Уже больше года полностью глухой человек восстанавливает обстоятельства гибели супруги
Нелепая и случайная смерть жены заставила 60-летнего деревенского мужика стать настоящим сыщиком -- уже больше года, без выходных и праздников, расследует он обстоятельства ее гибели. За это время правоохранительные органы закрывали и вновь возбуждали дело, менялись следователи, откладывал рассмотрение суд, и только вдовец упрямо продолжает восстанавливать подробности этой трагедии, когда «скорая» подобрала на разбитой полевой дороге изуродованное тело маленькой хрупкой женщины.
Григорий Павлович Ковч похож на всех мужчин, чьи жены умерли, а дети разлетелись. Вот только его растерянность перед жизнью усугубляется тем, что Ковч полтора десятилетия совсем не слышит -- все эти годы единственной связью с миром была для него Галина Кирилловна. Мне нет необходимости расспрашивать о ней. «Моя Галя» -- эта пластинка у Григория крутится всегда. Неважно, слушает кто-нибудь или нет.
Он вдоволь поколесил по Союзу, прежде чем случайно встретил ее в маленьком поселке у моря. Но даже встреча с Галей не склонила молодого преподавателя сельхозучилища к оседлости -- прихватив жену, он отправился дальше в поисках счастья. Ей нигде не нравилось, и молодая семья то и дело собирала чемоданы. Тогда он привез ее в город с шумом прибоя и кудрявой пеной у причалов.
-- В Феодосии плохая питьевая вода, -- очень скоро заметила разборчивая супруга. -- У нас появятся дети и станут болеть…
Он сдался. Ковчи вернулись на Галину родину. Но мужа пугала глушь, и супруга чуть-чуть уступила: семья осела не в Хорлах, а неподалеку -- пускай в заштатном, но все же в райцентре. В Каланчаке Григорий много лет заведовал механическими мастерскими в местном колхозе, а Галя работала на рисовых чеках. Целыми днями она пропадала в степи, и темный крестьянский загар не сходил с ее обветренного лица. Бывало, Гриша ворчал, но не мог не видеть: в родном краю жену устраивало все -- от вкуса воды до нелегкого уклада сельской жизни.
У них уже подрастало трое детей, когда глава семьи попал под трактор, и врачи на долгие месяцы уложили его на жесткие доски. Нешуточная травма позвоночника заставляла мысленно примерять судьбу калеки, и Григорий однажды для себя решил -- оставить семью, если не поправится. Но все обошлось, они радовались и не знали: главные жизненные катастрофы ожидают их впереди. После травмы муж стал быстро терять слух. Все, что можно было сделать -- это затормозить развязку. Гриша пропадал в столичных клиниках, откуда однажды вернулся совсем глухим. Едва ли не с порога попросил: «Сдай меня в интернат!» Хорошо, что он не мог слышать ответ…
Галя брала лист бумаги и ручку, и они садились «разговаривать». «Теперь мне незачем кричать, а писать я всегда любила. Ты увидишь, как все будет у нас замечательно», -- бежало перо по листку. Она исписывала каждый день не одну тетрадку. Что происходит в доме, селе, в мире -- муж узнавал все это из-под ее руки. Корявые штабеля строчек лежали везде -- даже у телевизора, где она терпеливо пересказывала ему сюжеты мексиканских сериалов.
Больше года жены уже нет, а он хранит эти листочки и никому не разрешает их трогать. Когда не спится, достает, раскладывает на столе, и они с Галей, как прежде, тихо беседуют. Жить, болеть, умирать -- кто-то родной должен в этом помочь. И она ему помогает…
В тот роковой день жена на велосипеде укатила в степь, пообещав к обеду вернуться: на ее рисовом поле работали комбайны, и Галя ожидала от этой уборки очень многого. «Хочешь посмотреть на мой рис? Красавец!» -- хвалилась она дочке накануне, приглашая ее поехать в поле. Работая за две буханки хлеба в неделю, годами не получая живых денег, она надеялась, что вот-вот все изменится: урожай созрел отличный, можно рассчитывать на солидную натуроплату да еще и на премию. Но жизнь распорядилась иначе: на неасфальтированной разбитой дороге 56-летнюю Галину Кирилловну переехала груженая рисом с ее же поля машина.
Село поскорбело и забыло, а Григорий Павлович остался в опустевшей хате. После поминок отправился в местный райотдел милиции ознакомиться с материалами дела, но узнал, что никакого дела… вообще нет! И не будет! Преступление-то, мол, неумышленное. Он тогда и не думал иначе. И тем не менее хотелось о Галиной смерти знать все, потому и принялся едва ли не по минутам восстанавливать последние часы ее жизни. С помощью листа бумаги и карандаша он опросил всех, кто видел жену в день гибели, включая водителя и фельдшера «скорой», увозивших с места ДТП ее тело. Стал изучать исписанные разными почерками листки бумаги и растерялся: слишком противоречивыми и даже порой взаимоисключающими оказались свидетельства людей. И уж совсем смутила его копия акта комиссии, расследовавшей несчастный случай. Там черным по белому значилось, что супруга погибла в 17. 00. Но ведь в дежурную часть РОВД сообщение о гибели поступило в 15. 30! У Григория Павловича не мог не возникнуть вопрос, на который до сих пор никто не может дать сколько-нибудь вразумительный ответ: когда же на самом деле погибла жена? До рисового поля каких-то десять минут езды -- почему сыну сообщили о случившемся только после восьми вечера? Закралось первое подозрение: что-то скрывают.
Пытаясь уточнить время смерти, вдовец сделал еще одно поразительное открытие. Из Херсона начальник госинспекции охраны труда агропромышленного комплекса информировал его о том, что «Галина Ковч в нерабочее время на личном транспорте следовала по проселочной дороге, где на нее совершен наезд. Производственных заданий от должностных лиц, связанных с выполнением каких-либо работ на рисовой системе, она в этот день не получала»!
