Есть у графа Алексея Константиновича Толстого пьеса -- лучшая и самая могучая из его пьес о трагедии государства Российского -- «Царь Федор Иоаннович».
Драма главного героя, царя Федора, сына Ивана Грозного, не в том, что он слабоволен и у него нет позиции, а в том, что он хочет утвердить терпимость и доброжелательность как форму жизни в стране. Он хочет помирить смертельных и сильных противников-антиподов Ивана Петровича Шуйского и Бориса Федоровича Годунова. Он между ними. Он считает, что оба они полезны стране и могут трудиться во благо отчизны, но они непримиримы. А он мирит их, уговаривает, усовещивает, просит, хотя можно было бы и власть употребить, приказать. Он хочет сохранить их обоих для России…
Все мы знаем, что из этого вышло. Всех троих смело ветром истории. Да это и естественно, потому что ненависть непродуктивна, и, как революция прежде всего пожирает своих детей, так и ненависть и нетерпимость, неспособность к разумному компромиссу, консенсусу, как сказали бы мы сегодня, к терпимости приводят к результатам катастрофическим и в политике, и в экономике, и в театре.
У Годунова и Шуйского были разные, полярные идеологические воззрения на развитие государства Российского. Один отстаивал идею централизованного государства, где все подчинено одной-единственной личности. Другой, говоря языком сегодняшним, -- идею коллективного руководства, когда правитель должен был бы прислушиваться к совету старейшин, вместе с ними решать все важнейшие политические и экономические вопросы. Это были действительно два взгляда, два направления, по которым могла развиваться держава, и взгляды, к тому же, взаимоисключающие друг друга.
Оба -- Годунов и Шуйский -- были сильны, влиятельны, за обоими стояла реальная историческая поддержка многих слоев населения -- электората, как сказали бы мы сегодня.
Поэтому царь, желавший сохранить для страны, да и для себя лично обоих политиков, которых он лично и уважал, и любил, и за каждым видел определенную правду, и, главное, интуитивно исповедовал идею о том, что худой мир лучше доброй ссоры, поневоле существовал в свободном плавании между ними, стремясь их примирить, объединить, не допустить вражды, войны…
Это политика… А театр?.. За что здесь драться, конфликтовать и кровь проливать?.. Тем не менее руководитель театра сегодня зачастую выступает именно в роли царя Федора Иоанновича, стремясь примирить своих помощников, руководителей различных подразделений, иногда тех, кто работает внутри подразделений, которые не могут поделить некие сферы влияния, когда антагонистические противоречия и страсти доходят порой до внутренних конфликтов, равных конфликтам героев трагедии А. К. Толстого.
Разница лишь в том, что здесь нет противоречий принципиальных, идейных -- как строить театр, в каком направлении. Здесь во весь свой гигантский рост вырастает вечная проблема человеческого самолюбия, честолюбия, проблема амбиций, то есть того, что биологически заложено в человеке, -- тех нюансов, которые в работе коллективной необходимо часто усмирять, преодолевать ради блага дела, которому на театре нужны и Шуйские, и Годуновы, но, к сожалению, театральные Шуйские и Годуновы никак не могут помириться, договориться, объединиться во имя дела, во имя театра…
Как «жизнь -- преодоление тела» (выражение Л. Н. Толстого), так и преодоление личных амбиций -- непременное условие созидательной деятельности театра, которому нужны личности в высшей степени профессиональные, но лишь те, что могут пожертвовать ради дела частью личных амбиций. В противном случае как бы ни были они талантливы, они приносят театру более вреда, чем пользы.
«Театр -- всегда компромисс», -- как-то мудро заметил Вл. И. Немирович-Данченко. И все, кто отдает ему силы, энергию, жизнь свою, должны творчески осмыслить, усвоить это принципиальное замечание, в котором так много здравого смысла, потому что, если личности в театре, и личности по-своему не просто профессиональные, талантливые, тянут в разные стороны, как лебедь, рак и щука, то в конце концов их конфликт -- повторяю, как бы они каждый по отдельности талантливы и нужны театру ни были, -- объективно разрушает единство театрального организма.
В спектакле нашего театра по пьесе замечательного украинского писателя, а ныне уже старейшины писательского цеха Украины Павла Архиповича Загребельного «Предел спокойствия» главный герой академик Карналь в телевизионном интервью высказывает свою точку зрения на деятельность не только своего научного института, но вообще любой коллективной системы работы: «Когда много кормчих -- корабль ко дну идет».
