Вчера мир отметил очередную годовщину самой крупной техногенной катастрофы в истории человечества, которая произошла в 100 километрах от Киева, на Чернобыльской атомной станции
- В 1986 году я работал начальником смены отдела техники безопасности и охраны труда на Чернобыльской АЭС, — рассказывает ликвидатор аварии Юрий Абрамов. — Главной задачей отдела было обеспечение радиационной безопасности на станции. Мы жили в нескольких километрах от станции, в городе энергетиков Припяти. Утром 26 апреля мы с женой вынесли на прогулку дочку, которой было тогда всего две недели от роду. Погода стояла замечательная: небо ясное, тепло, на деревьях распускались листья. Город еще не знал, что ночью взорвался реактор четвертого энергоблока и Припять уже накрыло радиоактивное облако. В тот день, кстати, мой шестилетний сын играл в песочнице… Об аварии нам рассказала соседка по подъезду. Ее муж Владимир Шашенок работал в цехе наладки и ночью 26 апреля участвовал в эксперименте на реакторе. Во время его проведения произошел взрыв. Владимир получил сильные ожоги. К сожалению, его не удалось спасти — спустя несколько дней он погиб.
Чтобы узнать, что происходит, я позвонил на станцию. Там подтвердили: произошла авария, мне и другим сотрудникам нужно безотлагательно прибыть на ЧАЭС.
- Я собрал коллег, и мы, не дожидаясь автобуса, поспешили на станцию, — вспоминает Юрий Абрамов. — Когда вышел за пределы Припяти, увидел, что над четвертым энергоблоком Чернобыльской АЭС поднимается дым. Потом мы заметили разрушенные конструкции реакторного отделения. Стало ясно, что авария очень серьезная.
Меня направили в бункер, который находится под административным зданием станции. Там уже собралось руководство во главе с директором ЧАЭС Виктором Брюхановым. Лица у всех озабоченные, но паники не было. Нам с начальником отдела ядерной безопасности Александром Гобовым поручили провести радиационную разведку территории, прилегающей к четвертому реактору. Поехали на пожарной машине, которая ночью была задействована в тушении горевшей станции. В кабине радиационный фон был около одного рентгена в час. Мы подобрались к разрушенному реактору на расстояние метров 50, уровень радиации там достигал 30 рентген, а на руинах — вообще десятки тысяч рентген! Разрушения жуткие. Врезался в память лежавший на боку огромный, высотой примерно 10 метров, главный циркуляционный насос… Но самым удручающим было то, что разворочен ядерный реактор, из которого в окружающую среду попало огромное количество радиоактивных веществ. Над его руинами поднимался дым. Кругом валялись графитовые блоки, из которых состояла кладка реактора. К ним не приближались, объезжали, ведь там уровень радиации был огромен.
- Вы попытались сообщить семье о том, что нужно как можно быстрее уезжать из Припяти?
- Телефона у нас дома не было. Попытался позвонить соседке, но связь с Припятью уже отключили. В город я вернулся около двух часов ночи. Чтобы не занести в дом радиацию, одежду и обувь снял прямо в парадном, зашел в квартиру в одних трусах. И сразу — в ванную, смывать радиоактивную пыль. К счастью, вода в кране тогда еще была.
- Как же вас в загрязненной одежде отпустили со станции?
- На радиационную разведку мы ездили в специальной экипировке: белый хлопчатобумажный комбинезон, бахилы, шапочка, респиратор «лепесток», защищающий органы дыхания. Вернувшись с задания, смывали радиоактивную пыль в так называемом санпропускнике, переодевались. Но пока я добрался до города, моя собственная одежда загрязнилась.
Я уже знал, что дороги вокруг Припяти, в том числе железная, блокированы милицией. Нечего было и думать о том, чтобы в эту же ночь вывезти семью. Но мы с женой сложили самые необходимые вещи, чтобы, как только разрешат, она уехала с детьми. Очень переживали за малышей. Утром объявили эвакуацию. Подали автобусы (всего было задействовано 1200 автобусов и три пассажирских поезда. — Авт. ). А тут сосед Александр Архипенко предложил место в своих «Жигулях». Руководство химического цеха, где он работал, отпустило Сашу на пару дней, чтобы он вывез семью. В «шестерке» разместились его жена, двое детей и моя супруга с сыном и грудным ребенком. Свою семью он отвез на родину, в Одесскую область, а моих посадил на поезд до Бендер (город в Молдавии) — там жили мои родители.
