденному об этом до поры до времени не говорили. А в ночь казни, придя за ним, сопровождающий говорил: «Пойдемте, пришел ответ на ваше прошение, ознакомитесь», -- и смертник шел за ним, ничего не подозревая. В комнатке садился за стол, ему показывали бумагу. Он читал, что в помиловании ему отказано, и в этот самый момент исполнитель стрелял ему сзади в затылок, практически в упор.
-- А вы не испытывали сострадания к тем лицам, в отношении которых приводили в исполнение смертный приговор?
-- Мы знали, какие тяжкие преступления совершили смертники, содержащиеся в нашем изоляторе, сколько злодеяний принесли другим людям. А дела привезенных к нам на расстрел из других областей рассматривали в порядке контроля и Верховный суд, и президентская комиссия по помилованию. И если прошение смертника было отклонено, никто не сомневался в его вине и справедливости наказания. Поэтому никакого сострадания к убийцам и быть не могло. Кроме того, я выполнял приказ.
-- Но разве не было ни единого случая, когда приговаривали к смерти невиновного человека?
-- За мою службу только один раз (это было в середине 80-х годов) оправдали человека, осужденного к смертной казни. Правда, я читал в прессе об оправдании впоследствии уже расстрелянных людей в Белоруссии, Узбекистане, да и в других государствах.
-- И все-таки. Хладнокровно убить безоружного, пусть даже матерого преступника… Ведь вы лишали жизни человека не в пылу борьбы, не на войне. Вас это никогда не тяготило?
-- Я исполнял приговор суда, вынесенный от имени государства, и не чувствовал никогда своей вины в этом. Но психологически, конечно, было сложно нормально воспринимать свои действия. В первые годы мне часто снились казненные и картины казни, мучили кошмары, хотя внешне я этого не показывал. Обыкновенному человеку трудно вынести эту процедуру, хотя многие, особенно молодежь, бравируют тем, что могли бы убить преступника. Я очень сомневаюсь в реальности их слов. Это довольно ужасное зрелище. Вот уже несколько лет, как я оставил службу, но до сих пор меня иногда посещают тяжкие воспоминания. Может, быть именно поэтому, чтобы хоть немного снять многолетнее внутреннее напряжение, я и согласился на это интервью.
-- Насколько мне известно, при исполнении приговора обязательно присутствует кто-то из руководства СИЗО, прокурор области по надзору за местами лишения свободы и врач. Для них эта процедура тоже была тяжелым испытанием…
-- Да, безусловно. Я-то был человеком военным, подготовленным. Кроме того, мне приходилось приводить в исполнение смертный приговор не каждый месяц. Руководство учреждения соблюдало определенную последовательность в привлечении исполнителей. У нас было время для некоторой реабилитации, снятия состояния стресса. А вот прокурор и врач должны были присутствовать при каждой казни, констатировать смерть осужденного, составлять протокол и подписывать его. Некоторые, особенно врачи, не выдерживали, спивались, увольнялись с работы, бросали семьи.
-- Я слышала, что, если не удавалось с первого раза поразить осужденного, то исполнителю приходилось стрелять повторно.
-- К сожалению, да. После первого выстрела к казненному подходил врач, проверял пульс. Если пульс прощупывался, то нужно было стрелять еще. Иногда приходилось стрелять по нескольку раз, а человек все никак не умирал… Как-то одному из исполнителей пришлось стрелять 16 раз. Конечно же, лучше было бы, если бы казнь осуществлял не живой человек, а робот или это делалось бы при помощи фотоэлемента. К примеру, американская практика является, на мой взгляд, более гуманной. Там осужденному вводят в вену снотворное, и он засыпает навсегда. А в некоторых штатах, если первая попытка умерщвления на электрическом стуле оказалась неудачной, то осужденный после этого в течение полугода проходит курс снятия посттравматического стресса, психологической реабилитации, прежде чем снова оказаться на электрическом стуле.
-- Насчет гуманности этих мер я бы поспорила… А почему у нас казни всегда производились ночью?
-- Сразу после казни смертника везли хоронить на одно из заброшенных кладбищ. Выкапывали яму, опускали туда тело, а потом заравнивали землю, не оставляя никаких следов захоронения. Через несколько недель родственники осужденного получали по почте судебное извещение о том, что приговор приведен в исполнение. Ни числа, ни места захоронения им не сообщали. Иногда родным отдавали какие-то личные вещи осужденного.
-- Эта работа как-нибудь дополнительно оплачивалась?
-- Прямо нет. Но исполнитель имел преимущество при распределении путевок, получал премии…
-- О том, что вы были исполнителем, кто-нибудь догадывался -- жена, сотрудники изолятора?
-- Прежде чем приступить к работе с осужденными к смертной казни, я дал подписку о неразглашении государственной тайны. Соответственно, ни с кем на эту тему я разговаривать не мог -- ни с сотрудниками, ни с семьей. Да и зачем жене знать, чем я был занят ночью на службе? Сотрудники изолятора -- особенно те, кто служил в блоке смертников, наверное, догадывались. Но никто из коллег никогда со мной об этом не заговаривал. Они ведь тоже были связаны подпиской. В нашем СИЗО было приблизительно 5--7 исполнителей. Так мне казалось.
-- Николай Михайлович, вам приходилось часто общаться со смертниками. О чем они думали, раскаивались ли?
-- Разговаривая с ними, мы интересовались, в основном, их состоянием здоровья, нужна ли им медицинская или юридическая помощь, есть ли какие-то жалобы, заявления. Во время обысков камер мы практически не разговаривали с ними. Нас больше волновало, как исключить возможность совершения побега, подкопа, самоубийства. И все же многолетние наблюдения дают мне основания думать: за несколько месяцев ожидания приговора человек становится совершенно другим. Кто-то впадает в глубокую тоску, апатию, депрессию, замыкается в себе и пассивно ждет, своей участи. Некоторые терзаются и, судя по записям, дневникам, которые мы у них изымали, уже казнили себя много раз и, казалось, прошли через такую боль и страдания, что никакое наказание, никакой расстрел со всем этим не сравнится. Другие как бы прозревают, общаются со своей совестью, с Богом, начинают лихорадочно читать Библию. Им кажется, что если их помилуют, никто не столкнет их с пути Господнего и они ревностно будут соблюдать Божьи заповеди, творить добро, спасать заблудших, себе подобных. Их раскаяние казалось нам искренним -- но, увы, запоздалым. Сегодня я думаю несколько иначе — может, надо было этих, покаявшихся, помиловать? Пусть бы они трудом, добром в течение многих лет лишения свободы доказывали свое раскаяние. Тем более, что среди смертников было немало лиц, осужденных за тяжкие убийства на бытовой почве. Были среди приговоренных и такие, которые не желали одичать в одиночной камере, стремились как-то с пользой потратить медленно текущее время: писали письма, прозу, стихи, читали исторические и философские книги, художественную литературу, особенно детективы, фантастику, любовные романы.
-- Дневники и записи потом отдавали родственникам?
-- Нет. Разрешалась только переписка, проверенная цензурой.
-- Исключительная мера наказания заменена в Украине пожизненным лишением свободы. На ваш взгляд, это правильно?
-- Пожизненное заключение не менее суровое наказание, чем смертная казнь. Оно будет многие годы карать преступника за совершенные деяния, заставлять страдать, думать, осмысливать прошлое. Это возможность искупить вину, раскаяться, остаться человеком. Может быть, даже освободиться -- если осужденный исправится и перестанет быть опасным для общества.