Как пройти по селу, когда такое случилось?! А произошло непоправимое: он, больше всего любивший свою семью, застрелил супругу за угрозу уйти от него вместе с детьми
Они были знакомы несколько недель, поженились и подарили друг другу всего два года умопомрачительного счастья.
Первый брак оставил в душе Алексея ощущение пустоты: уже тридцать пять, а он все еще мечтает о детях. Их с женой развод удивил многих, но сами они прекрасно понимали, что взяли от прожитых вместе лет все, кроме счастья. И хоть засиживаться в бобылях было некогда, подыскивать себе новую пару Алексей собирался по-крестьянски основательно. Скажи кто, что его жениховство сведется к нескольким неделям, сам не поверил бы.
Но со степенным работягой случилось такое, чему и названия нет: каждый вечер он до того нетерпеливо гонял по ухабистой улочке свой старенький драндулет в сторону глухой соседней деревушки, что местный люд только по-доброму улыбался вслед: никак Хабрат жениться собрался? «Кому удача улыбнулась?» -- заранее завидовали незнакомке сельчане. Крепких хозяев, как Алексей, в Новофедоровке раз-два и обчелся. К тому же видный из себя, непьющий, работящий, надежный -- чего еще от мужика хотеть?
… Он приезжал с подарками и шампанским, обстоятельно рассказывал Дусе о себе, подливал в бокалы, застенчиво -- на свой лад -- говорил о любви, легонько обнимал, не смел прижать теснее. Маленькая, худенькая, с копной мягких темных волос женщина внимательно слушала, смотрела спокойным ясным взглядом, молчала, но и без слов дарила Алексею непоколебимую уверенность: он еще все успеет в своей жизни.
Скоро Алексей перевез Дусю к себе: в мужнином доме с первого дня она почувствовала себя Дусенькой -- супруг пылинки с нее сдувал, свекровь не знала, как угодить. «Сарафанное радио» мгновенно разнесло по округе: старая и молодая хозяйки ладят, а Сам души в новой жене и падчерице не чает -- накупил книжек, грамоте девчонку учит, к школе готовит. Старая хата Хабратов враз помолодела. Теперь из дальних командировок Алексей гнал по бездорожью, чтобы в селе, не заезжая в гараж, резко притормозить у родной калитки и первым делом поцеловать Дусю в теплую мягкую щеку. Когда все получается, вкус у жизни особый.
Рождественский подарок
Дуся забеременела. Узнав, что будет двойня, Алексей не верил своему счастью. Жена носила наследников тяжело, меняя одни больничные палаты на другие, а он едва ли не каждый день ездил то в район, то в областной центр ее проведать, и при этом так волновался, что вскоре сам слег с нервным кризом. Наконец Андрей и Лешенька появились на свет -- роды были тяжелыми, длились больше суток, малышей сразу же из областной больницы отправили в детскую клинику.
-- Домой я жену с сынишками привез 31 декабря, -- вспоминает Алексей. -- Царский подарок сделала мне Дуся! Ни от какого Деда Мороза такого не дождешься.
Шел снег, мело, шевелящаяся белая стена, казалось, отрезала маленькую деревеньку в степи от всего мира. Кутерьма волшебной ночи смешалась с сопутствующей приезду суетой. Горела елка, пахло мандаринами и будущим, счастливые родители склонились над двойняшками. Если в жизни существуют чудеса, то все они в ту ночь были в этой праздничной деревенской хате. До рокового выстрела оставалось немногим более года.
В зажиточных деревенских семьях тяжелый быт ложится, как правило, на мужские плечи. Алексей много работал, приходил из гаража уставшим и торопился в хлева к бычкам, коровам, свиньям. Управившись по хозяйству, долго сидел на кухне и примерялся: если взять земли под теплицу да засадить огород картошкой под пленку -- сколько соток можно потянуть? Чтобы иметь живую копейку, пошел еще в сторожа. Дуся сердилась и ругала его за такое усердие, но разве не для нее он старался? У жены не было нужды застирывать пеленки, Алексей пачками привозил из Одессы памперсы и самосвалами вывозил за село на свалку использованные.
