Известная тележурналистка и искусствовед Людмила Лысенко, 30 лет бывшая рядом с семьей народной художницы, рассказала «ФАКТАМ» о ее жизни и творчестве
100 лет назад в ночь на 14 января родилась украинская художница Мария Примаченко, признанная самой выдающейся в мире представительницей наивной живописи. О ее рождении имеется запись в церковной книге села Болотня Иванковского района на Киевщине. Сегодня ее картины хранятся в государственных музеях Украины, а также в частных коллекциях. Работы Марии Примаченко — своего рода визитная карточка Украины, но все диковинные звери и растения с ее картин родились в воображении инвалида с детства. Переболев полиомиелитом, Мария всю жизнь с трудом передвигалась, и, несмотря на потрясающую работоспособность, результатом которой стали тысячи картин, удостоенных наград на международных выставках и государственных премий, семья Примаченко всю жизнь нуждалась, ведя обычную сельскую жизнь.
30 лет рядом с Марией, ее единственным сыном Федором, невесткой Катериной и внуками Иваном и Петром была Людмила Лысенко, искусствовед, тележурналист, ведущая популярных телепередач на УТ-1, автор нескольких фильмов, повести и диссертации о Марии Авксентьевне.
- Вы помогали семье Примаченко в их тяжелом неустроенном сельском быту. Что было самым сложным? — спросили «ФАКТЫ» Людмилу Александровну.
- Самой актуальной проблемой, которую мне довелось решать, помогая Марии Авксентьевне, были лекарства, врачи, обследования, протезирование больной ноги. По моей просьбе в Болотню не единожды приезжали лучшие специалисты из казенного ортопедического завода в Киеве, оформляли заказ, проводили примерки протеза, меняли его, потом делали новые — из более легких материалов и модифицированной формы.
Вспомнила — и подумала, что, может быть, только пару человек в жизни (кроме докторов и членов семьи) видели многострадальную больную ногу инвалида первой группы Примаченко… Мария Авксентьевна была в исключительной степени человеком щепетильным, эстетом в душе, и этот физический ганж ее всегда угнетал. Мне она доверилась — хотя с обетом молчания, — и я увидела эту пожизненную несусветную муку телесных испытаний, которые она несла достойно, терпеливо, все-таки благословляя жизнь, благодаря за все небеса и людей.
За все эти долгие и дарованные мне годы общения с Марией Примаченко были десятки случаев, о которых можно рассказывать часами, — это всегда было по-примаченковски необычно и высоконравственно. Как-то раз, еще в советское время, приехали к Примаченко на «Волге» начальники из Союза художников Украины — в капроновых теннисках, пластмассовых шляпах в сеточку, в кожаных босоножках и с портфелями в руках — Почетную грамоту за выставку привезли и три гвоздички. Заходят, стучат, а Мария в это время стоит на столе, подобрав юбку и опираясь одной рукой на костылик, а второй белит подсиненной известью потолок хаты… «Ану назад!» — пришлось неласково попросить гостей срочно убраться. «Стыдно же, Господи, неудобно, какой вид застали, я сейчас, мигом… » И таки вышло моментально: не побоялась — спрыгнула на пол с этим самым костылем да с мокрой щеткой — так неловко стало за свой неряшливый вид и особенно за покалеченную ногу, выглядывавшую из-под цветастого ситчика.
Пока не переоделась да не привела себя в порядок, гостей держала на веранде, в комнату не пустила. Потом стол накрыла, угостила киевлян вишневой наливкой, припрятанной на такой случай консервой «Бычки в томате» и яичницей от болотнянской «кочубарки» (героинь своих картин — кур — художница называла «кочубарками». — Ред. ). Получила эту самую грамоту, но когда взяла три красных гвоздички в руки, то и не знала, что сказать от неудобства и непонимания начальниками «момента» — был зенит, маковка лета: «Дякую, но зачем же вы, на самом деле?.. Наверное, из теплицы покупали? — у нас же в селе лето, липень благодатный. Усе цветет, поет, промовляет — аж на картину просится, все такое буйное, да пышное, да красивое… Господи, слава Тебе… »
А Почетная грамота (глаз не отвести!) такая блестящая, яркая, выведенная каллиграфическим почерком — наверное, ее колежанка по росписи, петриковская мастерица Марфа Тимченко готовила. Говорили, что она по какому-то высочайшему распоряжению ЦК выписывала грамоты и самому Сталину, и Мао Цзэдуну…
- Работы Марии Авксентьевны, выставляемые на международных выставках, в отличие от нее самой, практически не выезжавшей из своей Болотни, объездили весь мир… Как она к этому относилась?
