Расфасовывая ячмень, сотрудница хлебоприемного предприятия в Хмельницкой области получила отравление ядохимикатами. Женщину чудом спасли, но она на всю жизнь останется инвалидом. На днях областная прокуратура привлекла к ответственности пытавшихся скрыть этот инцидент сотрудников завода и медиков
Если бы еще год назад Леониде Боровской — энергичной работящей женщине, на которой держался весь дом, — сказали, что она едва сможет ходить, даже опираясь на палочку, рассмеялась бы. Она работала на Закупнянском хлебоприемном предприятии — расфасовывала зерно. Обработанный ячмень с этого предприятия поставляют даже на известные киевские пивзаводы.
В один из рабочих дней ячмень привезли какой-то странный. На вид он ничем не отличался от обычного, но запах! Едкий, удушливый, тяжелый — рядом с зерном невозможно было находиться. Леонида Федоровна сообщила об этом руководству. Но инженер по технике безопасности даже слушать ее не стал: «Идите работайте! Выдумали тоже… Не бойтесь: от этого еще никто не умирал».
«Умереть-то я, к счастью, не умерла, но привези меня муж в больницу на полчаса позже, никто не знает, чем бы все закончилось», — вздыхает Леонида Федоровна Боровская. С ней и ее супругом Александром Сергеевичем мы встретились во дворе их небольшого дома в Чемеровецком районе Хмельницкой области. И женщина, и муж опираются на палочки.
— Саша стал инвалидом много лет назад, и с тех пор все домашнее хозяйство держалось на мне, — рассказывает женщина. — Кроме того, я много работала — часто даже по две-три смены подряд. На работе-то все и случилось.
— Вы занимались расфасовкой зерна?
— Да. Мы с напарником работали на складе — разгружали вагоны с зерном и, расфасовывая его, отправляли на специальное оборудование. Злополучная партия ячменя, с которой все и началось, внешне ничем не отличалась от всех остальных. Но зайдя в вагон, мой напарник Коля едва не задохнулся. «Леня, не ходи туда, — выдохнул Коля. — Ячмень, похоже, отравлен какими-то химикатами». Нечто похожее у нас на заводе было в прошлом году. Тогда, расфасовывая партию зерна со странным удушливым запахом, я отравилась и попала в больницу. Поэтому опять рисковать не хотелось.
По словам Леониды Федоровны, она сразу сообщила обо всем старшему мастеру. «Отравленный ячмень, говорите? — буркнул тот. — Вы-то откуда знаете, что он — отравленный?» Женщина сказала о запахе. «Глупости! — воскликнул мастер. — Какие еще ядохимикаты? Идите работайте и не выдумывайте».
— Что оставалось делать? — продолжает собеседница. — Перед тем как выгружать зерно, мой напарник Коля и еще один наш сотрудник где-то достали старые противогазы. Мне же вместо противогаза достался уже несколько раз использованный респиратор. Едва я зашла в цех, меня мгновенно начало подташнивать. Слезились глаза, а горло будто бы сдавила чья-то рука. Напарнику повезло немного больше: он работал с оборудованием, поэтому заходил в цех лишь время от времени. А мне пришлось провести там целую смену. Вернувшись вечером домой, я почувствовала нечеловеческую усталость…
Наутро Леониду Федоровну не тошнило. Но на работе уже в обед ей опять стало плохо. Регулярно глотая таблетки от тошноты, женщина каждый день настойчиво просила мастера и инженера по технике безопасности зайти в цех, ведь удушливый запах чувствовался даже с улицы… С отравленным ячменем Леонида Федоровна проработала чуть меньше двух недель. Самочувствие с каждым днем ухудшалось, таблетки уже не помогали.
— Помню, грузила одну порцию ячменя за другой — и вдруг земля словно начала уходить из-под ног, — вспоминает Боровская. — Тело стало ватным, а зерно куда-то посыпалось… Потом я поняла, что зерно стоит на месте — это у меня все плыло перед глазами. К горлу подступил ком, я вырвала. Выйдя из цеха, позвонила напарнику и выпила несколько таблеток активированного угля. Началась сильная рвота. А голова… Она уже не просто кружилась — было ощущение, будто ее положили в центрифугу и установили самый быстрый режим. Держась обеими руками за стену, я дошла до раздевалки и легла на холодную скамейку. Мне уже было наплевать на все — на этот проклятый ячмень, на то, что цех остался без наблюдения. Я лежала и ждала, когда станет легче.