Это так ясно, так понятно и так справедливо. А вот поди ж ты!.. Но здесь порой возникает сила часто подсознательная, биологическая, неподвластная разуму человека…
Власть! Темный корень власти. Он порой сильнее человеческого в человеке. Примечательно, что человек театра часто сам не замечает пагубности своей страсти, но если жажда Власти -- Власти и только -- перевешивает созидательную деятельность любого члена театрального коллектива, человек этот становится объективно вреден для дела, и ему необходимо либо осознать пагубность такой линии поведения и изменить ее, либо… либо покинуть театр.
Идея власти захватывает иногда человека целиком, разрушая живые клетки организма -- от страсти завоевать власть в стране до желания возглавить жилконтору, фирму, театр -- все равно, что -- но только бы быть первым, первым во что бы то ни стало.
В борьбе за эту власть ненависть становится ведущим чувством, ведущей страстью. Порой она толкает на поступки бесчестные, даже подлые.
Ужасно, когда руководитель ставит те поощрения, которые в его власти, -- доплату к окладу, премию, материальную помощь, -- в зависимость от меры личной преданности. Не от преданности делу, которому все мы служим в театре, не от персонального вклада в это дело того или иного работника театра, а от того фактора, фигурально выражаясь, насколько изящно он сгибается, входя в кабинет.
В театре очень важно не разъединять, а объединять, и эта объединительная идея порой воспринимается окружающими, как слабость.
Вот что писал в сентябре 1934 года по этому поводу Константину Сергеевичу Станиславскому Владимир Иванович Немирович-Данченко, один из самых авторитетных в мире генеральных директоров и одновременно художественных руководителей театра, чутко улавливающий любую трещину во взаимоотношениях людей театра… «В моем понимании наша мудрость должна заключаться в умении заставить разных по характерам, привычкам, эмоциональной сфере людей театра работать так, как надо для дела. Для нас ценны и те, и другие, то есть все; и у тех, и у других имеются достоинства и недостатки. Решительных преимуществ за собой не имеют ни те, ни другие. «Не могут ужиться друг с другом», -- непристойная для серьезных людей, любящих дело, оговорка.
Я считал трудной и неэффектной, но необходимой обязанностью руководителя требовать такого отношения к делу, где каждый работник уважал бы труд другого и без чванства боролся бы со своими собственными недостатками. Ради дела».
Этот завет не худо бы усвоить всем людям театра, руководству всех подразделений, потому что воспитание души никогда не заканчивается.
Я воспринимаю эти слова патриарха отечественного театрального дела, как завет. Для меня самое главное в них -- идея о необходимости уживаться на театре самым разным людям, если они профессиональны и хотят добра делу, а не себе лично, хотят бороться в самом себе с микробами подозрительности, мнительности, приводящими к лишним и ненужным театральным конфликтам, отравляющим жизнь себе и окружающим.
История театра знает выдающиеся, самоотверженные примеры подчинения личности общему делу. Так, перед самой революцией, после долгого процесса репетиций, один основатель Художественного театра К. С. Станиславский был снят с роли Ростанева в спектакле «Село Степанчиково» по произведению Ф. М. Достоевского другим его основателем Вл. И. Немировичем-Данченко. Факт сам по себе знаменательный. Конечно, Станиславскому было больно. Конечно, он переживал. Но у него хватило воли, разума, душевных движений молча пережить эту свою неудачу, что не сказалось на взаимоотношениях между ним и Вл. И. Немировичем-Данченко.
В сороковом году Василий Иванович Качалов репетировал роль Вершинина в знаменитом спектакле Вл. И. Немировича-Данченко «Три сестры». Репетировал долго, мучительно, и за две недели до премьеры он, первый артист МХАТа, народный артист Советского Союза, орденоносец, депутат, был снят с роли постановщиком спектакля и заменен Михаилом Болдуманом, который и играл эту роль без малого пятнадцать лет.
Я читал письма В. И. Качалова того времени. Он был в отчаянии. И что же, он порвал после этого отношения с Немировичем или начал плести против него интриги?..
С 1906 по 1911 годы третьим исполнительным директором МХАТа, кроме К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, был А. А. Стахович, бывший генерал, безраздельно преданный театру и сделавший для МХАТа немало доброго. Но когда он объективно стал мешать творческому процессу своим настойчивым вмешательством не только в дела организационные, но и в дела творческие, когда он стал делить театр на своих и чужих, он вынужден был уйти.