- Как-то я взяла на телесъемку к Марии Авксентьевне большой глобус — хотела сделать к фильму эпизод, в котором показать страны, где, по моим исследованиям, экспонировались ее работы. Эпизод не сняли, так как в самый неподходящий момент закончилась дефицитная пленка, а оператор Павло Щирица с режиссером Леонидом Череватым так увлеклись нашим расчудесным спектаклем с поворачиванием земной планеты, с поисками то «комийского» Сыктывкара, то австрийского Шариштайна или шведского Мальмё, что боялись и словом обмолвиться о случившемся ЧП… Было просто невообразимо разрушить уникальную атмосферу своеобразного «промо-тура» большой художницы по планете.
Сидя на своей лежанке, на фоне плюшевого ковра с оленьей семьей в утреннем лесу, Мария Авксентьевна что-то вспоминала, пыталась привязать ту или иную выставку к событиям своей жизни, плакала, разговаривала сама с собой, смеялась и грустила. Она артистически поднимала глобус высоко над своей терновой хусткой в цветах, смотрела снизу на него как на небо, гладила красочный шар, прижимала его к сердцу, крутила, выискивая «оту стежину в рўднўм кра∙ — одним-одну, одним-одну бўля ворўт»…
Незадолго до смерти Мария Авксентьевна говорила, прощаясь: «За мной не плачьте, я не пропаду на том свете… У меня там тоже будет работа, только надо взять с собой красивые краски да бумагу — я все помню. Я вас никогда не забуду и всем людям навеки завещаю любовь. Мне виделось: любовь, еще такая любовь будет на земле! — лад будет. Живите с миром»…
Я помню, как на болотнянском кладбище край поля — в последнюю секунду, перед последним прощанием — Федя положил маме возле левой (»сердечной») руки, которая всю жизнь рисовала, карандаш и школьную тетрадку и только тогда успокоился, сказав, что надо жить дальше. Его неуемная мама (»сизокрила, золотопера голубка») и ТАМ будет писать картины и посылать на землю свою любовь — как свет далекой звезды…
- Летом 2008 года года в дом Примаченко пришла беда — потеряли Федора. Он умер внезапно, измученный обострившейся болезнью и обидой за насилие и разбой в доме, за украденные мамины картины. Понимая, что его, как и маму, начнут принимать в деревне (а не смеяться над их картинами) только после смерти. Для народного мастера были крайне необходимы понимание, поддержка своей естественной среды, а этого, к сожалению, не было. (Для этого можно было даже умереть, шутил как-то сын Марии Авксентьевны. Но не хотелось: еще всю работу на земле не переделал, внуков под свадебным венцом не благословил и, само собой, всех картин еще не нарисовал)…
И мама, и сын ушли от нас в августе, когда небо сверкало густыми звездопадами. Я хорошо помню, что Федя на поминках своей любимой мамы, сидя за длинным-длинным столом между яблоневыми деревьями, сказал, что хотел бы когда-нибудь уйти с этой земли тоже в августе — все цветет, урожай собрали, звезды падают и можно загадывать желание о длинной и счастливой жизни…
В течение жизни у Примаченко всегда возникала на ровном месте масса проблем. Например, когда внук Иван пошел в советскую армию, все переживали за «домашнего» хлопца, из-за «дедовщины», мечтали о нормальной части, занятии, что ближе к душе (что-то рисовать), о дисциплине, конечно, об отпуске и прочем.
И вот как-то раз Мария Авксентьевна говорит мне: «Все, умру — если не увижу или хотя бы не услышу Ваню, мне сон снился… » И дальше рассказывает такие ужасы, что вопрос о том, как это сделать, уже не стоял. И я, невоеннообязанная галушка, пользуясь своей популярностью (тогда вела на телевидении очень известную программу молодежной редакции «Я+ТЫ») начала проводить операцию «Связь».
Все было четко как по сценарию в «прямом эфире»: приветствие, представление, легенда, комментарий, эмоция, пауза, вкрадчивая, но настоятельная просьба, пауза, и все военачальники, услышав «артистку», охотно обещали помочь и делали это, к их чести, быстро, качественно, красиво и с выдумкой.
Перебрав десятки номеров и операторов, я наконец добралась до самого главного военно-стратегического телефона и доложила самому важному генералу о ситуации в Болотне: дескать, может быть летальный исход, если известнейшая художница Мария Примаченко не услышит голос своего внука. Дальше генерал пытается меня успокоить, просит не волноваться, он, дескать, сделает все возможное и невозможное, чтобы предотвратить гуманитарную катастрофу: «Все под контролем, Людмила… »
Через пять минут мы вышли на связь с Иваном, подключив к белорусским болотам, где он служил, космическую связь советской армии.
