Известный юморист отмечает 50-летие творческой деятельности
В родной Одессе Роман Карцев бывает лишь наездами, хотя пару лет назад одесские власти подарили ему новенькую просторную «двушку». Прямо на Французском бульваре, с видом на море, всего в пяти минутах ходьбы от театра Музыкальной комедии и десяти минутах — от знаменитого Привоза, где любой торговец расскажет «за Рому» все. Вот и нынче Роман Андреевич побывал в милой сердцу Одессе, где полвека назад начинался его путь на большую сцену. Карцев по-прежнему бодр и жаден до жизни. На вопрос о здоровье артист отвечает сугубо по-одесски: «И сахар есть, и песок, и камни. И соль, и перец, и горчица. В общем, все есть. Это сейчас я с виду ничего. А последние полгода серьезно болел, в Израиле сделали несколько операций на сердце. Поэтому и мой одесский, и другие концерты были перенесены. Теперь снова на рабочем месте, на сцене».
— Роман Андреевич, у вас набежало столько юбилейных дат, что сам Бог, как говорится, велел.
— Вы это о чем?
— Прежде всего, об «афишной» дате — полвека на сцене. А еще — 45 лет в кино, 40 лет окончания ГИТИСа.
— Если честно, я всегда со страхом думаю о прожитом, пережитом, весьма неохотно возвращаюсь к своим старым миниатюрам, ведь я их уже не исполню так, как мог сделать это 35—40 лет назад. Вообще, не люблю все эти плачи по прошлому. Его, естественно, надо помнить, но не следует по нему страдать.
*Роман Андреевич, несмотря на возраст, продолжает выходить на сцену, поднимая людям настроение (фото Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»)
— Тогда лучше — о перспективе.
— Это классно. Перспектива отличная, главное — направление определено. Как у Михал Михалыча Жванецкого, главное — к земле привыкнуть. Не в том смысле, что ее, землю, вдруг возьмут и нам раздадут под сад-огород, а в том, что адаптироваться нужно накануне положенных всем двух метров.
— Это уже грустный юмор.
— Когда размышляешь о бренности существования, не очень смешно становится. За собой замечаю: с тех пор, как Витя ушел (Ильченко — Авт.), я почти не смеюсь. Не прочь посмеяться, но не вижу ничего такого, что вызывало бы у меня смех. Болея, лежал перед телевизором, на пульте кнопки перебирал. Ну, нечего смотреть. В зале хохочут, а мне хоть бы что. Не знаю, может, это старость. Или опыт. А может, мудрость.
— С годами чувство юмора притупляется?
— Не думаю. Оно либо есть, либо его нет. Это природное и возраст здесь ни при чем. Может только притупиться само восприятие смешного. Короче, какова жизнь — такой и юмор. Вернее, действительность. На артистическую пенсию не очень-то разгонишься. После многих десятилетий стажа — нате вам пять тысяч рублей (чуть больше 1200 гривен. — Авт.) и, как говорится, ни в чем себе не отказывайте. Хотя именно в этом, возможно, и заложено нечто хорошее. Появляется стимул к работе. Если бы не концерты, не творческие вечера, не отдельные корпоративы, пришлось бы личное имущество распродавать. Ведь насыщенной жизни сейчас ни у кого из артистов нет. Разве что у мальчиков, на которых ходят 14—15-летние девочки. И то… От нынешнего юмора я просто в шоке! Нельзя выходить и матом ругаться, засвистывать передачи, нельзя. Человек должен это понимать. Не хочу приводить примеры, вы сами видите.
— Не обидно, что юмор так вот деградировал?
— Обидно, конечно, но ничего не сделаешь. Это время, уже отравленное поколение, а может быть, два.
— Как вам КВН и «Comedy Club»?
— Не смотрю эти программы, чтобы не расстраиваться. А молодежь их любит. Сейчас наступило время примитивизма. Что ж, в искусстве есть такой жанр, были художники-примитивисты, которые многим нравились. Теперь тоже все очень просто, не нужно думать или вдаваться в подробности, поржал, как лошадь, и пошел. Я, вообще-то, стараюсь не очень переживать, хожу-езжу только туда, куда мне хочется.