К чести его, ни одной капли не то что злости, но и недоброжелательства не вырвалось у него после в адрес театра и его основателей. А ведь он мог! Он был материально независим.
Самое страшное сегодня на театре -- это распри и в руководстве самого театра, и распри внутри его подразделений, всякого рода тайные и явные подножки, продиктованные не бескорыстным желанием принести пользу делу, а во имя утверждения личных амбиций, когда микроб ВЛАСТИ затуманивает глаза и мозг.
Ах, эта неистребимая жажда Власти! Она порой сильнее, чем вечная актерская жажда игры, она съедает человека, толкает на поступки, необъяснимые с точки зрения здравого смысла, нормальной логики, вопреки интересам дела, которому он служит.
Раскручивается старый и вечно новый механизм театральной интриги, и, как результат, налицо раскол коллектива на «своих» и «чужих». Здесь все средства хороши -- от пассивного ничегонеделания до реализации во всех направлениях лозунга «Чем хуже -- тем лучше», до выдумки самых изощренных методов, как вставлять палки в колеса, только чтобы «подставить» соперника. Как результат борьбы за Власть ретивых администраторов, может наступить творческая катастрофа в театре… Но разве это может остановить? В национальных учреждениях культуры было введено единоначалие, объединяющее в одном лице обязанности творческого лидера и административного. Это безусловное благо для театра. Но будем откровенны, подспудно родимые пятна конфронтации все же проявляются в коллективах, вкусивших прелесть хронической смены руководителей.
Ты видишь всю эту игру страстей, притворство, двойную бухгалтерию, ты ее фиксируешь, и все равно пытаешься снять конфликт, ослабить его, ты надеешься на лучшее, на то, что человек одумается, поймет… Ах, если бы это было возможно! И ты продолжаешь существовать в примиряющей роли царя Федора. Тебе, театральному руководителю, видно, это на роду написано.
В театре, как и в политике, очень силен принцип ситуационности -- объединения на короткое время весьма разнородных по интересам и пристрастиям личностей, захваченных единственной целью: подсидеть, свалить какого-то одного -- директора, художественного руководителя, артиста, начальника участка… Лозунг «Против кого дружите» здесь используется филигранно.
Удивительно все-таки устроена человеческая психология. «Своим» на театре руководитель того или иного подразделения прощает явные промахи, которые боком вылазят деятельности театра, и обрушивается мощным артиллерийским огнем на «чужих» за малейший недосмотр.
Нет более пагубного влияния на атмосферу театра, на морально-психологический климат, чем такая позиция.
Такие руководители любого подразделения, по примеру А. А. Стаховича, должны из театра уходить. Но нет… Сегодня не уходят, а в «лучших традициях» прошлых лет занимаются терпеливым подсиживанием и ждут своего часа, чтобы ударить, намеренно устраняясь от любой созидательной деятельности и используя одну из худших заповедей застойных лет: для того чтобы удержаться подольше, лучше делать и подписывать поменьше.
Часто в роли царя Федора -- примиряющей и консолидирующей -- выступаешь из-за органического неприятия на театре атмосферы взвинченности и подозрительности, когда вся энергия людей уходит на вовлечение в эти процессы других или невольное соучастие в них, и для творческой, созидательной деятельности остается не так уж много времени и сил.
Впрочем, есть руководители и руководители. Мой учитель Г. А. Товстоногов мог работать в театре только в состоянии полного организационного покоя. Он органически не переносил атмосферу скандала, подозрительности, двойных стандартов. И те руководители, что допускали самую возможность такого состояния дел на театре, то есть директора и их заместители, в театре, которым Товстоногов руководил творчески, долго не задерживались.
Иных творческих руководителей такая атмосфера лишь тонизирует… Впрочем, ничего хорошего, окромя дурного, это театру и его творческому коллективу все равно не приносит.
Вектор забот театрального руководителя ныне неисчерпаем -- от проверки наличия обогревателей в общежитии и подписания счета на покупку гвоздей, до постоянного убеждения руководителей всех рангов страны о необходимости ремонта театра, который не проводился более пятидесяти лет, от заботы о премии водителей за подготовку к ежегодному осмотру машин и разрешения на проведение сварочных работ во дворе театра, до нахождения спонсоров на проведение зарубежных гастролей… Нужно еще искать репертуар, ставить спектакли, заниматься в стенах театра педагогикой…
Мне близка на театре политика взаимотерпимости, исповедуемая Вл. И. Немировичем-Данченко, политика сохранения для театра в с е х хоть сколько-нибудь нужных театру сотрудников.
