-- Фамилия, уважаемый, у вас какая-то… На Доренко похожа… Он не так давно был у меня. Увидел во дворе модель скульптуры, сделанной для испанской Марбельи. Не знаю, почему Доренко решил, будто я установил этот памятник за счет Москвы? Думаю, надо обратиться к психиатрам, пусть его проверят. Не пойму, что за преворот в мозгах Доренко произошел? Народ уже совершенно обалдел от его программы, куда ни зайдешь, все только об этом и говорят.
-- Значит, журналист добился желаемого.
-- Но такие вещи нельзя придумывать на ровном месте. Какая у меня земля, откуда? Мне земли в родной Грузии хватает, больше нигде не нужно!
-- Не скромничайте, Зураб Константинович, в Москве у вас тоже кое-что есть.
-- Я здесь тридцать лет, все это время мне надо было где-то жить, верно?
-- Спору нет. Но с некоторых пор с вашим имуществом стали происходить странные вещи: сначала одна мастерская сгорела, потом вторая… К чему бы это?
-- Правила противопожарной безопасности соблюдать надо! Да, в начале года был пожар в скульптурной мастерской на улице Зорге, где я делал так называемые «грязные», формовочные, сварочные работы. Произошло замыкание и… Ангар вспыхнул, как свечка. После Великой Отечественной эту мастерскую немцы построили, в ней когда-то Кербель, Томский, другие классики работали, и я занимался там увеличением скульптур, например, 126-метрового Колумба, Петра Первого. Конечно, случившееся с мастерской -- большой удар, в огне погибли двести двадцать восковых форм для храма Христа Спасителя, много еще чего. Теперь приходится восстанавливать. Потом было возгорание на улице Казакова, в помещении Российской академии художеств. К счастью, там ущерб оказался не слишком велик. Но ничего, я не унываю, у меня такой характер, что не дает опускать руки.
-- К слову, она у вас тяжелая, рука?
-- Хотите проверить?.. Со спортом я всегда дружил. В детстве много играл в футбол, студентом увлекся борьбой и боксом, когда год работал в Бразилии, освоил каратэ, потом в Америке учился борцовскому искусству у известного японского мастера. Сейчас каждое утро начинаю с гимнастики, обязательно поднимаю штангу. Стараюсь форму не терять.
-- Словом, можете за себя постоять?
-- Если понадобится. Но на мою честь никто особенно не посягает. Доренко? Зачем обращать внимание на сумасшедшего? И потом: все ведь понимают, в кого он целит. А вообще к критике я отношусь хорошо.
-- Сейчас у ваших оппонентов появилась новая тема -- музей современного искусства, который вы собираетесь открыть в Москве. Говорят, по такому случаю мэрия подарила вам очередной особняк. Теперь -- на Петровке.
-- Ничего мне никто не дарил! Это я всем дарю! Гонорар, который мне полагался за комплекс на Манежной площади, я оставил городу и купил на эти деньги военным, вернувшимся из Германии, шесть тысяч двести квадратных метров жилья в Москве. За это Министерство обороны передало мне здание на Пречистенке. Сейчас там идет ремонт. Ни московское, ни федеральное правительства на это не дали ни копейки. Все делается за мои деньги. Но я не дворец себе строю, а картинную галерею, где смогут выставляться лучшие российские художники. Так и с музеем современного искусства. У него будет государственный статус. Не заберу же я музей с собой в могилу, верно? Он останется людям, городу! Как президент Академии художеств чувствую ответственность за то, что в Москве до сих пор нет ничего подобного. Честно скажу: не будь я президентом, мог бы считать себя самым счастливым человеком на свете.
-- Это почему?
-- Все гонорары оставались бы в моем кармане, я мог бы заниматься только творчеством, не отвлекаясь на другое. Жил бы, как раньше: без ответственности и обязанностей!
-- Кто мешает снова так зажить?
-- Народ! Коллеги, коллеги единогласно выбрали меня президентом Академии! Задаю вам вопрос: зачем Третьяков делал Третьяковку?
-- Павел Михайлович все же был купцом, фабрикантом. Мог позволить себе роскошь меценатства.
-- И я так воспитан, гены у меня такие. Вы спрашивали про Москву, а я могу добавить, что филиалы музея современного искусства мы откроем еще в Петербурге, Тбилиси и Париже. Мы покажем все -- от царских времен до наших дней. Работы много, но мы справимся, не сомневайтесь! Кто захочет помочь, пусть шагает рядом. А с демагогами, крикунами и разговаривать не станем. Некогда!
-- К примеру, с Маратом Гельманом, одним из ярых критиков вашего Петра I, сможете договориться? У Гельмана своя галерея, он дружен со многими молодыми художниками.