Очень люблю Украину, в любое время дня и ночи могу сюда отправиться, в любой город — большой или совсем маленький. Теперь реже бываю в Прибалтике, в Сибири. У меня сейчас такой возраст, что еду в Америку, Германию, Австралию, чтобы повидаться с родственниками, друзьями и заодно выступить. На концертах присутствует моя публика. Люди знают, на что идут. Стоя аплодируют, кричат: «Спасибо!» Они соскучились по хорошему юмору, по нормальному слову. По телевизору сейчас совсем другой юмор. Понятно, что жизнь изменилась, артисты шутят так, как, видимо, хочется публике. Но на меня, на Жванецкого ходит другой зритель, наш.
— Кто он, ваш зритель?
— В основном, люди в возрасте от пятидесяти до семидесяти, зрители, когда-то видевшие меня на сцене, приходят просто посмотреть, как я выгляжу. Бывает, молодые хотят что-то послушать. Для них и для среднего поколения даю концерты в московских клубах. Есть, например, такой клуб на Таганке — «Альма-матер». Там выступают хорошие артисты — Саша Филиппенко, Борис Гребенщиков, Таня и Сережа Никитины… В этот клуб приходит серьезная публика. Выступая там, я получаю большое удовольствие. У меня программа сейчас состоит наполовину из произведений Жванецкого, наполовину из моих вещей. Мог бы играть Жванецкого весь вечер, но вдруг и сам ударился в сочинительство. Хотя я никакой, конечно, не писатель — я артист, импровизирующий на бумаге. Тем не менее издал две книги. Это мемуарная проза, и я играю отрывки из нее.
— «Нового» Жванецкого играете?
— Нет, только классику — «Склад», «Воскресный день», «Собрание на ликеро-водочном заводе»…
*Дуэт Роман Карцев и Виктор Ильченко в Советском Союзе был невероятно популярным
— Ощущаете ли вы то, что называют энергетикой зала, обратную связь?
— Естественно. Это самое основное. Я уже много лет разговариваю с публикой, рассказываю что-то из моей жизни. Зрителям очень интересно, они внимательно слушают. Я понял, что нужно разговаривать со зрителем. Райкин никогда этого не делал. Он играл спектакли, как в театре. Думаю, что и театр должен разговаривать с публикой. Кроме пьесы, должна быть еще импровизация. Правда, сейчас редко хожу в театры. Они там упражняются. Кто разденется, кто на роликовых коньках выйдет на сцену. Но кое-что есть — у Кости Райкина, у Марка Захарова…
Опять же, нынче другая публика, нежели была в СССР. Правда, тогда тоже не обходилось без курьезов. Однажды 31 декабря, в самый канун Нового года, поступила депеша: срочно прибыть в Москву на концерт. Усадили нас с Витей Ильченко в самолет, доставили, поселили в гостинице «Варшава», велели из номера не выходить. Потом позвонили: «Готовьтесь к десяти часам вечера, играть будете «Авас». К означенному времени черная «Волга» повезла нас в Барвиху, в правительственный санаторий. Голубые ели, охрана. Говорят: ждите. Ждем. В половине двенадцатого мы поднялись наверх, в гостиную. А там члены ЦК с женами играют в домино.
В 23.45 все расселись за столиками, мы — сбоку. 23.50 — слушаем приветствие товарища Подгорного советскому народу. Товарищ Подгорный сидит тут же и тоже слушает. Потом — куранты, гимн. Мы сидим, пить нельзя. За столиками голосование, тамадой избирают маршала Баграмяна. Он предоставляет слово секретарю ЦК
Мы сидим, пить нельзя. Потом тамада предоставил слово первому секретарю ЦК
Потом первый секретарь ЦК
— На концертах бывало, чтобы публика вас не понимала?
— За пятьдесят лет — считанные разы. Просто случаются такие несчастья…
— Это с тех самых «барвихинских пор» вы не ходите на выборы?
