Жительница города Коростышев Житомирской области Мария Собчук, которая пятилетней девочкой пережила Голодомор, рассказывает «ФАКТАМ» подробности трагедии, начавшейся в Украине 80 лет назад, в феврале 1932 года
Бывшей учительнице Марии Петровне Собчук 84 года. Эта приветливая женщина вспоминает о том, как маленькой девочкой пережила страшный голод, а потом войну, и ее глаза наполняются слезами. «Я никогда не выбрасываю даже черствый хлеб, — говорит женщина. — Делаю из него сухари. Вдруг пригодятся»…
— Мария Петровна, в юности многие из нас нередко иронизировали над разговорами стариков, сообщающих друг другу, что, слава Богу, «їсти є що…» Неужели, дескать, в жизни не существует тем, более интересных, чем еда?
— И хорошо, детки, что вам так казалось. Что не довелось вам мечтать о кусочке хлеба…
В начале 30-х годов наша семья — мои родители, бабушка, дядя и я — жили в селе Семигоры ныне Богуславского района Киевской области. Отец вступил в недавно созданный колхоз, отдал туда коня, телегу, плуг, сеялку, бороны. А телку в колхоз родители не сдали. Осенью 1932 года ее зарезали. Шкуру подсушили и повесили на чердаке. Зимой, когда мясо закончилось, мама отрезала от нее кусочки и варила суп.
Работы в колхозе зимой не было. Отец с товарищем ходил по людям и молотил зерно. За работу им платили мешочек проса или ячменя. Товарищ сразу же относил заработок в чайную, где пропивал. А отец все нес домой. По ночам родители толкли просо в ступе. Мама варила из проса кашу, и какое-то время нам было чем прокормиться.
Однажды к нам нагрянула комиссия по хлебозаготовкам. Один дядька спросил меня: «Марийка, почему у тебя такие румяные щечки, что ты ела утром?» «Мама кормила кашей», — ответила я, ни о чем не подозревая. «Из чего же каша?» — «Из пшена…» — «А где пшено?» «Вон там», — показала пальчиком на подпечье, где хранилось спрятанное зерно.
*Составляя планы хлебозаготовок, государственные чиновники совершенно не учитывали засуху, нашествие саранчи и требовали от крестьян зерна больше, чем они вырастили
Его, конечно, у нас забрали. Мама, помню, так расплакалась, а отец прижал меня к себе и тяжело вздохнул: «Ах ты ж, глупышка несмышленая…» Оказалось, о том, что у нас есть зерно, настучал товарищ отца. Свое он пропил и завидовал нам, что не голодаем.
Зимой, когда не было снега, папа сгребал в колхозном саду мерзлые листья и приносил домой гнилые яблоки. Мама варила из них компот, а сами яблоки давила, и эту тюрю мы ели. Однажды в том же саду отец так обессилел, что потерял сознание. Люди, увидевшие его там, сообщили маме, и она на лошадях привезла отца домой. Через пару дней он умер.
Весной, в мае 1933 года, от голода умерли дядя и бабушка. Мы остались вдвоем с мамой. Питались варевом из лебеды, конским щавелем и почками липы. Очень бедствовала и мамина сестра Ярина с семью детками. Шестеро из них умерли. Осталась одна девочка — Люба, ей в то время, как и мне, было пять лет. После смерти отца, дяди и бабушки мама продала нашу хату за… ведро капусты и решила переселиться к тете Ярине.
— Чем занималась мама? Ведь ей надо было содержать семью?
— После смерти отца она пошла работать в колхоз. Там получала паек — горсть какой-то крупы. Нас с моей двоюродной сестрой Любой устроили в детсад, куда ходили детки от трех до 12 лет. Там детей три раза в день кормили баландой из черной ржаной муки. На ужин нам давали щипаные галушки — кусочки теста, плавающие в баланде. Баланду мы с Любой выпивали. А галушки — кусочки вареного теста — приносили домой нашим мамам, пряча еду в полотняные сорочки, подпоясанные ремешками.
Иногда нашей семье передавала продукты тетка Марина из соседнего села Яхны, которая служила кухаркой у попа. В июне мама решила пойти к ней, чтобы чем-нибудь разжиться. Тетя Ярина к тому времени очень ослабела. Попросила маму нарвать ей зеленых слив и принести свежего мертвеца. Умерших сбрасывали в большую яму на околице села и не спешили закапывать, так как чуть ли не каждый день кто-то умирал. Ярина пригрозила маме, что если она не принесет ей свеженького покойника, съест нас, детей. Мама испугалась. «Хорошо, — сказала сестре, — детей, прошу, не трогай!..»
Как обычно, вечером мы с Любой принесли из детсада на ужин галушки. Ярина, жадно съев их, схватила меня за руку и потянула к себе. Сестра Люба заступилась за меня и толкнула в подпечье, где раньше хранилось зерно. Тетка схватила нож и стала что-то исступленно кричать. Люба испугалась и тоже залезла ко мне. Ярина пыталась достать нас и вытащить из нашего убежища кочергой. Но силы ее покинули. Из-за слабости она вскоре затихла. Мы боялись высунуться и всю ночь просидели в подпечье. Думали: может, она затаилась и выжидает, чтобы огреть по голове.
