Девять дней назад ушел из жизни режиссер легендарной картины Владимир Мотыль
Его называли последним романтиком российского кино. Владимиру Мотылю было 82 года, но он продолжал снимать. Картина «Багровый цвет снегопада» выйдет на экраны уже после смерти режиссера. Всенародную славу и любовь Мотылю принес советский боевик «Белое солнце пустыни». Он называл картину своей первой любовью и самым большим разочарованием в кино. Советской власти не очень нравился слишком романтический для революционной истории сюжет. Лишь покровительство генерального секретаря Леонида Брежнева спасло фильм от забвения. Потом была не менее популярная картина о судьбе декабристов «Звезда пленительного счастья» и долгие годы простоя. В свою личную жизнь Владимир Мотыль никого не пускал. У него был бурный роман с актрисой Раисой Куркиной, сыгравшей жену Верещагина в «Белом солнце пустыни». Но в конце концов Владимир Яковлевич вернулся к своей супруге Людмиле Подаруевой. Их дочь Ирина стала дизайнером по костюмам в кино, внук Аркадий — художник, уже много лет живет и работает в Голландии.
Пятого февраля Владимиру Мотылю стало плохо с сердцем, он вызвал «скорую», но дверь открыть уже не смог. Упал без чувств, и докторам пришлось ломать дверь. В больнице оказалось, что у него перелом шейных позвонков, пневмония и подозрение на инсульт. Эти травмы режиссер не сумел пережить. 22 февраля около полуночи Владимир Мотыль умер в больничной палате.
Немногие знают, что в расцвете творческих сил, когда Мотылю не давали работать в Москве, именно Киев стал для режиссера вторым домом. За это до конца жизни Владимир Яковлевич благодарил своего друга — известного украинского режиссера Николая Мащенко.
— Николай Павлович, известна история о том, что именно вы спасли Владимира Мотыля, когда московские чиновники не разрешали ему работать…
— Именно так и было. Знаете, просто мистика какая-то! За два дня до смерти Владимира Яковлевича я, перебирая бумаги у себя дома, наткнулся на интервью Мотыля в газете. И там он рассказывал о том, как от непонимания в Москве спасался в Киеве, как благодарен мне за помощь… Мне трудно сейчас говорить (сдерживает слезы. — Авт. ). Володя был моим большим другом.
— Говорят, он был достаточно закрытым человеком.
— Вы решили вопрос с московским начальством?
— Я поговорил по телефону с Сергеем Лапиным, руководителем Центрального телевидения. После выхода фильмов «Овод» и «Как закалялась сталь» в Москве ко мне очень хорошо относились. Попросил разрешить Мотылю снять фильм на киевской студии. Никто не стал возражать. В результате Володя сделал четырехсерийную картину. Мотыль был человеком высокой культуры. У всех наших студийцев появилось ощущение, что они находятся рядом с гениальным мастером!
Когда картина была закончена, оказалось, что Володя и пленку перерасходовал, и сроки продлил. Наша бухгалтерия сильно хотела его наказать, удержав деньги. Тогда я собрал киностудию и обратился к присутствующим со словами: «Вы что же делаете? Это ведь МОТЫЛЬ! Как можно его обсчитывать?!» И ему таки простили все грехи. Володя подошел ко мне и признался: «Впервые за все годы работы в кино я почувствовал, что меня искренне ценят… »
— Рассказывают, что Мотыль на съемках был очень скрупулезен даже в мелких деталях.
— Все должно было сниматься так, как он хотел. До мельчайших подробностей. Он боролся за качество фильма и в звуковом выражении, и в музыкальном. Скрупулезно убирал лишний миллиметр пленки, добиваясь совершенства. И мне приятно, что такой мастер работал на нашей студии. Он был непризнанным кинорежиссером, хотя я бы мог поставить его рядом только с Андреем Тарковским… Вы не представляете, как ему мешали снимать «Белое солнце пустыни», как давило начальство! Он рассказывал об этом с огромной болью. Говорил, что поддержку находил у друзей — Ролана Быкова и Глеба Панфилова… Но что поделать, гениев не всегда признают, надо смириться с этим.
— Сколько времени Мотыль провел в Украине?