В редкие свободные минуты брал на руки грудничков и сам становился ребенком -- играл, баловался, обмирал от страха при виде детской слезы. «Важно то, что наконец произошло в этом доме, а вовсе не я», -- все чаще грустно думала Дуся. Лешины восторги закончились слишком быстро, он перестал говорить ей слова, которых всегда ждет от любимого женщина. С глазами, с руками Алексея, с его голосом рядом был другой человек, а ей хотелось вернуть прежнего -- с кем до утра не могла наговориться.
Иногда муж уделял и Дусе внимание. Ей нравилось стричься и делать «химию» у херсонских мастеров, и он, бывало, отпрашивался, чтобы свозить супругу за сто километров к парикмахеру.
… Как-то с Дусиной родины, из Хмельнитчины, пришло письмо. Старенький отец жаловался на здоровье, звал дочку к себе. «Хоть проведала бы!» -- укорял.
-- Ехать в такую даль? А как же дети? -- узнав новость, удивился Алексей. Они впервые крупно поскандалили. Дуся плакала и пыталась убедить супруга, что нельзя так любить детей, как он, это патология, рано или поздно такая любовь плохо закончится. «Ты медик, тебе видней», -- отшутился Леша и отвез жену на вокзал.
Порой судьба идет под откос из-за одного неосторожного слова. Однажды в словесной перепалке с Дусиных губ сорвалось, «Уеду! Заберу детей и уеду». Она сама испугалась того впечатления, которое произвела на мужа эта фраза.
-- Ее шантаж все во мне перевернул, -- вспоминает Алексей. -- Ведь никогда не знаешь, что в голове у женщины.
Крестьянин, хозяин (может быть, даже слишком хозяин), привыкший жить капитально, с прикидкой на завтра, а то и год вперед, он вдруг почувствовал, как земля уходит из-под ног. От любимого человека исходила страшная угроза, способная сломать все. Отношение к жизни и к Дусе изменилось в один момент, перестало быть светлым, радостным. Он ушел в себя, стал молчалив, замкнут. Дни елочной любви и согласия стали стремительно отдаляться, оставляя одни воспоминания. Дуся в извечном бабском стремлении наставлять мужчину на путь истинный, добиваться повиновения все чаще прибегала к своему «уеду», а порой и вовсе не спеша, желая этой вызывающей неторопливостью уязвить Алексея, начинала собирать вещи в дорогу, чтобы потом как ни в чем не бывало распаковать чемоданы. От подобных спектаклей жизнь не становилась теплей.
-- Я мог по-прежнему любоваться женой, купил фотоаппарат, часто снимал ее одну и с детишками, но сердце в этом уже не участвовало, -- рассказывает Алексей. -- Мне стало ясно, что рано или поздно она свою жуткую угрозу выполнит. Поэтому тоже решил играть спектакль. Терпеть, улыбаться, притворяться. Ведь даже посредственный театр лучше самой блестящей баталии. Зачем, спросите? Мне нужно было выиграть время. Думал, вот продержусь лет пять хотя бы, а там как Бог даст. За пять лет сыновья успели бы меня полюбить, запомнить.
… В тот день, когда это случилось, шел дождь, Алексей пришел с работы пораньше.
-- Я только что ходила за дочкой в школу и сказала учительнице, что после каникул Настя в класс не вернется, мы уезжаем к отцу, -- заявила Дуся мужу, едва тот появился на пороге.
-- Ты никуда не уедешь! -- вскипел он вдруг.
Алексей не помнит, как открыл сейф, достал свое охотничье ружье, с которым иногда ходил на уток, даже выстрела не помнит, а только резкий запах пороха. Старенькая сухонькая старушка-мать, прибежав на шум, застала невестку в луже крови. Головка невестки откинулась, будто у подстреленной птицы, а сын живым надгробием стоял над своей добычей -- растерянный, непонимающий, испуганный.
