Известному литератору, заслуженному деятелю искусств Украины и России, 6 января исполнилось 60 лет
Без этого человека невозможно представить современное украинское искусство. Уже за одну только «Черешню» Микола Лукив заслуживает чуть ли не памятника при жизни.
Но песни — а их у Лукива уже более трехсот — это всего лишь часть поэтического творчества. За четыре с хвостиком десятилетия творческой деятельности Миколы Лукива его, так сказать, полное собрание сочинений составило 34 книги. А ведь Николай Владимирович — не вольный художник, предоставленный сам себе. После Киевского государственного университета работал в «Лiтературнiй Укра∙нi». И уже 25 лет является бессменным главным редактором журнала «Днiпро», активным общественным деятелем.
Наша с поэтом встреча состоялась в горячие для него дни подготовки к юбилейному творческому вечеру, который состоится 21 января в Национальной филармонии.
- Николай Владимирович, предыдущий творческий вечер с участием звезд украинской и зарубежной эстрады, посвященный вашему 50-летию, проводился во Дворце «Украина» — учреждении, более доступном для народа. Я помню, как светились лица зрителей — простых людей, приехавших из разных областей…
- В этот раз на Дворец «Украина» у меня нет денег. Ходить с протянутой рукой не люблю. Один банк обещал выступить спонсором, а потом сказал: извини, кризис…
- Выходит, настоящее искусство снова отдалилось от народа, и люди вынуждены слушать попсу вроде «чем выше любовь, тем ниже поцелуи»…
- Ничего. Я оптимист. Настоящее искусство все равно пробьется. Народ же в основной массе мудр…
- Скажите, а черешня действительно была?
- Конечно! У отца и мамы в моих родных Куманивцах на Виннитчине. Дикая, очень старая, раскидистая, словно дуб. Плоды мелкие, черные, горьковатые. Но начинали зреть рано. Потом как-то приезжаю — один пенек остался. Усохла, сказал отец. Пришлось спилить. А вскоре и мамы не стало. И я подумал: мы, дети, не ценим родителей при жизни, думаем, что они будут жить вечно. Затем написал стихотворение «Росте черешня в мами на городi». Оно попало в руки к Анатолию Горчинскому, к сожалению, уже покойному. Анатолий Аркадьевич положил мои слова на музыку. Мы не ожидали, что она станет настолько популярной. «Черешню» пели под гитару и Президент Кучма, и участники помаранчевой революции на Майдане, и зэки в тюрьмах, и даже хозяева курортной гостиницы в Египте.
Однажды во время предвыборной кампании (я был доверенным лицом кандидата в народные депутаты от Запорожья Бориса Олийныка) после напряженного рабочего дня мы ужинали в гостях у местного руководства. Под конец встречи Борис Ильич сказал: «Большое спасибо всем, кто помогал. Но хочу выпить также за здоровье вот этого молодого человека (показал на меня). Вы видели его в действии. Но главная примета, по которой все узнают его, — это то, что он является автором известной песни».
Напротив меня сидел руководитель местного общепита, уже хорошо подкрепился. Услыхав слова Олийныка, внимательно посмотрел на меня и спросил, показывая пальцем: так ты — это ты?! «Да, это я», — отвечаю. — «Не бреши!.. » Долго не мог поверить.
Как-то возвращаюсь в Киев поездом. Со мной в купе ехали три женщины. По радио звучала музыка. А мои спутницы начали разговор об украинской эстраде. Самая старшая, завуч школы, вдруг завела речь… о Миколе Лукиве. Я себе помалкиваю. Но, когда, перечисляя произведения Лукива, то есть мои, эта дамочка приписала мне и песню «Я козачка твоя», которую пела Раиса Кириченко, поправляю ее: извините, это не его песня. «Да что вы мне рассказываете, я его лично знаю!» — говорит завуч тоном, не терпящим возражений.