Федя прослезился, Катя тоже хлюпала носом, я керувала процессом, как на своей авторской телепередаче, давала всем слово и просила говорить по делу и, желательно, интересно: Ваня же в казарме сейчас живет…
Все домашние «выступали» перед телефоном по очереди, спрашивая в который раз: «Ну, как там дела, Ванько? Ну что ты там делаешь, не скучаешь ли за домом?» Ваня сказал за время разговора «через космос» десять раз «Хорошо» и пять раз «Спасибо». И на том спасибо!
Бабу Марию таки попустило, она раскраснелась, расчувствовалась, все время поправляла сползающий платок, перекладывала под подушкой карамельки для завтрашней посылки внуку и все сетовала, что Ваня ничего толком так и не рассказал.
Уже вечерело. И тут Мария Авксентьевна тихонько меня спрашивает: «Так это мы через космос говорили с Ваней? А так хорошо было слышно, как вроде бы он находится в соседней комнате… » В этот момент в соседней комнате действительно что-то зашелестело, и я на цыпочках пошла в маленькую спальню: от порога хотел прытко прошмыгнуть ежик. «Что там? — привстала с лежанки Мария Авксентьевна. — Небось ∙жачок Сўрожа. Не бойтесь его, он почти ручной. Как Ваня ушел в армию, дак он час от часу закатывается в дом попугать несуществующих мышей. Вот, я вам скажу, Ваня — золотой парень, а на людях бывает похож на этого самого Сўрожу: внутри добрый, теплый, золотое сердце, а колючки на всяк выпадок — выставляет, защищается, значит. А зачем, я вас спрашиваю? От кого это защищаться? Наоборот, людей надо любить. Открываться им душой. Так ото ж. Ваня будет художником, вот вы увидите, ему бы только не болеть да жениться на хорошей девушке, он пойдет по моей линии, ой па-а-йдет»…
«А сколько же, Людмилочка (дай вам Бог здоровья!), и кому надо будет платить за эти переговоры? Это же мы набалакали так много и все — «сто пудов гречаной вовны»… Я здесь от пенсии припасла тихонько тридцать карбованцев «на неплановые расходы»… — и бросилась ловко развязывать узелок носового платочка… Я успокоила Марию Авксентьевну, что, мол, это ей подарок от доблестной армии. А скарб пусть полежит до возвращения Ивана, будем на свадьбу собирать.
А тут «из космоса» — как в настоящей сказке — отозвался сам «высокий» генерал. Мария Авксентьевна взяла трубку и поцеловала ее. Сказала, что будет молиться за него и за его важную работу, а еще завтра нарисует ему и армии свои наикрасивейшие цветы, только надо знать этот самый адрес «в космосе» — куда послать картину.
Генерал расчувствовался, старался говорить с художницей по-украински, называл ее «мамой», обещал звонить и помнить этот замечательный вечер. По всему было видно, он утром даст срочный приказ разыскать альбом репродукций Марии Авксентьевны Примаченко…
Сейчас Иван живет в Иванкове, имеет семью, троих детей, рисует, как и бабушка, только по-своему.
- Известно, что Мария Примаченко пережила катастрофу на Чернобыльской АЭС в собственной хате, расположенной недалеко от атомной станции, и отказалась уехать из 30-километровой зоны…
- Вспоминаю наши бесконечные разговоры с художницей о том, что надо бросать Болотню и выезжать из 30-километровой зоны — я подыскала семье подходящее место в Лохвицком районе Полтавщины. И знаете, дискуссий не получалось — Мария наотрез отказывалась от предложений, ибо свято верила, что Бог даст «∙∙ батькўвщинў та Батькўвщинў» счастье выздоровления земли, вод и небес, что процесс создания картин из пожизненным гаслом «на радўсть людям» спасет ее семью, даст всем здоровье, силу, крепость веры в неистребимость народного духа.
… Из глубины двора — за калиной у колодца — лет тридцать подряд заглядывала к художнице яблоня, которую посадил влюбленный в Марию и отвергнутый ею художник из Киева. Часто он приезжал к ней, приезжал долго, просил руки, но она не могла решиться на новую жизнь. Спрашивал: «Вы все Василя ждете? Так уж похоронке двадцать лет». А она: «Может быть все, может, ошибка какая произошла, так бывает в жизни. Я все жду-жду-жду-жду, а там посмотрим, не обижайтеся на меня, пожалуйста, добрый человек, идите с Богом».
И еще… Мария Авксентьевна говорила, что если такое случится, и она умрет, то не надо за ней плакать: она и на том свете не пропадет, будет работать на небесах, в объятиях своих птиц, сказочных звўрўв, неописуемой красоты цветов, и окажется, что это таки действительно рай, эдем…