Об этой горькой истории я узнала случайно. Знакомый адвокат рассказал, что в Херсоне в следственном изоляторе ждет суда странный убийца: он ни с кем не разговаривает, сутками лежит на нарах с закрытыми глазами и ни на что, кроме рекламы памперсов, не реагирует. И только заслышав звуки знакомого ролика, мгновенно вскакивает, впивается в экран и… начинает плакать.
Все сто дней до суда Алексей плакал не о себе, а во время слушаний даже пальцем не пошевелил в свою защиту.
-- Тюрьма меня не пугает, -- сказал в последнем слове.
Когда судья Голопристанского районного суда Василий Коваленко огласил приговор -- три года лишения свободы, Алексей подумал, что ослышался. А когда председательствующий дочитал приговор до конца: «Освобождается по амнистии», он впервые по-настоящему испугался. После всего, что случилось, пройти по селу… К этому он не был готов.
Мы сидим в небольшой кухоньке, где произошла трагедия, и хозяин, бросив голову на кулак, тихо говорит: «Я не хочу жить». Двухлетний Андрей залезает ему на колени, внимательно прислушивается, глядя на отца серьезными голубыми глазами, и осторожно толкает пальчиком слезу на папиной щеке. Я опускаю взгляд и уже жалею, что затеяла этот разговор.
На плите варится каша для двойняшек, Лешенька приболел и пора давать ребенку лекарство -- жизнь идет своим чередом и не спрашивает, чего мы хотим.
-- Я недавно встретил Настину учительницу, -- рассказывает Алексей, -- она подтвердила, что Дуся действительно в тот день была в школе, интересовалась, по каким предметам нужно дочку во время каникул подтянуть, об отъезде жена ей ни слова не говорила. Если бы я это знал!
Похоже, для этого издерганного, доведенного да крайней степени отчаяния сельского мужика та минута -- не меньше загадка, чем для других. Он почти месяц обследовался в психиатрической клинике и медики подтвердили: преступление совершено в состоянии сильного душевного волнения.
Однако Голопристанская районная прокуратура сочла приговор необоснованно мягким и отменила его. Инна Князева, представлявшая на процессе государственное обвинение, утверждает, что суд не имел права переквалифицировать действия подсудимого с 94 статьи УК Украины на 95-ю. 16 ноября судебная коллегия по уголовным делам Херсонского областного суда отправила дело на новое рассмотрение в тот же суд в новом составе судей.
-- О каком аффекте мы говорим? -- спросили меня в прокуратуре. -- Хабрат после убийства хладнокровно распорядился, как хоронить жену. Показал, какого кабана резать на поминки. Хозяин? Слишком хозяин…
В Приморском, где жила Дуся, позицию прокуратуры поддерживает все село. «Теперь женщин можно убивать и за это ничего не будет, -- написали в редакцию местные бабы. -- Наши мужики, собираясь выпить, шутят: мол, раздавим поллитровку и пойдем жен гонять. Всех постреляем. За них много не дают. Все равно, что кошку на дороге переехать».
-- Люди посудачат и забудут, а мне с этим жить, -- возвращает письмо Алексей.
Он сейчас готовится к новому судебному разбирательству, прекрасно понимая, что на сей раз придется расстаться с семьей надолго. Жадно ловит каждое новое детское слово, как первое «папа». Недавно отметил Дусе полгода, привел в порядок могилку; съездил с ребятишками в Хмельницкую область к тестю -- хотел повиниться, внуков показать. Старик не вышел и в дом не пустил. Не простил, понимает Алексей. Дусины сестры увезли в Россию ее дочку Настю и все семейные фотографии. Он все же одну нашел -- взять с собой. Одного здесь, на воле, при всем желании он уладить не сможет -- будущего детей. Матери-то уже под восемьдесят.
Мысленно Хабрат постоянно разговаривает с женщиной, с которой при жизни не наговорился: «Сейчас, Дуся, когда тебя уже нет, ты, наверное, и сама понимаешь, как мы были не правы. И ты со своим «уеду», и я с пулей-дурой. Наказали-то мы Лешеньку, Андрюшку, Настю».