69 лет назад украинские повстанцы начали открытую вооруженную борьбу с немецкими оккупантами
В годы Второй мировой войны на территории Украины кроме солдат Красной армии вооруженную борьбу с оккупантами вели бойцы украинских националистических формирований, получивших в народе известность как Украинская повстанческая армия. И если вначале повстанцы воевали только с советскими и польскими партизанами, то с февраля 1943 года бандеровцы открыто вступили в боевые столкновения с немцами. О некоторых действиях Организации украинских националистов на оккупированной Германией территории рассказал глава провода УПА на Киевщине Владимир Покотило.
— Связь с украинскими националистами у нас была налажена еще до войны, — вспоминает 89-летний ветеран УПА Владимир Покотило. — Сам я родом из села Пашковка Макаровского района Киевской области. Так сложилось, что в нашем краю вооруженное сопротивление советской власти длилось еще долго после окончания Гражданской войны. Поэтому у населения хранилось много огнестрельного оружия. Практически в каждой семье что-то было. Власти это знали и время от времени вызывали к себе крестьян на допросы, требуя сдать оружие.
*Ветеран ОУН-УПА Владимир Покотило: «Меня трижды приговаривали к расстрелу». Фото из личного архива
Перед началом войны с Германией в селах стали появляться небольшие походные группы ОУН, прибывавшие из-за границы. Основной их задачей была разведка на местности, создание сети конспиративных квартир по всей Украине. После 22 июня 1941 года походные группы националистов опять появились. Еще до прихода немцев в соседний с нами Бышев там собрались жители Брусиловского и Макаровского районов и во время торжественного собрания повязали себе на предплечья сине-желтые ленточки.
В селах царила эйфория: после двадцати лет советской власти украинские крестьяне перед немцами чуть ли не на колени готовы были становиться в благодарность за освобождение. Тогда провод ОУН дал местным активистам задание устраиваться на административные должности, чтобы иметь доступ к информации о дальнейших планах немецких властей. Создавали мы также украинские отряды самообороны. Вскоре меня отправили в Киев для организации сети конспиративных квартир. Там мне посчастливилось пообщаться с Еленой Телигой — это было незадолго до ее расстрела.
— Вы были лично знакомы с поэтессой?
— Как сейчас помню наше с ней знакомство. Это было в Киеве в последних числах декабря 1941 года. В оккупированном немцами городе украинским националистам удалось наладить легальный выпуск газеты «Украинское слово», с которой и я сотрудничал. В кабинете главного редактора издания Ивана Рогача я впервые увидел Елену Телигу, которую заинтересовали мои детские впечатления о Голодоморе, о жизни, балансировавшей на грани смерти. «Вы рассказываете об ужасной человеческой трагедии, — сказала поэтесса. — Слушая вас, я страшно волнуюсь, хотя не раз на своем веку переходила советскую границу, слышала, как над головою свистят пули». Она хотела опубликовать мою историю в альманахе «Литавры», чтобы донести до потомков ужасную правду о том времени. А я в пошитой из добротной ткани военной форме стоял перед этой красавицей, краснея от смущения.
Телига пригласила меня присесть, и я начал рассказывать, как лет в десять вопреки желанию матери решил бежать от голодной смерти из деревни в город. Уже покидая село, наткнулся на сына соседей Вову. В руках у мальчишки был нож. Минутное оцепенение — и я выбил нож из его рук. Но тут он в прыжке обхватил мои ноги. В это время из-за кустов выбежал его старший брат, мой одноклассник Толик c топором и закричал: «Держи его! Держи!» И у меня сразу мелькнула мысль: так вот куда пропал мой двоюродный брат Иван — его, видимо, съели эти нелюди. Не помня себя от закипевшей в голове крови, я начал дубасить Вовку. И вдруг заметил нацеленный мне в голову топор. Увернувшись от него, увидел перед собой глаза второго людоеда и с силой вдавил в зрачки пальцы. Ошеломив нападающего, резко вскочил и убежал в заросли. И только несколько часов спустя до конца осознал, от какой опасности мне удалось спастись.
Следующую ночь я провел на кладбище в компании одичавшего кота, а утром взял курс на Киев. Там жил на Евбазе, питаясь отходами с рынка. На Троицу меня поймали и, посадив в переполненный детьми «воронок», отвезли туда, «откуда никто не возвращался», — так охарактеризовали это место мои попутчики. Рассказывая Елене Телиге о своем пребывании в тюрьме комиссариата, я видел, насколько она потрясена услышанным. «Простите, я наговорил много страшных вещей», — вырвалось у меня. «Ничего, — ответила Телига. — Это ужасный период нашей истории, я обязательно напечатаю ваши воспоминания».