Однако иногда случается тупиковая ситуация. Ты проводишь со способным артистом, постоянно нарушающим дисциплину -- опоздания или неявка на репетиции, или неготовность к самому акту творчества, -- бесконечное количество душещипательных бесед, ты взываешь, уговариваешь, мол, давайте жить дружно, то есть творчески относиться к работе в театре. Он кается, попутно жалуясь, что коллеги его не любят и подсиживают. Ты выписываешь ему материальную помощь, а он уезжает на съемки без разрешения, срывает плановые репетиции. И звонит не он, а кто-то из друзей -- мол, не мог достать билет. Театр лихорадит, а ты еще сомневаешься, как поступить, когда нужно принять самые резкие хирургические меры, -- снова синдром царя Федора. И не то, что ты боишься выносить сор из избы, а все теплится надежда, что лучшее, истинно творческое возобладают в артисте. Иногда так и происходит. Иногда они, надежды эти, -- глубокое заблуждение.
Другая беда в театре -- движение внутритеатральных отношений артистов между собой, артистов и тех, кто им помогает на сцене и за кулисами, от интеллигентности, лояльности, к нетерпимости, порой переходящей в ненависть, когда происходит перерождение личности.
Типические явления прошлых десятилетий на театре -- раскол труппы на два непримиримых, враждующих между собой лагеря, у каждого из которых явные лидеры, раскол, порождающий художественную зыбкость, и коллектив лихорадит от склок и интриг. Но может быть, еще ужаснее для театра разделение на «своих» и «чужих» в административно-производственной сфере, в цехах, во вспомогательных службах, в бухгалтерии. Потому что здесь можно поскользнуться и больно удариться в материальной сфере театра, в преступной халатности, а то и в прямой подставке в изготовлении и эксплуатации декораций, в использовании разных театральных служб не по назначению, в финансовой дисциплине.
Службы начинает лихорадить. Нет единства в руководстве. И ничего хорошего это делу театра не приносит. С явлением этим необходимо бороться разными способами, терапевтическими, -- здесь опять-таки требуется руководитель-царь Федор, с его терпением, увещеванием, примирением, а когда это не помогает, как это ни прискорбно, приходится прибегать к иным, более радикальным способам воздействия…
Амбиции, обостренное, раненое самолюбие -- как все это влияет на решения руководителей всех рангов, и нужно обладать умом, интеллигентностью, интуицией, в конечном счете, чтобы смирять их, как их постоянно смиряли К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко, руководя МХАТом, понимая, как они пагубны и сколь немалый вред они могут принести делу их жизни -- ТЕАТРУ.
Любое противостояние или даже просто несогласованность в действиях руководящего звена театра позволяет развиваться целенаправленному хождению из кабинета в кабинет, и в результате приводит к вольному или невольному получению руководителем дезинформации, а то и к прямому наушничеству.
Иногда бывает очень полезно как бы выскочить из себя и посмотреть на себя со стороны в неподкупном, ясном свете дня на свои привычки, свои страсти, свои поступки, на степень объективности своего отношения к людям, событиям. И сказать самому себе про себя самого: вот здесь я молодец, а вот здесь что-то черное зашевелилось в душе. Будем честны -- оно шевелится у каждого человека. Если уж у Станиславского зашевелилось, когда первым похвалили Качалова, а его вторым, то что уж говорить о нас, грешных. И начать бороться с тем, что мешает проявлению чувств, стремлений и поступков, свободных или почти свободных от личных амбиций.
«Что за комиссия, создатель», быть театральным руководителем! «Я думаю, в целом мире нет управления труднее, многосложнее, замысловатее управления большим театром… Хороший директор театра стоит доброго министра. Его изучению и управлению подлежат и внутренняя и внешняя власть театра: артисты и публика… Для этого человека нужны только: сила душевная, долготерпение камня, проницательность базилиска, предвидение календаря, заботливость крота, трудолюбие пчелы, крепость дуба, расторопность кузнечика и любовь к искусству чуть ли не безумная. Вот почему в целом мире считают так мало хороших директоров».
Строки эти рождены без малого сто семьдесят пять лет тому назад директором российских императорских театров Ф. А. Кони. Но когда читаешь, кажется, что написаны они сегодня.
«Facty i kommentarii «. 16 октября 1999. Культура