-- Ради Бога! Главное, чтобы им было, с чем к людям выйти. Я молодежь всегда поддерживал. Специально для нее галерею открываю, выставку в Париже недавно проводил. Знаете, у Академии другие функции -- учебный и научный процесс, я не должен всеми этими музеями заниматься, но такой у меня характер. Мой лозунг -- объединение. Марат талантливый галерейщик. А то, что критикует… Если человеку это занятие нравится, зачем мешать? В искусстве масса течений. Боттичелли, Донателло и Микеланджело -- разные. Не сравниваю себя с гениями, но сколько кричали, что Церетели испортил Манежную площадь, а я после этого получил огромный заказ во Франции. Вот и скажите: кто выиграл?
-- Кстати, как дела с Колумбом, которого вы в Америке собирались поставить?
-- Строится. У меня сейчас нет времени этим проектом заниматься. Храм Христа закончу -- тогда. Я не тороплюсь.
-- У вас во дворе стоит скульптура матери Терезы. Очередной проект?
-- Да, я подарил памятник московскому хоспису. В свое время мы не раз общались с матерью Терезой. Она в Грузию прилетала, в Армению после землетрясения. Я в Тбилиси сделал дом для ее последовательниц, там сейчас живут монашки, помогают бездомным, больным.
-- Кажется, и леди Ди изваять намеревались?
-- Буду делать. С Дианой мы тоже хорошо контактировали. Она была на открытии моего памятника в Лондоне, я участвовал в аукционе, который проводила леди Ди. Деньги пошли Красному Кресту. На мой взгляд, убийство Кеннеди и гибель Дианы -- потери, которые больше всего потрясли человечество за последние десятилетия. Кстати, и с некоторыми представителями семьи Кеннеди я тоже знаком.
-- А есть люди, с которыми вы не знакомы?
-- Никогда специально не стремился войти с кем-то в контакт, все само собою получалось. Был в Бразилии, встретился с Пеле. В Америке общался с Робертом де Ниро, с Лайзой Миннелли… Пока преподавал в Нью-йоркском университете, нарисовал сто картин, решил провести персональную выставку. На ее открытие пришли Эдвард Кеннеди, тогдашний президент Картер с женой. Президентская супруга обалдела от выставки, сразу захотела купить две мои картины. Но я специально написал, что ничего не продается. Это же в советское время было, за самодеятельную торговлю мне потом могли такое впаять…
Впрочем, я не всегда играл по правилам. Однажды в Нью-Йорке мне заказали символический монумент, посвященный Олимпиаде детей-инвалидов. На открытие собралось десять тысяч маленьких спортсменов, руководил всем Мохаммед Али. Я никогда не видел ничего подобного. Дети приехали со всего мира, только из Советского Союза никого не было. Мы же тогда говорили, что в СССР нет инвалидов. Зрелище детворы, которая вопреки болезни не потеряла жажду жизни, меня так потрясло, что на открытии Олимпиады я громко заявил: миллион двести тысяч долларов, причитающиеся мне за памятник, жертвую детям всего мира. Когда вернулся в Москву, решил поинтересоваться, действительно ли у нас нет больных детей. Оказалось, только в Краснопресненском районе Москвы ежегодно рождалось пять-шесть тысяч ущербных младенцев. С тех пор я взял шефство над тремястами детьми. До сегодняшнего дня помогаю. Один мальчик пишет стихи, он даже похож на Пастернака. Я привез ему из Франции инвалидную коляску, купил телевизор. А сейчас мы с Андреем Вознесенским хотим издать поэтический сборник паренька. Все его стихи -- только о маме. Она отказалась от сына в роддоме, а он ее по-прежнему ждет и любит.
Вы знаете, что после Олимпиады детей-инвалидов меня на Нобелевскую премию мира выдвинули? Весь мир документы подписывал. Вернулся в Москву, мне дали звание народного художника СССР и сказали: «Откажитесь от премии, Зураб Константинович, отзовите бумаги из Нобелевского комитета. Пока Леонид Ильич лауреатом не станет, лучше и вам не быть».
-- А Брежневу-то премию за что?
-- Не знаю! Может, за литературу, может, как борцу за мир… Словом, написал я заявление, и документы мне вернули. Храню как память.
Говорят, Церетели давит масштабами, грандиозностью. Думаете, правильно рассчитать пропорции -- просто? Все, кто поднимался под купол храма Христа, ругали меня за неправильно расписанный свод. Мол, масштабы нарушены. Я спокойно слушал, потому что знал: леса снимут, и люди увидят, кто прав. Работая на куполе, я представлял, каким он должен выглядеть с высоты ста метров. Я все мог вообразить наперед. Спросите, откуда этот дар у меня?
-- И откуда же?
-- Я прошел школу, о которой можно только мечтать! В Тбилиси, в Академии, мне преподавали замечательные люди. Ученики Родена! Многие из них вернулись из эмиграции, им запретили жить в Москве и в Ленинграде, и они уехали в Закавказье. Я исходил Грузию вдоль и поперек, семь лет жил в палатке, спал с волками, зато увидел массу старинных храмов, понял секрет фресок… Подождите, я еще сенсацию сделаю!
-- Какую?
-- Семнадцать лет готовлюсь к реализации грандиозного проекта, посвященного истории Грузии, легендарным предкам моего народа. Этот монумент уже монтируется. Параллельно родился еще один замысел: хочу сделать памятник всем русским царям и князьям. Ведь каждый правитель хоть что-нибудь полезное на благо державы совершил.