— До этого я много слышал о Елене Телиге, читал ее стихи, — продолжает Владимир Покотило. — Тогда же, глядя на пьющую кофе прекрасную женщину, был очень горд тем, что смог ей хоть как-то помочь. К этому времени уже все осознали, что немцы пришли в Украину оккупантами, а не освободителями. На страницах украинской прессы, издаваемой националистами, действия новых властей часто подвергались критике. Естественно, репрессии не заставили себя долго ждать. «Литавры» и «Украинское слово» закрыли, а нескольких патриотов арестовали. 9 февраля 1942 года та же участь постигла и Елену Телегу, а через две недели ее расстреляли в Бабьем Яре. После казни поэтессы я поклялся отомстить палачам. Насколько мне это удалось, можно судить по тому, что спустя полтора года за наши акции против немецких оккупантов меня заочно приговорили к расстрелу. Всего за мою жизнь такой «милости» враги меня удостаивали трижды.
Уже весной 1948 года, пребывая в качестве арестованного в здании советской контрразведки в Киеве на улице Короленко (ныне улица Владимирская), я случайно встретился с майором гестапо, давшим санкцию на арест поэтессы. Высокий плотный немец лично допрашивал Телигу, хоть и отрицал свою причастность к ее расстрелу. Так вот, он рассказал мне, что в камере №34 узница выцарапала на стене трезуб и надпись: «Тут сидiла i звiдси iде на розстрiл Олена Телiга».
— Насколько эффективными были операции повстанцев против оккупантов?
— Мне приходилось курировать боевые группы, проводившие карательные операции против фашистов, воевавших с националистическим подпольем и терроризировавших мирное население. Очень часто мы перехватывали колонны местных жителей, которых направляли на принудительные работы в Германию. Освободив людей, мы реквизировали у немцев оружие и транспорт. Самих же оккупантов обычно отпускали, за исключением тех, кто был причастен к преступлениям против украинцев.
Однажды, находясь в деревне Руданцы на Львовщине, мы задержали немецкого посланника, искавшего контакты с боевиками польской Армии Крайовой для консолидации действий против УПА. На следующий день утром я вышел во двор, чтобы умыться, а там меня уже поджидали эсэсовцы во главе с полковником. Увидев это, наши хлопцы завязали с врагом перестрелку, в результате которой мне удалось спастись, а офицер, отдавший приказ о моем аресте, получил пулю. На помощь немцам в деревню прибыл усиленный танками карательный отряд. Но танки начали поливать огнем самих эсэсовцев, приняв их за нас. В конце концов с помощью раций они сумели разобраться между собой.
А в это время к сражению подключились два советских самолета, летевшие во львовском направлении. И немцам уже стало не до нас. От этого боя пострадала деревня, уничтоженная дотла из танковых орудий. Правда, когда местные жители пожаловались представителям немецких властей, те признали, что офицер превысил свои полномочия, и пообещали компенсировать крестьянам сожженные дома. Взамен же потребовали вернуть тело полковника, унесенное партизанами. Но из повстанцев никто не решался нести мертвеца к немцам, боясь неминуемого расстрела. Тогда одна бабушка из местных предложила погрузить тело на повозку и сама доставила его в штаб. Уже на следующий день в деревню привезли материалы для постройки новых домов.
— Как у вас складывались отношения с советскими партизанами?
— Неподалеку от нашего расположения находился лагерь отряда под командованием моего земляка по фамилии Осипенко. В прямые столкновения с ними мы практически не вступали. По моему приказу наши хлопцы несколько раз пробирались ночью в расположение партизан и вывешивали в центре их лагеря флаг Украины, разбрасывали агитационные листовки с призывом переходить к националистам. Во время очередного «похода в гости» партизанам удалось меня поймать. На совещании они долго не могли решить, что со мной делать, пока их командир Осипенко не произнес: «Расстрелять». Перед этим он, взяв принесенное мной сине-желтое знамя, разодрал его на две разноцветные части и со словами «давно у меня новых портянок не было», обвязал ими ноги.
Уже после войны и лагерей я встретился с этим Осипенко. Выпили с ним, помянули прошлое, а он мне тогда и говорит: «Я этот флаг после ваших визитов раза три снимал. Просыпаемся утром — а флаг уже висит. Ну, постовым за такое, конечно, доставалось. «Что ж это
такое! — говорил я им. — Люди, вы хоть себя пожалейте, они же нас порезать могут, как поросят». Проговорили мы с ним до поздней ночи. Потом бывший партизан постелил мне на кровати, а сам лег на печи. Уже утром, с чувством вины, он признался, что на всякий случай всю ночь держал под подушкой топор. «Да я тебя и отсюда достал бы, если б захотел», — сказал я, доставая из кармана револьвер. «Чтоб ты был здоров!» — уже со смехом ответил Осипенко.
