Сегодня исполняется девять дней со дня смерти матери журналиста, убитого в 2000 году милиционерами
Пани Лесе (коренной львовянке нравилось, когда ее называли именно так, а не по имени-отчеству) досталась нелегкая судьба. Детство пришлось на голодные послевоенные годы (она родилась в июне 1945 года в семье украинского патриота Теодора Корчака). Рано выйдя замуж, пережила гражданскую войну в Грузии, работала в госпитале, лечила больных, выхаживала раненого в бою сына Георгия. После его загадочного исчезновения в 2000 году пани Леся оказалась под прессом всеобщего внимания: ее вызывали на допросы, следователи приезжали к ней домой, журналисты брали интервью, без конца перебирая их с сыном жизнь. Она держалась мужественно. Лишь однажды мама украинского журналиста призналась: все эти годы находится в постоянном страхе за Георгия (мать до конца жизни не верила в смерть единственного сына), за внучек Нану, Соломию и других родственников. Не боялась только за себя — будучи глубоко верующим человеком, считала, что все испытания, посылаемые Богом, имеют свое предназначение.
Последний раз мы с 68-летней Лесей Гонгадзе разговаривали пару месяцев назад. Уже тогда она была неизлечимо больна и как медик знала об этом. Но не сказала о тяжкой болезни ни слова, а на вопрос о здоровье привычно ответила: «Спасибо, потихоньку». Ее беспокоило другое: пани Леся судилась с бывшим заместителем министра внутренних дел, а ныне народным депутатом генералом Николаем Джигой о защите чести, достоинства и деловой репутации сына.
— Джига публично утверждал, что Георгий якобы имел привычку занимать у друзей небольшие суммы денег и не возвращать, не платил за съемную квартиру, — возмущалась пани Леся. — Якобы он участвовал в грузино-абхазском конфликте как наемник. А для меня очень важно, чтобы имя моего погибшего сына не оставалось запятнанным в этой грязной лжи. Я добиваюсь от МВД извинений ради внучек — дочек Георгия. Чтобы никогда, прочитав или услышав подобную информацию, им не пришлось краснеть за отца. Чтобы вдруг появившийся какой-нибудь аферист не мог сказать: «Ваш отец был мне должен — платите!».
Пани Леся рассказала, что при небольшой пенсии (1080 гривен в месяц) ей пришлось нанимать адвоката, чтобы составить исковое заявление. Из Печерского суда его несколько раз отсылали обратно — с издевательскими требованиями переделать то точку, то запятую, и каждый раз приходилось дополнительно платить адвокату. Но суд она все-таки выиграла! Сумма заявленного истицей морального ущерба составляла одну гривню — в этом была вся Леся Гонгадзе. Абсолютно принципиальная бессребреница.
Когда власти предлагали ей в качестве компенсации за убийство сына немалую сумму денег и квартиру в любом городе, она отказалась: «Мой сын жив! Милиционеры, задушившие в лесу под Киевом другого человека, должны ответить по закону. А я буду довольствоваться тем, что у меня есть». И продолжала жить в крошечной комнатке в коммунальной квартире на четырех соседей, с длинным коридором и общим туалетом.
Побывав во Львове у Леси Гонгадзе, я была поражена скромностью ее жилища. Потрескавшийся двухэтажный дом в центре города, недалеко от научной библиотеки. Стертая деревянная лестница, отсыревшие обшарпанные стены. Но уже на лестничной клетке витал ароматный запах: поджидая в гости прибывшую с поезда журналистку, хозяйка испекла вкусные блины с творогом.
Усадив меня за изящный круглый стол, пани Леся сняла с плиты, где на одной из конфорок для обогрева квартиры грелся кирпич, кастрюльку с горячим какао:
— Давайте-ка позавтракаем, съедим по блинчику. Или нет — сначала угоститесь сыром сулугуни: на рынке знакомая молочница делает его совсем как в Тбилиси. Такого в Киеве не попробуете! В Грузии сулугуни принято есть с черным хлебом, макая в соус ткемали.
После исчезновения сына Леся Гонгадзе несколько лет боялась ездить в Грузию, опасаясь слежки. Потом поехала — забрать вещи, напоминавшие ей о жизни в Тбилиси. Привезла оттуда настольную лампу под абажуром — бывшую керосинку.
— Я провела с ней войну, когда в тбилисских квартирах не было ни света, ни газа. Приходя из военного госпиталя, где принимала раненых, в холодную квартиру, тут же укрывалась шубой и пыталась согреться. А утром вскакивала с кровати, надевала ту же шубу и бежала на работу — рассказывала Леся Гонгадзе.