-- После Петра на сенсацию уже не тянет.
-- Этот проект будет гораздо масштабнее!
-- Куда уж больше?
-- Я не о размерах говорю, а о грандиозности задуманного. Мои мозги направлены на созидание. Надо с Богом разговаривать, на небо смотреть, а не под ноги. Если бы реагировал на все рогатки, которые мне ставят, никогда ничего не добился бы. Все началось, когда я еще учился в Тбилиси. Меня с диплома сняли, хотя моя работа понравилась Сарьяну. А кто снял? Президент Академии художеств Серов. И что? Сейчас я сижу на его месте. Думаете, давлю молодых? Нет, я принял в наши ряды тех, кого раньше на порог Академии не пускали.
Наверное, желание помогать, поддерживать других становится с возрастом только острее. Мне это доставляет радость. Хочется творить, создавать новое, хотя понимаю: когда-то придется отойти от активных дел, сменить профиль. Тогда буду писать. Расскажу все, что увидел, узнал. Приукрашивать ничего не стану, даже опубликую все ругательные письма в мой адрес, все критические статьи. Напечатаю на черном фоне красным шрифтом. А потом выпущу второй том -- золотом на белой бумаге издам мнения тех, кто меня понял и поддержал. Уверяю, этот том окажется куда весомее, хотя, конечно, сладко мне никогда не было. Впрочем, художник обязан быть сильным. В жизни он редко слышит аплодисменты. Признание, слава обычно приходят после смерти.
-- Дневники вы когда-нибудь вели?
-- У меня память хорошая. Я такие вещи помню, что… Сейчас хочу издать книжку, посвященную истории памятника «Трагедия народов». Меня за этот монумент очень критиковали, а кто-нибудь знает, как родился замысел? Работая в Бразилии, я познакомился с женщиной, которая руководила балетной труппой в Рио-де-Жанейро. Женя Федорова рассказала мне свою историю. Обычная жизнь девчонки, росшей на границе Белоруссии и Польши. Все было хорошо, пока не началась война… Фашисты заживо сожгли деда, застрелили отца, что сделали с матерью, Женя не смогла рассказать, заплакала. Словом, осталась вдвоем с сестрой, но и с ней жизнь разлучила. Бедная женщина потеряла надежду, что найдет родню. Помог Вася Трушин, руководивший тогда московской милицией. Он написал нужные запросы, и мы нашли сестру! Она жила в Донбассе… Я помог Жене из Бразилии прилететь. И вот сестры встретились в подвале на Горького, где у меня тогда была мастерская. Это надо было видеть: тоненькая, стройная бразильская балерина и огромная, толстенная украинская тетка… Страшная сцена! Рыдали все. И я не выдержал, убежал в туалет и там плакал. Тогда и решил окончательно, что буду делать «Трагедию народов». А вчера вдруг пришла в голову мысль сделать новый памятник Высоцкому. Это будет сенсация! Такого Высоцкого еще не видели.
-- Вы хорошо знали Владимира Семеновича?
-- Хорошо-нехорошо… Я его свадьбу с Мариной делал! Сначала Володя решил гулять в Москве, но денег ни у кого не нашлось -- нищие мы были. Марина снимала однокомнатную квартирку в доме на Котельнической набережной, туда и позвали Сашу Митту с женой, Зою Богуславскую с Андреем Вознесенским, Юрия Любимова, меня. Купили несколько бутылок шампанского, Лиля Митта яблочный пирог испекла… А настроения нет. Володя на диване лежал, на гитаре играл. А у меня такой характер: чувствую, будто моя вина, что праздник не состоялся. Тогда говорю: поехали в Тбилиси, там гулять будем!
И сделали свадьбу. Грандиозную! Сказка! До шести утра песни пели, на бутылках танцевали, веселились. Правда, потом один эпизод случился: Марина случайно ударила ногой по столешнице, и вдруг огромный дубовый стол, заставленный посудой, бутылками, сложился вдвое, и все полетело на пол. На Кавказе есть примета: если на свадьбе потолок или стол начинают сыпаться, значит, у молодых жизнь не заладится. Я это понял, и все грузины вокруг поняли, но мы постарались виду не показывать, продолжали гулять, будто ничего не случилось. Однако я уже знал: Марине и Володе вместе не жить.
С Высоцким много воспоминаний связано. Однажды он занял у меня крупную сумму, а вернуть все не мог -- не складывалось. Дней за десять до смерти я встретил его в Доме кино: «Зураб, скоро получу гонорар и все отдам». Я руками замахал: какие счеты между друзьями? Но Володя твердо стоял: верну. Не успел -- умер. И что вы думаете? Через какое-то время ко мне пришли два актера из Таганки и принесли большой сверток с деньгами. Оказывается, Володя составил список тех, кому должен, и я там шел под первым номером. Даже после смерти оставаться должником не хотел… Деньги я, конечно, брать не стал, велел отдать семье.