35 лет назад состоялся космический полет уроженца Украины Виталия Жолобова
— Когда я был в отряде космонавтов, дневниковых записей не вел — из суеверия, — говорит уроженец Херсонской области Герой Советского Союза Виталий Жолобов. — Дело в том, что один парень, вместе с которым я начал в 1963 году готовиться к полету на орбиту, вел личный дневник. Этого человека через некоторое время за что-то отчислили. Поэтому я и остерегался фиксировать на бумаге пережитое, решил, что не стоит испытывать судьбу. Мысль написать воспоминания родилась, когда появился внук — надо рассказать молодому поколению, как мы в свое время прокладывали дорогу в космос. Книгу назвал «Звезда по имени судьба». Она вышла как раз к 35 годовщине нашего с Борисом Волыновым космического полета.
— Виталий Михайлович, вы даже перед полетом на орбиту не сбрили усы…
— Так ведь в условиях невесомости ухаживать за ними несложно. Кстати, когда я познакомился с Юрием Гагариным, он сразу обратил внимание на мои усы. В тот день меня и других новичков представляли старожилам отряда космонавтов. Но Гагарин при этом не присутствовал — был в Москве. Вечером отмечали какой-то праздник, устроили танцы. Мы, вновь прибывшие, стоим нерешительно в уголке — как в той песне: «Стоят девчонки, стоят в сторонке, платочки в руках теребят» — немного растерялись в новой обстановке. Приехал Гагарин — и к нам знакомиться. Подошел, улыбнулся своей обаятельнейшей улыбкой, пожимает мне руку, говорит: «Ты ведь тоже первый». «Как это?» — не понял я. «Первый усатый среди нас».
— Вы с Волыновым проработали на орбитальной станции «Салют» 49 суток — чуть ли не рекордный по тем временам срок. Какие моменты запомнились больше всего?
— Как бы ты хорошо ни готовился к полету на земле, встреча с космосом потрясает. До сих пор во всех подробностях помню нашу экспедицию от первой до последней минуты. Нам пришлось научиться жить в невесомости. Скажем, на земле за столом вы не задумываясь, автоматически совершаете манипуляции со столовыми приборами. На орбите не положишь вилку на стол — улетит. Поэтому на первых порах я засовывал хлеб, тубы с едой, вилки под резинки костюма, который был на мне. Со временем понял, что никуда они не денутся, если все делать аккуратно. Отпускаешь тот же кусок хлеба, и он висит в пространстве перед тобой. Но стоит его слегка толкнуть, «упорхнет», гоняйся потом за ним по всей станции. А взять сон. В космической постели чувствуешь себя примерно так, как на земле на надувном матрасе, колышущемся на волнах. К этому тоже нужно привыкнуть. Как и к шуму на станции. На ней, кстати, есть отдельные места, где гул работающих систем, насосов, вентиляторов достигал 93 децибелов — мы с Борисом не слышали там друг друга.
— Как прошли часы непосредственно перед началом полета?
— Утром нам сделали обязательную предстартовую клизму, а уж затем покормили. Дело в том, что в первые сутки полета, пока космонавты находятся на небольшом по размерам корабле, ходить в туалет нежелательно — из-за тесноты. Хотя там есть уборная, и при крайней необходимости ею можно воспользоваться. Через сутки корабль состыковался с «космическим домом» — орбитальной станцией «Салют», где бытовые условия были гораздо комфортнее.
Кстати, стыковка с орбитальной станцией, которую мы проводили вручную, — очень сложная и ответственная операция. Эту работу можно сравнить с листанием страниц в толстых рукавицах. Причем требовалось до секунды соблюсти график — на мгновение дольше проработает двигатель, и окажешься в нескольких километрах от того места, где нужно. Когда после стыковки сняли скафандры, в них было литра по два пота.