Но все это было потом, а после приговора партизанского командира мне было не до шуток. Был у них в отряде один смышленый паренек по прозвищу Титок, до войны живший в бышевском сиротском доме и время от времени подрабатывавший у нас в деревне. Подходит он и говорит: «Мне жаль, но я получил приказ привести приговор в исполнение». — «А ты можешь расстрелять меня так, чтобы я… остался живым?» — «Это надо подумать».
Титок вывел меня в поле и без предупреждения выстрелил таким образом, что пуля лишь по касательной задела голову от лба к макушке. Я почувствовал, как по лицу потекла кровь, и упал, потеряв сознание. Титок оставил меня на поле, закидав сеном. Через некоторое время я очнулся и ушел к своим. При этом я ничего не ощущал, только на всю жизнь у меня осталась память об этом смертном приговоре (показывает шрам на макушке. — Авт.). После моего «расстрела» мы уже с этими партизанами не церемонились, подстерегли и атаковали из засады.
В основном же я был связным между разными подпольными группами на территории Киевщины. Летом 1943 года меня по заданию провода отправили в Винницу, где немцы как раз раскопали могилы жертв большевистского террора. Нашей задачей было собрать на месте и обработать как можно больше информации по этому факту. Первым, кого мы встретили, прибыв на Винницкий железнодорожный вокзал, был офицер вермахта, прогуливавшийся по перрону. Всеобщее внимание привлекал орден Ленина, висевший на… брюках немца.
То, что мы увидели на месте расстрелов, заставило ужаснуться. Навсегда запомнились мать и дочка, которых перед казнью связали колючей проволокой… Кстати, именно во время этой поездки я единственный раз в жизни вживую видел Адольфа Гитлера, приехавшего в бункер «Вервольф» в окружении своих генералов.
— Это уже был период наступления советских войск…
— Да, и поскольку моя личность была хорошо известна коммунистам, было принято решение пробираться на Западную Украину, в расположение нашей повстанческой армии. Как-то раз неподалеку от деревни Ярычев Львовской области мне пришлось столкнуться с власовцами. Их фуражиры ездили по соседним селам и собирали припасы для гарнизона в Новоярычеве. Так получилось, что я оказался в одном доме с командиром их разъезда. Хозяйка подала нам на стол, мы выпили и разговорились. «Иван! Слушай, а какого черта ты служишь этим немцам дурным?» — спрашиваю его. «А что нам уже остается делать?» — выкрутился власовец. И тут я начал агитировать его переходить в УПА. Тот заинтересовался и на следующую встречу приехал с другими офицерами. В итоге мы решили, что я договорюсь с повстанцами, чтобы те встретили новых союзников у себя в расположении.
В назначенную ночь мои люди сообщили мне, что в нашу сторону движется войсковая колонна. Когда я убедился, что это «мои» власовцы, сразу же вышел им навстречу с фонариком и подал условный сигнал. Прибывшие заполонили все свободное пространство вокруг, настолько их было много. Это оказалась действительно боеспособная кавалерийская часть — с автоматами и ручными пулеметами. Местные жительницы по нашей просьбе наварили еды, накормили всех. Командиру части выдали документ, где указывалось, что по постановлению провода украинских националистов данная часть направляется туда-то… По этому документу наши проводники должны были передавать их от одного к другому до прибытия в расположение названной группы УПА. Сами бы они не дошли. Тогда ведь кроме городов вся Львовщина была под нашим контролем.
Через некоторое время мне пришла весточка от этого Ивана, благодарившего меня. «Возникнет необходимость — обращайтесь к нам, мы всегда поможем в разных ситуациях», — писал он. Кстати, столкновения с советскими войсками тоже не всегда заканчивались резней. Один раз я встретился для переговоров с одним высокопоставленным советским офицером. Беседа затянулась до темноты, и я пошел его провожать. А его подчиненные закрылись в церкви и отказались открывать. Офицер представился, но мы услышали ответ: «Мы знаем, кто ты такой. Но если сейчас подойдешь — застрелим. Утром приходи». Так и не впустили. Ну и что мне было с ним делать? Пришлось взять его переночевать к нам в лагерь.
В 1946 году меня отправили возглавить подполье ОУН-УПА на Киевщине, где спустя два года я и был арестован. Причем здесь не обошлось без участия женщины. Моя гражданская жена очень хотела оформить наши отношения и в конце концов уговорила меня это сделать. Так я засветился перед органами, и уже через неделю после свадьбы меня арестовали и отправили в лагеря.