Но легче не стало. Леонида Федоровна помнит только, как в раздевалку по очереди забегали сотрудницы завода. Они помогли ей принять холодный душ и переодеться. Ни старший мастер, ни инженер по технике безопасности так и не пришли. Чувствуя, что теряет сознание, Леонида Федоровна позвонила мужу.
— Мы с сыном тогда лежали в больнице, — подключается к разговору муж Леониды Боровской Александр Сергеевич. — Я даже толком не понял, что она мне сказала, разобрал только что-то вроде: «Саша, мне очень плохо… Я на заводе». Вдвоем с сыном прямо из больницы поехали в цех. Леню нашли в раздевалке — бледная как мел, она лежала на скамейке и часто дышала, лицо покрылось испариной. Выбежав на улицу, я увидел в беседке — буквально в 20 метрах от раздевалки! — инженера по технике безопасности и старшего мастера. «Что же вы сидите?! — закричал им. — Тут женщине плохо!» «Ну так заберите ее домой, — пожал плечами инженер. — Отлежится денек-другой — и на работу». «Какое домой? — возмутился я. — Мы едем в больницу!»
— Вы вызвали «скорую»?
— С нашими дорогами ее бы пришлось ждать как минимум час. Мы повезли Леню в нашей старенькой «Таврии». «Папа, смотри — мама деревенеет!» — кричал сын, выжимая из машины невозможное. По дороге жена то и дело теряла сознание, а когда приходила в себя, начинала рвать. Увидев, в каком она состоянии, врачи ужаснулись. Леню тут же положили в реанимацию.
Отравление оказалось серьезным. По словам медиков, привези Александр Сергеевич супругу на полчаса позже, ее вряд ли удалось бы спасти. К счастью, реанимационные меры помогли, и на следующий день угроза для жизни миновала. У Леониды Боровской диагностировали «острое ингаляционное отравление ядохимикатами (фосфатами)».
— Три дня жена лежала в реанимации, — рассказывает Александр Сергеевич. — По нескольку раз в день звонил ее напарник Коля — интересовался, как самочувствие. Он, кстати, тоже отравился: в тот же вечер, что и у Лени, у него началась сильная рвота. Но поскольку Коля провел в цеху меньше времени, он быстро пошел на поправку. Сообщил нам, что уже на следующий день отравленный ячмень куда-то вывезли, а помещение, в котором он находился, продули и обработали дезинфицирующими средствами. Но я тогда пропустил эту информацию мимо ушей, ведь главным было поднять супругу на ноги.
Когда Леню перевели из реанимационной палаты в обычную, ее состояние почему-то ухудшилось. За пару дней в реанимации жена полностью поседела. Привез ее в больницу темноволосой, а в палате увидел седую! На следующий день жене стало еще хуже. Врачи же наоборот утверждали, что она… идет на поправку. Уверяли: «Это все абсолютно нормально, просто организм устал». Через пару дней сказали, что Леню пора выписывать. И тут начали происходить совсем странные вещи.
Когда я захотел посмотреть Ленину историю болезни, вдруг выяснилось, что документ… пропал. «Даже не знаем, с каким диагнозом ее выписывать, — сокрушались врачи.- Первоначальный диагноз где-то потерялся». Так от чего, спрашивается, они все это время ее лечили?! Я пошел к главврачу. «Да что вы переживаете? — начал он меня успокаивать. — Сейчас все решим». И набрав при мне лечащего врача, сказал в трубку: «Напишите в больничном, что у Боровской… вегетососудистая дистония». Я подумал, что ослышался. «Можете ее забирать», — развернулся главврач ко мне. Еле сдерживаясь, я показал ему ксерокопию поставленного жене диагноза — острое ингаляционное отравление. Благо еще в первый день я успел снять копии. Главврач побледнел: «Я вас понял. Напишем, что у нее отравление»…
— Мы тогда еще не совсем понимали, почему главврач так себя ведет, — говорит Леонида Федоровна. — Потом поняли. Проработав 22 года на заводе, я прекрасно знала, что в случае любого ЧП на заводе должны были незамедлительно организовать комиссию по несчастным случаям на производстве, чтобы расследовать инцидент. Как правило, это делается в течение первых пяти дней. В комиссию должны входить представители Госгорпромнадзора, страховой кампании, санстанции и сотрудники предприятия. Но даже через 14 дней никто никакую комиссию почему-то не создал. Стало понятно, что инцидент пытаются скрыть. А врачи в этом пытались помочь: если бы меня выписали раньше времени, да еще с диагнозом вегетососудистая дистония, мы бы уже никому ничего не доказали.