*Виталий Михайлович с женой Татьяной обожают своего внука Кирилла
— За более чем полтора месяца полета случилось немало комических ситуаций. К примеру, выплываю утром из отсека, в котором спал, и едва не остолбенел — в таком же, как у меня, костюме стоит человек. Откуда здесь мог взяться третий? Я сразу и не заметил, что он без головы. И только через несколько мгновений сообразил — это же мой костюм! Веселую шутку сыграла невесомость. Перед сном я снимал одежду, не отсоединяя от нее мягких ботинок — чтобы утром надеть сразу с обувью. Складывал костюм и закреплял его возле стола, за которым мы ели. В тот раз одежда почему-то выплыла и распрямилась. Или вот такой случай: просыпаюсь ночью и вижу, что Борис что-то рассматривает через иллюминатор. Тут нужно сказать, что ночи в земном понимании на станции нет. Ведь «Салют» за сутки делал 16 оборотов вокруг планеты, поэтому темнота и свет за бортом сменялись, как в калейдоскопе. Ложась спать, мы закрывали иллюминаторы шторками и делали себе ночь. Так вот, вижу, Борис замер перед наглухо зашторенным иллюминатором. Ну, думаю, чудит. Подплываю, а он спит, просто «вывалился» из спального мешка.
— Мне доводилось слышать эту историю в другой интерпретации: Жолобов спрашивает у Волынова: «Что ты там увидел?» — говорит ветеран космодрома «Байконур» Александр Болтенко. — «Да вот бородатый инопланетянин к нам заглядывает», — отвечает Волынов. Жолобов подплывает к иллюминатору и восклицает: «Да их там двое! И оба щетиной обросли»… Мне довелось готовить корабль Виталия Михайловича. Тогда, кажется, впервые была нарушена традиция, которая зародилась еще с гагаринского полета — космонавты за день до старта встречаются с командой, занимавшейся их ракетой и кораблем. Начальство решило, что ввиду сложности предстоявшего задания Волынов и Жолобов должны все время отдать подготовке, поэтому встречу с пусковиками отменили.
— Тогда мы еще одну традицию нарушили, — замечает Виталий Жолобов. — После приземления экипажи смотрят фильм «Белое солнце пустыни». А мы с Борисом вначале посмотрели другое кино — «Дамы и господа».
— Что снилось в космосе?
— Как правило, родные мне люди, — отвечает Виталий Михайлович. — Кстати, как раз во сне я нашел решение одной проблемы. Мы проводили эксперимент, после которого не смогли извлечь образец из печи. На земле научные коллективы с нетерпением ждут результатов, а мы вроде как подводим этих людей. Трое суток мучались над тем, как все же вытащить заготовку. И вот во сне я придумал выход. Сразу вскочил (хотя «вскочил» — слишком громко сказано), поплыл к печи и достал образец.
— Какие эмоции у вас вызывало состояние невесомости?
— Когда прошли неприятные симптомы привыкания к невесомости (тошноту, головокружение в первые сутки переживают практически все космонавты), у нас нередко появлялось мальчишеское желание пошалить. Во время еды я накалывал на вилку куски мяса и посылал их по воздуху Борису. Иногда крутил сальто с тубой борща в руках. «Играть» с невесомостью было до того увлекательно, что мы даже… катались на пылесосе, словно на автомобиле.
— Леонид Каденюк рассказывал, что набор продуктов, которые он ел на американском шаттле, был составлен с учетом его пожеланий.
— У нас было то же самое. При подготовке к полету медики интересуются, какую еду ты любишь, что тебе не нравится. Я, например, ем мало молочных блюд, а паштеты вообще терпеть не могу. Так что у нас с Борисом Волыновым не было общего запаса продуктов: его тубы с едой отметили бирочками с единицей, мои — с двойкой. Впрочем, отличались наши наборы незначительно: у обоих на первое борщ, суп харчо, зеленые щи, на второе — язык, битки, разные соусы, творог с фруктовыми наполнителями. Из сладостей — шоколад, бисквиты. А самым популярным у нас был черносмородиновый сок.
— Вам разрешали брать в полет спиртное?
— Нет. Но в транспортные корабли, которые доставляли на станцию различные припасы, зачастую клали «контрабанду»: хорошие коньяк или водочку. Кстати, Леонов во время советско-американского полета «Союз-Аполлон» разыграл астронавтов: на один тюбик прилепил наклейку с надписью «Водка» и, когда состоялась стыковка, предложил выпить «пару капель» за встречу. Американцы вначале не разобрали подвох: приложились, стали закусывать и уж только потом догадались, что это вода…
— Ваше приземление было мягким?