Я еще несколько дней оставался в нашей квартире в Припяти. Запомнилось, как вечером 28 апреля из окна на кухне наблюдал за вертолетами, которые сбрасывали огромные сетки с мешками со смесью песка, бора, доломита и свинца внутрь развороченного реактора.
А потом нас переселили в пионерский лагерь «Сказочный», расположенный километрах в тридцати от Чернобыльской АЭС. Койки там были маловатые, рассчитанные на школьников. Но я настолько уставал, что спал как убитый. Ведь рабочий день длился 12 часов. Однажды мне предложили разместиться в комнате с одним из коллег. Утром ребята спрашивают: «Ну как?» А я не соображу, о чем это они. Оказывается, мой новый сосед ужасно храпит, но я совершенно этого не слышал.
Первую неделю нас возили на автобусах до села Копачи, расположенного в шести километрах от станции, а затем пересаживали на бронетранспортеры. На этих машинах мы с коллегой Николаем Карпаном из отдела ядерной безопасности ездили и на радиационную разведку.
- Вы пытались вырваться из этого пекла?
- Я выполнял свою работу и бежать не собирался. Впрочем, не стану скрывать — стресс был, причем довольно сильный. Боролись с ним с помощью спирта и водки. До аварии я ничего крепче красного вина не пил, ну а тут пришлось перейти на более «серьезные» напитки.
Все по-разному переносят шок. Кто-то не в силах побороть чувство страха. Один сотрудник, например, бежал аж на другой конец Советского Союза — на Камчатку. Но были и такие, кто, наоборот, добровольно ехал на станцию.
- Спиртом снимали стресс, а с помощью чего выводили из организма радиацию?
- Еще в первый день аварии нам начали выдавать таблетки йодистого калия. Содержащийся в нем так называемый стабильный йод заполнял щитовидную железу, и в ней не оставалось места для опасного радиоактивного йода-131, выброшенного взрывом из реактора. Эта мера тогда сильно нам помогла. Хотя я и получил значительную дозу облучения, но серьезно не болел. Правда, появилась язва двенадцатиперстной кишки. Но врачи сумели ее вылечить в 1988 году.
Еще пили красное вино — оно помогает организму справиться с радиацией. К тому же нас хорошо кормили. Минеральной воды, овощей, фруктов давали сколько душе угодно, причем бесплатно.
Вскоре после аварии к нам приехали из Москвы врачи-реабилитологи. Делали массаж, укладывали на коврик с иголками. Эти процедуры помогали избавиться от стресса и даже от головной боли.
- Сносно. Мне тогда было 32 года. Организм молодой, справлялся. Кроме того, мы строго следили: какую дозу радиации получал персонал. В условиях аварии она не должна превышать 25 бэр. Того, кто ее набирал, отправляли за пределы зоны отчуждения.
- Вы связывались с семьей?
- По телефону позвонить не мог, ведь линии были отключены — видимо, чтобы информация о происходящем на ЧАЭС не распространялась по стране. В газетах, по радио, телевидению сообщали искаженные сведения. Особенно нас возмущал корреспондент одной из центральных газет по фамилии Губарев. Такую ерунду писал! Мол, через несколько недель с аварией будет покончено, радиационный фон нормальный…
Только в начале мая, когда в Швеции разобрались, откуда к ним пришло радиоактивное облако, и установили, что это радионуклиды из реактора чернобыльского типа, на телевидении выступил советский лидер Михаил Горбачев и скупо проинформировал мир о масштабах аварии.
- Сколько тогда платили чернобыльским ликвидаторам?
- В пять раз больше должностного оклада. У меня как у начальника смены отдела оклад составлял 365 рублей. Умножаем на пять — получаем 1825. Большие деньги по тем временам. Когда мне дали квартиру в Киеве, я заехал в столичный универмаг «Украина», купил телевизор и массу домашней утвари. Денег было столько, что мог и несколько телевизоров приобрести. Впрочем, в то время не все измерялось количеством денег.
На ЧАЭС я проработал с 1976-го по 1989 год. Уйти пришлось из-за того, что началась кампания по переселению сотрудников станции в построенный для нас город Славутич. Полученную в Киеве квартиру принуждали сдать. Конечно, я не согласился и вместе со многими сослуживцами был уволен. Причем по статье, которой не было в Кодексе законов о труде, — «В связи с существенными изменениями условий труда». Соответствующее уведомление мои коллеги атомщики называли «Четыре У»: «Уважаемый, уведомляем Вас, что Вы будете уволены в связи с… » И подпись — «М. Уманец… » Михаил Уманец — тогдашний директор ЧАЭС.