— Дома Лене стало хуже, — вспоминает Александр Сергеевич. — Слабость была такая, что жена не могла даже поднять голову с подушки. Подскочила температура. В итоге я повез Леню в Хмельницкую областную больницу. Тамошние врачи после обследования поразились: как в Чемеровецкой райбольнице пациентку в таком состоянии могли выписать, да еще и утверждать, что курс лечения завершен? Оказывается, из организма жены не вывели и половины токсинов!
В Хмельницкой областной больнице Леонида Федоровна пролежала целую неделю. Затем ее выписали, назначив лечение еще и амбулаторно. А через несколько месяцев заболевание дало осложнения — у женщины практически отнялись ноги.
— Сначала они сильно опухли, особенно левая, — говорит она. — Ни в районной, ни в областной больнице мне так и не сказали, почему это произошло. Только в Каменец-Подольском, где я проходила повторное обследование, объяснили, что десятки препаратов, которые я принимала, сильно посадили мою печень, в результате чего нарушилось кровоснабжение. Возник сильный отек, из левой ноги даже пришлось откачивать накопившуюся жидкость. После этого отечность немного спала, но нормально ходить я все равно не могла.
Уже больше полугода Леонида Боровская почти не выходит на улицу: ужасно устает даже после коротенькой прогулки во дворе. А кроме того, мучается от приступов головокружения и резких скачков давления.
— Вчера было 180 на 130, а сегодня, видите, — 90 на 60, — сокрушается Александр Сергеевич. — В понедельник жена до четырех часов дня просто не могла подняться с постели. И что самое ужасное — никакие лекарства не помогают.
Решив не пускать дело на самотек, я написал заявление в Чемеровецкую районную прокуратуру. Тогда и выяснилось, что до 28 июля предприятие так и не создало никакой комиссии. И это притом, что Леня отравилась 9 июля! Как мне потом рассказали юристы, организация этой комиссии зависела не только от завода: согласно должностным инструкциям проинформировать санстанцию, Госгорпромнадзор и страховую компанию должна была и больница тоже, ведь больная с ингаляционным отравлением поступила к ним прямо с завода. Однако больница отправила одно-единственное письмо — в районную санэпидемстанцию. Сотрудник последней, как и положено, приехал на завод, но никого там не обнаружил. После этого санэпидстанция отправила главврачу больницы письмо с настоятельным требованием организовать соответствующую комиссию. Вот эти письма, — муж пострадавшей показывает мне документы.- Санэпидстанция отправляла их несколько раз, но главврач почему-то все проигнорировал. Отреагировал лишь в конце месяца, когда на предприятии уже, что называется, замели все следы.
— Но зачем руководителю больницы это понадобилось?
— Чемеровцы — маленький город, как одно большое село, — вздыхает Александр Сергеевич. — Понятное дело, все друг друга покрывают. К тому же всем известно, что в райбольнице работает жена одного из руководителей завода. Я вообще удивляюсь, как больница уведомила хотя бы санэпидемстанцию. Думаю, это сделала врач, принимавшая мою жену, когда мы с сыном привезли ее в больницу… А теперь из медсестры сделали козла отпущения.
— В каком смысле?
— Это отдельная история. Как и следовало ожидать, созданная аж через месяц после случившегося комиссия никаких нарушений на заводе не обнаружила и сделала вывод: ингаляционное отравление моей супруги ядохимикатами с производством никак не связано. Чемеровецкая прокуратура отказала в возбуждении уголовного дела. После того как мы написали жалобу в областную прокуратуру, к административной и дисциплинарной ответственности привлекли инженера по технике безопасности и медработницу, сообщившую о случае отравления в санитарно-эпидемиологическую службу. Дескать, почему она больше никого, кроме санстанции, об этом не уведомила. Хотя причем тут медработник?! Санстанция присылала письма на имя главврача, и уж он-то не мог об этом не знать!