— Если честно, не помню. Не хожу туда — и все. Я еще застал время товарища Сталина, когда нас всех водили строем. А потом… Никому не верю из наших руководителей. Что ж я буду за них голосовать? И вообще, я политикой не занимаюсь — это бесполезное дело. Мы никогда не боролись с советской властью. Она сама развалилась.
— Заодно и цензура исчезла.
— Да уж… Какой она была в советские времена! Больше всего лютовали украинские партийные функционеры. Никогда не забуду, как нас пригласили в Киев — 18 спектаклей в Октябрьском дворце. Перед гастролями нам предстоял просмотр. В зале — представительная столичная комиссия из неудавшихся музыкантов, спившихся актеров и несостоявшихся критиков. Короче, контингент, которым запросто может варьировать инструктор полукультурного отдела. Вердикт: нам непонятно, значит, не годится. Примеров и, мягко выражаясь, перегибов — величайшее множество.
Запрещали почти все наши спектакли. Мы играли их на свой страх и риск. Запрещали в Москве — мы играли в Новосибирске. Запрещали в Новосибирске — играли в Ташкенте. Большая страна, никто не мог за всем уследить. Они и сейчас не знают, кто где ворует. Воруют черт-те где, они туда приезжают — а те уже уехали. Такая страна, каждый делает, что хочет. Конечно, за стационарными театрами можно спокойно проследить, но мы-то разъезжали всегда. Они приходили, запрещали и уходили, а мы играли спектакль на следующий день. Так и жили. И публика на нас хорошо ходила. Даже если мы выступали на стадионах или во дворцах спорта, никто не знал, разрешают нам там играть или нет. Бардак был. И есть. Однако то, что творится сейчас… Если кратко, полагаю, что у режиссеров и исполнителей должна быть какая-то самоцензура.
— Не так давно увидела свет ваша очередная книга юмористических рассказов, но она продается только на концертах.
— Это сборник «Родился я в Одессе». Следующее его издание «Приснился мне Чаплин…» вышло небольшим тиражом — две тысячи экземпляров. Я все забрал себе, поскольку не хочу, чтобы книга продавалась на вокзалах. Продаю ее нормальной публике, которая это действительно прочитает. Я стал писать еще и потому, что с Мишей мы сейчас меньше работаем. Он сам выступает, а мои рассказы тоже понравились зрителям. У меня более 60 своих миниатюр. Бывают вечера, на которых я по два часа читаю собственные вещи. Честно говоря, не могу их даже выучить, поскольку противно учить собственные тексты.
— Вы еще и киноактер.
— Какой там! Я совсем не считаю, что попал в кино, просто немножко снимался. Думаю, каждый должен профессионально заниматься своим делом. Кино для меня — что-то вроде хобби.
— Но ведь на вашем личном счету немало ролей, один Швондер чего стоит.
— Это до боли знакомый советскому человеку образ. Он вечный, как и Шариков. Люблю Михаила Булгакова. А «Собачье сердце» — очень интересный фильм с хорошими актерами. Даже собака там отлично сыграла.
— Роман Андреевич, можно хороший анекдот напоследок?
— Анекдоты, как секс, — требуют выпивки. Мне, как вы поняли, сейчас нельзя… Нет, не секса — выпивки. Потому лучше расскажу-ка я вам быль. Администратор одесской филармонии Дмитрий Козак всегда стоял на улице, у здания, и когда приезжали артисты, выходили из автобуса и радостно сообщали: «Дмитрий Михайлович, здрасьте, мы прибыли!», он отвечал: «Какие прибыли? Одни убытки!» А мне жаловался: «Я тридцать лет в партии! Они меня вызвали на чистку! Они мне говорят: «Дмитрий Михайлович, вы тридцать лет в партии, вы руководите культурным заведением, вы не ходите на политзанятия. Какой пример вы подаете молодежи!» Так я им говорю: «Ученье Маркса — вечно?» — «Вечно!» — «Так я еще успею».