Утром мама вернулась. Ярина вытянулась на лежанке. Ее рука бессильно свисала. Длинная, до пояса, коса, которая раньше была черной, поседела. Тело было холодным. Мама отправила нас в детсад, а сама пошла искать подводу, чтобы отвезти Ярину на кладбище. Говорили, что ездовой и его помощник, сами голодные и слабые, по дороге на кладбище клали на телегу еще живых людей — чтобы не делать лишнюю работу. Однажды тот ездовой там же, возле ямы, и умер — тащил кого-то к яме, и силы покинули его.
Тем временем сосед, который увидел, что в нашей хате никого, кроме мертвой Ярины, нет, тихонько зашел к нам и украл все, что у нас было: полотняные сорочки, рушники, даже дерюгу, на которой лежала покойница.
*От голода умерло очень много детей, которых ослабевшие отцы и матери не способны были спасти
А в конце лета приехал вербовщик и уговорил маму переехать в другой район. Понимая безысходность ситуации, мама отдала Любу в детдом. Мы же переселились в Сквиру. Там нам дали комнату в общежитии. Мама работала в совхозе имени Сталина. На следующий год вырос богатый урожай, нас хорошо кормили. Жизнь по чуть-чуть стала налаживаться. Как тут началась война. Такого натерпелись…
— Потом был еще голод 1947 года, — продолжает Мария Собчук. — К тому времени я училась на третьем курсе Харьковского техникума физкультуры. Жила в общежитии в комнате с тремя девушками: одна приехала из Новосибирска, вторая — из Мариуполя, а третья — откуда-то из Белоруссии. Кто из студентов жил поближе — иногда мог ездить домой, что-то привозить из продуктов. Нам было труднее. После занятий я работала уборщицей. Мыла коридоры за 400 рублей. Стипендии получала всего 120 рублей, а буханка хлеба стоила 100. Но даже такого дорогого для нас хлеба в декабре не привозили в магазины три дня подряд. Я вообще ничего не ела.
Помню, вышла из общежития, стою и плачу возле входа, не зная, что делать. Вдруг ко мне подошла женщина, работавшая комендантом в техникуме: «Что случилось, деточка?» «Кушать хочу, — отвечаю. — До трамвая не дойду, чтобы на занятия ехать…»
Она взяла меня под руку и повела на остановку. Мы очень долго ехали на окраину города. Когда вышли, я увидела перед собой сожженное село, голые поля, покрытые снегом. Словно пустыня — одни дымоходы от печей торчали из сугробов. Возле одного из сугробов мы остановились. Женщина расчистила ногой снег, отбросила связанные между собой снопы, и я увидела деревянную крышку люка. Подняв ее, мы забрались в землянку.
Внутри лежали такие же соломенные маты из снопов. Женщина рассказала, что на этих снопах они с мужем спят. Столом и стульями им служили ящики от снарядов. Женщина вынула откуда-то несколько сухарей, протянула мне и начала растапливать печурку. Поставила на огонь котелок со снегом.
Пока я ела, хозяйка рассказала, что она бывшая фронтовая разведчица. Когда вернулась с войны, родное село было сожжено, все родные погибли. Здесь она встретила бывшего солдата. Теперь они живут вместе и весной собираются строить дом.
Вдруг наверху что-то загрохотало. «Это мой Сереженька, наверное, приехал,» — обрадованно сказала она и бросилась открывать люк. Я увидела мужчину и застыла: его туловище стояло на маленькой тележке. У него не было ног! Он привез килограмм хлеба. «А у нас гостья», — сказала хозяйка. — Ее зовут Маруся. «Да какая же ты Маруся, ты — Муся!» — засмеялся дядя Сережа. А я действительно была очень маленькой, худенькой…
Когда я собралась уходить, женщина дала мне хлеба и горсть фасоли. «Чем я смогу вас отблагодарить за вашу доброту?» — спросила ее. Она улыбнулась: «Когда встретишь такую, как ты, помоги ей…»
Да, трудно было. Но такого горя, как в 1933-м, в моей жизни не было.
— В 1932-1933 годах в Украине голод возник, с одной стороны, из-за засухи, сопровождавшейся в Полтавской и некоторых других областях нашествием саранчи, а с другой — из-за административных мер власти, изымавшей у населения и колхозов даже запасы семенного зерна и картофеля. Жертвами голода стали от семи до десяти миллионов людей, — рассказывает кандидат исторических наук Игорь Петров. — Это от 10 до 25 процентов населения республики. В день умирали 25 тысяч человек, примерно по тысяче в час. Каждую минуту в Украине умирали 16-17 человек!
Если учесть, что значительную часть умерших составляли самые слабые — маленькие дети, которых ослабевшие отцы и матери не способны были спасти, — средняя продолжительность жизни украинцев составляла в то время 7,3 года у мужчин и почти 11 лет у женщин. По мнению специалистов, если бы не Голодомор, сталинские репрессии, война и социально-экономические трудности постсоветского периода, население Украины было бы сейчас вдвое больше и, возможно, достигало бы сто миллионов человек.
Фото Алины Мартынюк, специально для «ФАКТОВ»