— А что руководство предприятия? Они не пытались с вами договориться?
— О чем вы! — продолжает Александр Сергеевич. — Когда мы с местными журналистами пришли в администрацию завода, нам сразу сказали: «Вы ничего не докажете. Никакими химикатами зерно не обрабатывали. Женщина отравилась… огурцами». «Ингаляционное отравление огурцами?» — спрашиваем. «Еще раз повторяем: зерно не было отравленным!» Даже обещали показать нам сертификаты лицензий, подтверждающие эти слова. Сертификаты, кстати, действительно показали. На зерно из всех цехов, кроме одного — № 17, в котором в тот день и работала Леня.
— Начав проводить проверку, Хмельницкая областная прокуратура обнаружила в действиях и медиков, и сотрудников завода огромное количество нарушений, — прокомментировала «ФАКТАМ» ситуацию пресс-секретарь Хмельницкого областного прокурора Олеся Долишная. — После работы с зерном женщина попадает в больницу с острым ингаляционным отравлением. Связь между этими событиями очевидна. Но поскольку ни предприятие, ни больница вовремя не провели служебного расследования, что-то доказать теперь будет очень сложно. Даже если ячмень был отравлен, где мы сейчас его найдем? Вредные пары могут оставаться и в помещении, но ведь уже прошло столько времени. За месяц можно было даже сделать ремонт.
Управляющий Закупнянским хлебоприемным предприятием Сергей Маныч сказал «ФАКТАМ» следующее:
— Называйте это как хотите, но мне кажется, что все это придумал муж Боровской. Посудите сами: слабенький инвалид с палочкой, а тем не менее объехал уже все инстанции — от районных до всеукраинских. И отовсюду пишет жалобы… Что же касается зерна, то оно не могло быть отравленным! Такой факт нельзя утаить.
— Откуда же тогда у женщины острое ингаляционное отравление ядохимикатами? Ведь это официальный диагноз!
— Все не так просто. Почему-то когда Боровской стало плохо и она лежала в раздевалке, никому ведь и слова не сказала об отравлении. И когда наши сотрудницы предложили вызвать «скорую», Боровская сказала, что за ней уже едет муж. И опять-таки ни слова об отравлении! А уже в больнице начала кричать, что отравилась.
— Но какая разница, что и где она говорила? Женщина могла и не понимать, что с ней происходит. А вот диагноз говорит сам за себя.
— И все-таки это странно. Тем более что на предприятии было расследование, которое подтвердило: ячмень не был отравленным.
— Кстати, почему это расследование провели так поздно?
— Дело в том, что все это случилось в конце рабочей недели… Ну и больница немного ошиблась — не выслала нам соответствующего извещения. Приехали сотрудники санэпидстанции, Госгорпромнадзора, а у нас никакого письма из больницы нет. Вот создание комиссии и пришлось отложить. А вообще мы начали разбирательство сразу после инцидента. Просто документально оформили его позднее…
Получить разъяснения в Чемеровецкой райбольнице «ФАКТАМ», к сожалению, не удалось. В приемной сказали, что главврач сейчас в отпуске, а прокомментировать этот инцидент может только он.
Прокуратура еще продолжает проверку, и решается вопрос о возбуждении уголовного дела. Намерена подавать на предприятие в суд и Леонида Федоровна.
— А как дела у вашего напарника? Он тоже будет судиться с заводом? — спрашиваю у собеседницы.
— Сначала хотел. Но потом решил молчать: работу ведь в городе найти сложно, а у Коли еще и дочка на нашем заводе трудится. Надеются, что такое больше не повторится…
— Но что же все-таки могло произойти с зерном?
— Сложно сказать, — задумывается Леонида Федоровна. — За 22 года работы я слышала разное. Например, еще в советские времена в ячмень, чтобы в нем не заводились жучки-долгоносики, бросали специальные сине-зеленые таблетки. Несколько лет
назад знакомая санитарка рассказывала, как ее соседи бросили в зерно такие таблетки и, очевидно, не рассчитали дозу. Проходя мимо зерна, они просто чувствовали неприятный запах, а вот ребенок, который целый день игрался с этим зерном, сильно отравился. Спасти малыша не удалось.