Я не стал спорить с ней. Поезд прибыл на вокзал. Выходим из купе. И тут тихонько прошу ее на два слова, достаю свое редакционное удостоверение: «Поверьте, я счел бы за честь быть автором «Козачки», но я — Лукив… » Женщина начала извиняться, приглашала выступить в школе…
Само дерево до сих пор ищут те, кто приезжает на мою родину. Лет десять назад решил побывать там, став губернатором области, мой друг Анатолий Матвиенко, бывший секретарь ЦК комсомола Украины, а ныне народный депутат. А в нашем селе, расположенном вдали от шумных дорог, сроду никакое начальство не ступало. И вот губернатор заявился со свитой. Пошел дождь, дорогу расквасило.
Не доехав до дома моего отца метров сто, губернаторская машина застряла в грязи. Местный председатель колхоза пытался вытащить ее «бобиком». В конце концов трактором притащили к нашему двору.
Меня с ними не было. Отец, он тогда уже жил один, гостей не ждал. «Самогонка есть?» — спрашивает, поздоровавшись, Матвиенко. — «Не гоним», — отвечает батько, не зная, что у незнакомца на уме. «Ну, ничего, у нас все с собой», — улыбнулся гость, и на столе возникли коробки с выпивкой и закуской. «Ну так и у меня есть!» — сказал отец и достал бутыль.
Выпили, закусили. Кто-то из гостей предложил улицу, на которой прошли мои детство и юность, назвать моим именем. Все дружно поддержали. «Погодите, — говорит Матвиенко, — так Микола ж еще живой! Давайте лучше дорогу сюда проложим… »
Мой прадед был очень зажиточным человеком, имел 34 десятины земли плюс 17 арендовал. А десятина — это 1,0925 гектара. Да пасека в 400 ульев! Обеспечивал продукцией пчеловодства все окрестные села. А в праздник Спаса каждого односельчанина угощал мисочкой меда. Его каменный дом до сих пор стоит на холме.
Дед же мой умер в голод, не дожив до нового урожая пару недель. Вот такие повороты случаются. Отец в 11 лет остался круглым сиротой. Пережил войну. Контуженным попал в плен. Его освободили американцы, предлагали остаться на Западе. Отказался.
А на Родине к бывшим военнопленным отношение, знаешь, было какое. Отца отправили на восстановление шахт Донбасса. Условия там были жуткие. Люди заболевали, десятками гибли в завалах. Но отцу повезло — в него влюбилась медичка из санчасти. Рискуя головой (ведь времена были сталинские), она приписала отцу болезнь, и его комиссовали, в 1948-м он вернулся в село, женился на моей маме, и через год родился я.
Отец удивил односельчан тем, что пол-огорода засадил яблонями, вишнями, сливами, черешнями… Я помню, как помогал отцу сажать деревья. Отца уже нет, а сад до сих пор дает плоды.
Мама, как и отец, была простой малограмотной женщиной. Но прекрасно пела, вышивала, знала наизусть весь «Кобзарь»! При тусклом свете плошки читала мне баллады и поэмы Шевченко. Вот, наверное, откуда у меня хорошая память. От мамы.
Но вот однажды меня вызвали к декану — незабвенному Дмитру Прилюку. Смотрю: у него на столе наш альманах. Господи, да там же никакой политики, антисоветчины и в помине не было! «Почему «Чумацький шлях?» — спрашивает Прилюк. «Но это же символ Украины! — говорю. — Чумаки за солью ездили, а мы отправляемся за творческими достижениями… » Все было бы хорошо, объяснил мне декан, если бы в это время в Канаде не вышла антисоветская, националистическая книга с таким же названием, о которой я и слыхом не слыхивал! «Ты, Миколо, учись. Но печатайся только в официальных изданиях, а такими делами лучше не занимайся… » — посоветовал мудрый Прилюк.
Одного нашего сокурсника исключили из университета только за то, что у него нашли журнал «Новый мир» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». И его судьба мне неизвестна. А хлопцы, стучавшие тогда на всех в КГБ, и сейчас живы-здоровы. Ну да Бог с ними, ты об этом не пиши, время такое было.