— Каким оно получилось, можно судить, например, по такому факту. Я держал бортовой журнал. Наш спускаемый аппарат так ударился о землю, что в руках у меня осталась только первая и последняя страницы. Вообще-то, тяжеленный шарик, в котором мы приземлялись, ухнул о поверхность земли и еще дважды подскочил, пока замер на месте. Зато это произошло быстро, испугаться не успели. Приземление началось с ЧП: мы с первого раза не смогли отстыковаться от орбитальной станции — с земли кто-то не дал команду автоматике раскрыть защелки, с помощью которых спускаемый аппарат крепится к «Салюту». Мы попытались отстыковаться, а тут все как задрожит! Ощущения пережили неприятные. Выключили двигатели, озабоченно смотрим друг на друга. Пришлось идти на дополнительный виток вокруг планеты, а это полтора часа томительного и тревожного ожидания. Ну вот, наконец, летим на Землю. Корабль трясет так, будто он несется с дикой скоростью не по воздуху, а по булыжному спуску. Термозащитная обшивка трещит. Я был удивлен, что в этой стрессовой ситуации вдруг проснулся выработанный годами страх перед специалистами-медиками, проверявшими нашу готовность к космическому полету. Помню, мысленно говорил себе в те минуты: о чем ты думаешь, это же реальный полет, а не испытание огромными перегрузками на центрифуге. Волынов до этого уже пережил жесткую посадку в 1969 году. Парашют спускаемого аппарата раскрылся тогда с большим опозданием и не смог погасить скорость падения. Корабль грохнулся так, что Борис лишился четырех зубов. Так что посадка — как судьба в известной песне: «Для кого ты добрая, для кого — иначе».
— Сколько вам заплатили за космический полет?
— Полагалась премия в 15 тысяч рублей и автомобиль «Волга», — рассказывает Виталий Жолобов. — Первым космонавтам выплачивали всю сумму. В 1970-е годы стали экономить: мы с Волыновым получили примерно по семь с половиной тысяч рублей и по «Волге». А наша «земная» зарплата составляла 600 рублей.
— Номера у вашей машины были какие?
— Поначалу стоял обычный номер, но потом ввели именные номера: мой 0035 ММО означал, что я стал 35-м гражданином СССР, побывавшим в космосе.
— Космонавтам разрешали отдыхать за границей?
— Кубинский лидер Фидель Кастро дружил с Гагариным и решил создать на Острове Свободы небольшой дом отдыха для советских космонавтов. В курортной зоне Варадеро построили дачу, в которой могли разместиться одновременно четыре семьи. Я, Волынов и Шаталов — все со своими семьями — стали первыми гостями на этой даче. Отдых и сервис там были исключительными. Отпуск у нас длился 45 суток, а после полета — три месяца.
— Вы ждали своего космического полета тринадцать лет.
— Да. Дело в том, что меня готовили к работе на военной орбитальной станции «Алмаз», но проект оказался не совсем удачным, и его пришлось закрыть. После этого пришлось переучиваться на «Салют».
В музее космонавтики в Москве можно увидеть корпус «Алмаза». В нем предусмотрено отверстие для неимоверно большого — диаметром два метра! — объектива фотоаппарата. С его помощью предполагалось снимать оборонные объекты стран Запада. В первом варианте этой станции планировали установить прозрачную полусферу (фонарь), через который космонавты могли осматривать космическое пространство вокруг «Алмаза» — чтобы незаметно не подкрался спутник потенциального противника. Затем от фонаря отказались — заменили перископом, как на подводной лодке. Станция была очень маленькой. На земле в ней на три месяца поселили троих добровольцев. По итогам эксперимента комиссия пришла к выводу: длительное время жить на «Алмазе» сложно, но можно.
— Поддерживаете отношения с Борисом Волыновым?
— Нет. Объясню почему. До определенного момента наши отношения были, скажем так, лояльными. Но затем Борис стал рассказывать обо мне то, чего на самом деле не было. Даже Валерий Шмаров, занимавший в девяностые годы прошлого века пост министра обороны Украины, однажды спросил у меня: «Что у вас в космосе произошло? Говорят, тебя чуть ли не связывать пришлось?» Это неправда, и распространяет ее Волынов. Почему он так поступает? Лучше спросить у него.
— Как получилось, что вы оказались с Борисом Волыновым в одном экипаже?
— Так решило руководство. Никто из нас не возражал.