Дальше -- больше. Григорий Павлович поехал в Херсонский областной межотраслевой совет профсоюзов, «имел беседу» там с заведующим отделом охраны труда неким Косилкиным, который в записочке написал буквально следующее: «На велосипеде вашей жены находился мешок риса. По этой причине она потеряла равновесие и попала под колесо грузовика». Что-что, а допустить, чтобы предметом фальсификаций стала честь жены, Ковч, конечно, не мог.
-- Такая путаница отнюдь не безобидна. В смерти жены много неизвестного, -- выложил свои аргументы прокурору Каланчакского района Николаю Посунько вдовец.
Уголовное дело вновь открыли -- впрочем, ненадолго. Следователь райотдела Игорь Денисенко недавно окончательно прекратил его производство и отправил в архив.
-- Все эти записочки, с которыми так носится Ковч, -- никакие не документы, -- разводит руками Денисенко.
Домашнее «дело», которое вот уже второй год расследует сельский мужик, действительно не имеет никакого юридического веса. Но разве от этого собранные в нем свидетельства очевидцев перестали отражать реальность? И десятки шаблонных отписок -- тоже? Да, Ковч «достал» всех своими жалобами (он ведет обширную переписку с правоохранительными органами, включая Генеральную прокуратуру). А все потому, что здесь в Каланчаке, с самого первого дня его сомнений не разрешили. А когда нет знания, мыслями руководят подозрения.
-- Подозрения мои страшные, -- шепотом говорит мне Григорий Павлович. -- Галя очень переживала, как бы выращенный ею урожай не ушел «налево» прямо с поля. Не тех воров она боялась, что в карманы или в торбочки рис насыпают, а совсем других… Накануне мне написала: «Эх, Гриша, переполовинят все еще в чеках, год трудилась -- и опять ничего не заработаю!» Собственно, из-за этого и поехала. Кто знает, что там произошло?
Похоронив жену, Григорий Павлович начал быстро стареть. Мир перестал разговаривать с ним ее руками, пишущими короткие записки, и предложил иную переписку: «Сообщаем вам, что ваша жалоба направлена на рассмотрение… »
-- Иногда кажется, что не я, а весь мир оглох. Причем тоже на оба уха, -- устало сокрушается Ковч.
В шесть утра он, как обычно, запирает свой осиротевший дом и торопится занять место в холодном автобусе. Потом одиноко, как тень, сидит в приемных у областного начальства с неизменной своей папочкой. На эти поездки уходит маленькая инвалидная пенсия, да только даже если придется питаться картофельной шелухой, старик от них не откажется. «Должен же кто-то во всем разобраться!» -- резонно считает он. А вечером темными окнами его встречает остывшая хата и скулящий голодный пес. Старик повернет щеколду в калитке и такой бедой, такой обреченностью вновь пахнет на него, будто жену на маленькое сельское кладбище отнесли только вчера.
… Моему приезду Григорий Павлович радуется, словно ребенок: наконец, можно выговориться, кому еще он про это расскажет, ведь даже близкие советуют: «Да забудь! Сколько можно писать, ходить, требовать? Рано или поздно все там будем».
В милом небогатом уюте еще чувствуется рука покойной -- перед смертью она как раз закончила ремонт. Пытаюсь представить себе, как они здесь жили, когда рядом еще была Галина Кирилловна, но хозяин нетерпеливо возвращает меня на разбитую полевую дорогу, где я должна помочь ему доказать ошибочность милицейской версии.
-- Мне с самого начала советовали обзавестись хорошим адвокатом -- иначе, мол, пиши пропало, -- делится сомнениями Григорий Павлович. -- Но я как думал? Факты у меня железные, достоверные. Эти факты при всем желании нельзя изменить. Должно получиться.
Не получилось. Тогда он решил подать иск в ЗАО «Октябрьское», где работала жена, на возмещение материального и морального ущерба.
-- Мы ведь с младшей дочкой Оксаной остались фактически без кормилицы, без средств, без работы. Ей еще год нужно было учиться в институте. О себе я даже не говорю -- я потерял все! И что вы думаете? Иск этот много месяцев лежит в районном суде без движения.
Двумя днями раньше Ковч написал заявление об отводе составу Каланчакского суда. Ему на руки выдали дело, чтобы сам отвез его в Скадовск. Но председатель окружного суда, к которому истец выстоял полдня в очереди, не потрудился даже конверт открыть. На свой страх и риск Григорий Павлович отправился в соседний Чаплинский район, но и тамошние судьи ничем не смогли ему помочь.
-- Что же теперь делать? -- недоуменно спрашивает у меня Ковч. Этот вопрос я переадресовала председателю Каланчакского райсуда Людмиле Прудкой.
-- Председатель окружного суда должен был решить вопрос об отводе. Я не знаю, почему он этого не сделал. Если посчитал заявление необоснованным, пусть бы вынес определение и возвратил дело обратно. Но истец утверждает, что он и конверт не открыл… Не знаю, как такое может быть, -- пожимает плечами Людмила Григорьевна.
Григорий Павлович и этот ответ присовокупил к «делу», которое в архив сдавать отнюдь не собирается. Он окончательно похоронит жену только тогда, когда в истории ее смерти не останется ни одной загадки. Силу на одинокую и бесполезную эту борьбу дает ему память -- тот тайник, где хранятся страницы их жизни, прожитой вместе. Да, он всем надоел и чувствует глухую вражду. «Подумаешь, сыщик! -- порой бросают ему вслед. -- По какому праву?» По праву боли. Есть такое.