Позже Дмитрий Михайлович Прилюк попросил принести все, что я написал. Я ночь не спал, собрал все черновики, аккуратно переписывал от руки в толстую общую тетрадку с коленкоровой обложкой. О пишущей машинке тогда еще и не мечтал.
Прилюк оставил тетрадку у себя. Дескать, сейчас занят, потом почитаю.
Через некоторое время получаю письмо из издательства: ваш сборник будет готовиться к печати, просим привести рукопись в соответствие… Оказывается, декан нашел время не только прочесть мои стихи, но и показать редактору. Так вышла моя первая книга. Вскоре меня приняли в Союз писателей, после окончания учебы взяли в «Лiтературну Укра∙ну», избрали делегатом XVII съезда ВЛКСМ.
Мои стихи нравились Борису Олийныку, Леониду Пастушенко, академику Леониду Новиченко, московским поэтам Михаилу Луконину, Юлии Друниной, патриарху нашей литературы Олесю Терентьевичу Гончару… С внучкой Гончара Лесей в одном классе учился мой старшенький, Ярослав. Он сейчас живет в Лондоне, работает на Би-би-си. На родительские собрания Олесь Терентьевич не ходил, на них мы виделись с его супругой Валентиной Даниловной. Но Олесь Терентьевич мне звонил, поддерживал меня. И каждый наш разговор заканчивал словами: «Миколо, тiльки не зазнавайтесь… »
А вот Павел Загребельный, в то время первый секретарь Союза, меня почему-то невзлюбил. Однажды на пленуме Союза писателей начал меня критиковать и аргументы свои подкрепил тем, что взял и прочел одно мое четверостишие… задом наперед! Получилась абракадабра, конечно.
Меня же такая несправедливость задела. Это я с виду такой спокойный. Но, по семейным преданиям, среди моих предков были половцы. А их лучше не трогать. Окончились выступления. Прошу слово для реплики. И говорю, что мог бы прочесть задом наперед роман уважаемого Павла Архиповича, но это заняло бы слишком много времени и было бы неавторитетно. Я вам Пушкина прочту. И прочел четверостишие, которое воспринимается и так, и эдак. Народ захохотал. Загребельному же, конечно, это не понравилось.
После пленума ко мне подошел пожилой писатель, фронтовик: сынок, не спорь с Загребельным! Ты разве не знаешь, что он каждый день пьет чай со Щербицким? Что ты наделал? Ну и пусть, отвечаю. Зато совесть моя будет чиста, обиду не потерплю. День прошел, другой, третий… Никто меня не трогал, старики зауважали.
- А в 90-е годы назначенный министром информации, книгоиздательства и полиграфии бывший председатель Гостелерадио Зиновий Кулик (увы, покойный) пригласил меня на должность замминистра, — вспоминает Микола Лукив. — Я согласился, вечером был представлен руководящему составу министерства. Моя кандидатура была согласована с Президентом Украины, которому оставалось подписать указ о моем назначении. И вдруг на следующее утро в одной из газет появляется заметка, в которой резко критикуется мое назначение. Дескать, какое отношение Лукив имеет к полиграфии?
Я к Кулику: ты читал? Читал, говорит, ну и что, не обращай внимания. А то, что в такой атмосфере, когда я еще ничего не успел сделать, а уже получаю ножи в спину, работать не желаю. Отзови указ. «Ты что, указ уже на столе!» Мы с Зиновием выпили две бутылки коньяка, но я все-таки убедил его в своей правоте. Даже опубликовал в одной из газет мое открытое письмо Президенту с объяснением, почему я вынужден отказаться от высокой должности. Кулик рассказывал, что Леонида Даниловича Кучму оно даже растрогало.
Когда Иван Михайлович Дзюба ушел с поста министра культуры, эту должность тоже начали предлагать мне. Слава Богу, и Борис Ильич Олийнык, и покойный Олесь Терентьевич Гончар защитили: «Ты поэт, зачем оно тебе, там пропадешь как художник… »
- В этом случае никто не злословил за спиной?