— Около трех лет. Жил все это время в гостинице при Киностудии имени Довженко. Это была такая небольшая квартира. С кем?.. Знаете, я в его личную жизнь не вникал. Да и Мотыль был не тем человеком, который рассказывает, сколько раз он был влюблен. В этом смысле мы с ним похожи. Он говорил: «Личная жизнь — это лишь моя история… » И я его ни о чем не расспрашивал. Хотя мы не раз сиживали вместе в компаниях, ресторанах. Кстати, Володя очень мало пил — только для приличия.
— Что из напитков предпочитал?
— Ему было все равно — водка или вино. И не то чтобы не имел вкуса. Просто Володя вел скромную жизнь, отказывая себе во многом. Ведь истинное признание, по сути, пришло к нему очень поздно! Всякие звания его не слишком волновали. Володя любил подчеркнуть: «Самая высокая награда — любовь зрителей! Если в космос берут мою картину «Белое солнце пустыни», значит, я таки сделал что-то важное… » Мотыль не гнался за международными наградами. Он их и получил бы, но его картину ни разу никуда не послали!
— Почему Владимира Яковлевича так не любили те, кто стоял у власти?
— Раскусить высоких чиновников очень трудно! Им не нравилось, как Мотыль мыслит про революцию, не нравилось, что он НЕ слушал, НЕ подчинялся! Он ведь создавал «Белое солнце пустыни» у Григория Чухрая в «Экспериментальной студии» и прислушивался лишь к мнению Григория Наумовича, который его всегда поддерживал. В те годы и я был приглашен Чухраем на его студию снимать картину о водородной бомбе. Но отказался, уж очень жестоким мог получиться фильм…
— Тогда вы и познакомились с Мотылем?
— Мотыль нервничал во время просмотра?
— Он все время ходил в конце зала — туда-сюда. Чувствовалось, что человек просто ЗАГНАН! Я видел людей, которых угнетала власть. Вот и Андрей Тарковский был таким же… Его угнетало непризнание!.. Володя был чуть-чуть сутулым, при этом высокого роста. Мне все время хотелось сказать ему: «Ну расправь крылья!.. » А после того, как снял «Белое солнце… », он вообще должен был выпрямиться в полный рост!
— Вам сразу понравилась картина?
— Когда я просматривал материал, честно говоря, ничего ВЕЛИКОГО не увидел! Замечал лишь, как отдельно построены кадры. Мы смотрели еще сырой материал, картину все время останавливали. Мотыль рассказывал, что очень переживает о здоровье Павла Луспекаева, которому досталась роль Верещагина. Ведь Луспекаев играл, когда ему уже были ампутированы обе стопы. Володя говорил: «Я вижу, как на съемках его буквально съедает болезнь, и меня душат слезы. Ведь Павел изо всех сил старается держаться, не падать… » Признался: «Я даже боюсь приступать к эпизоду на корабле, где Верещагин погибает… » Знаете, Мотыль мне всегда напоминал философа, который, не разгибаясь, сидит над толстыми томами книг. Он обладал уникальными знаниями.
— Вы часто виделись после его «киевского периода»?
— Увы, я не так часто ездил в Москву, а Владимир Яковлевич и сам в столице редко бывал. Но у меня сохранилась наша с ним переписка. Мы делились мыслями друг с другом по разным поводам. Я предлагал ему несколько сценариев, но он отвечал: «Вот я вижу это по-другому, если нет, то меня это не интересует, участвовать в картине не могу». Он не соглашался ни на какие компромиссы. Все должно происходить только так, как это представлялось Мотылю. Многих, понятно, это не устраивало. Я его понимал. Володя был настоящий гений… Увы, нам не довелось увидеться на юбилее кинорежиссера Александра Аскольдова. Володя был, а я попал в больницу и не смог прилететь. Вспоминаю, что даже во времена, когда он жил в Киеве, мы не так уж часто засиживались вместе в каких-то компаниях. Володя не очень подобное любил, особенно, когда был занят съемками. Я знал это и старался ему не мешать, не надоедать. И чувствовал, что Мотыль мне за это признателен. Он мог подойти ко мне, взять за плечо и тихо сказать: «Спасибо за проведенный час времени… »