- Вроде нет. А может, со временем я научился как-то не обращать внимания. А то каких только нелепых обвинений не приходилось слышать. В молодости кто-то распускал слухи, что я успешно продвигаюсь, потому что якобы являюсь зятем первого секретаря Винницкого обкома партии Таратуты и внебрачным сыном второго секретаря ЦК Компартии Украины Титаренко.
- Я помню суровый лик Титаренко. Что-то никак не похожи вы с «папашкой». А вот с супругой вашей Галиной Петровной — «дочерью секретаря обкома» — не мешало бы разобраться…
- После восьмилетки я поступал в Немировское педагогическое училище. Математику знал хорошо, поэтому на экзамене с заданием справился раньше отведенного времени и бездельничал. Вдруг ко мне оборачивается девчонка с глазами, полными ужаса и мольбы: «У меня закончились чернила. Нельзя ли воспользоваться вашей ручкой?» Тогда шариковых ручек еще не было, так называемые автоматические заправляли из пузырьков чернилами.
А потом я увидел эти благодарные глаза — и навеки утонул в них, влюбился в нее. Нам было по пятнадцать лет. После училища пути разошлись — я поступил в Киев, Галя, кстати, тоже простая сельская девочка, — в Винницкий педагогический институт. Но переписывались, встречались, я ездил к ней на свидания. Потом поженились, вместе преодолели трудности. Тридцать девятый год живем в мире, согласии, любви. Теперь вместе уже внукам радуемся. Вот только младшего сына Романа все никак не женим. Ему уже тридцать, работает в Счетной палате при Верховной Раде. «Не хочу быть наивным, как ты, отец», — отвечает, когда пытаюсь говорить, что в его возрасте у меня уже было двое детей.
Моя Галина Петровна — филолог по образованию, человек с удивительным языковым чутьем, стала классным корректором и редактором. Очень мудрый человек, мой главный критик. Часто советуюсь с ней. Чуть ли не все наши классики просили, чтобы Галя читала и готовила их рукописи.
Кстати, это Галя заметила одну мою способность: все, что ни скажу чужим людям, хорошее или плохое, — позже сбывается! Стараюсь ни с кем не враждовать. Справедливую критику приемлю. Неправды же, подлости — не потерплю. Но, бывало, в сердцах выскажу — а потом у моего обидчика неприятности, которых я ему не желал.
Или такой случай. Еще в молодости мы снимали квартиру в Ирпене. Хозяева — прекрасные люди. Но хозяйка иногда, как это бывает, любила пилить мужа. «Ой, — однажды говорю ей в шутку, — берегите такого хорошего мужа, а то не ровен час… » И что ты думаешь, через год они разбежались! Мы были потрясены, узнав эту новость.
А Галя говорит: «Это ты напророчил, научись держать язык за зубами!» И я вспомнил: моя прабабка Югина по маминой линии была, как нынче говорят, экстрасенсом — знахаркой, ворожеей, умела лечить людей травами, заговорами, предсказывала будущее, судьбы. О ее уникальных способностях до сих пор в селе помнят. Значит, мне по наследству кое-что передалось.
- Так вы бы могли на наших политиков влиять. Чтобы они принимали выгодные не им, а народу решения. В депутаты вас не зовут?
- Зовут. Я было даже возглавил список партии «Справедливость», по которому шли бывшие афганцы и другие порядочные мужики. Но выборы мы проиграли — плохо подготовились. Там много нюансов… Нужны мешки денег. Я много полезного для себя почерпнул. Но главное, что понял: это не моя миссия.
Моя работа — это литература, журналистика.
- Вы считаете, что поэты и писатели в состоянии хотя бы затормозить сползание общества в пропасть?
- Не хочу быть безапелляционным. Но думаю, что одна из важнейших задач литературы — быть нравственным мерилом человеческой жизни. У нас ведь народ еще если кому и верит, то немножко священникам и немножко — литераторам.
- Удачи вам! Примите поздравления!
- Спасибо.