Хозяйка вспомнила, как она, 20-летняя «медичка-стоматологичка», впервые оказалась на Кавказе — на собственной свадьбе. С будущим мужем познакомилась в центре Львова. Тбилисский студент-архитектор Руслан Гонгадзе, впечатлившись фильмом Параджанова «Тени забытых предков», вместе с другом приехал в Украину полюбоваться Карпатами и памятниками львовской старины и не смог пройти мимо девушки потрясающей красоты. Всего за три дня кавказец пленил ее сердце.
— Уехав домой, он написал мне три письма. Потом явился с обручальными кольцами! — улыбнулась моя собеседница. — Сыграли две свадьбы — одну во Львове, другую — в доме его родителей. А через год родился Гия.
В том, что молодые супруги расстались, когда маленькому Георгию едва исполнилось три года, Леся винила… только себя:
— Да, у них в семье было так принято: мужчина не занимался хозяйством, уборкой. Руслан увлекался политикой, в дом часто приходили гости — из Киева, Москвы. Всем накрой на стол, подай чистое белье. А ведь я нянчила маленького сына, к тому же еще работала! В сущности, мы расстались из-за одной фразы, выпаленной Русланом в ссоре. Я была неправа, надо бы перетерпеть — хотя бы ради того, чтобы сын рос с отцом.
Стараясь исправить свою ошибку, Леся никогда не препятствовала встречам Гии с Русланом, наоборот. Георгий рос под влиянием отца, увлеченного идеями независимой Грузии.
— Он часто бывал у него в доме, общался и с дедом, и с бабушкой, и с новой семьей Руслана. А мне, чтобы одной поднять сына, приходилось работать с утра до вечера. Сначала по специальности — стоматологом, потом занялась лечебной физкультурой. Кроме больницы, бегала и по домам: лечебная физкультура, массаж. Утром успевала заскочить на рынок, вечером разбирала сумки. На ночь ставила тушиться мясо, чтобы утром на столе оказался вкусный горячий завтрак. Товарищи сына ходили к нам кушать чуть ли не всем классом. Помню, особенно нахваливали мой «французский супчик». А в нем ничего особенного не было, — улыбалась хозяйка. — Обычный овощной бульончик с порезанными кругляшками сосисок и зажаренной на сливочном масле зеленью. Дело не в супе. Просто Гия был очень веселым, компанейским, его все любили…
После школы сын поступил в институт иностранных языков, служил в армии — в Туркмении, Афганистане. Потом вслед за отцом, лидером Национального фронта за освобождение Грузии, увлекся политикой, боролся за независимость родной страны. Увы, все закончилось плохо. Звиад Гамсахурдия, став президентом, внезапно объявил Руслана Гонгадзе, который помог ему прийти к власти, одним из врагов нации. Даже песню такую сложили: «32 пули для 32 врагов народа». В списке «врагов» отец Гии значился 28-м. Не выдержав потрясения, Руслан умер в 1993 году — на 49-м году жизни.
— Я буду любить его до конца жизни, — тихо добавила женщина. — На 40-й день после смерти отца сын снова пошел на войну. Он сказал мне: «Это дело чести, я не могу это терпеть, ведь обидели моего отца!» Надев белый халат, Георгий перевозил раненых. Но когда под бомбежкой погиб его друг, тоже санитар, Гия взял в руки автомат.
Позже, уже как журналист, он отправился в Сухуми. Фильм «Боль моей земли» потом много раз показывали по телевидению. Во время съемки рядом с оператором взорвался артиллерийский снаряд, Георгия накрыло шрапнелью.
— Я узнала об этом лишь когда его, изможденного и израненного, доставили к нам в военный госпиталь, — вспоминает женщина. — Он до последнего отказывался садиться в самолет, говоря: «Есть еще более тяжелые раненые». В травматологическом отделении у Георгия насчитали 26 ранений. Его рубашка была пропитана кровью на груди и на спине. Это чудо, что он остался жив! Понимаете, почему я не могла стерпеть, когда в украинском МВД моего сына вдруг назвали наемником?
Много ночей не спала мать, ухаживая за раненым сыном.
— Хотя раны уже затянулись, многие из них продолжали причинять боль, потому что внутри остались осколки. Из-за поврежденных сухожилий у него очень болели ноги, и я каждый день делала ему массаж, растирала по нескольку часов. Мне ли не знать, какой формы у него стопы?! Теперь пытаются доказать, что в таращанском лесу нашли тело моего сына. А когда я говорю, что это не он, пробуют сделать из меня сумасшедшую, — рассказывала убитая горем мать.
Леся Гонгадзе до конца жизни верила: ее Георгий жив. Считала, что его выкрали и держат где-то взаперти. Наверное, так матери было легче.
— Незадолго до исчезновения он приезжал ко мне, забрал девочек, которые гостили у меня. Это было в июле 2000 года, уже тогда он сказал, что за ним следят. Просил и меня быть осторожнее. Господи, как мне одиноко без сына! — вырвалось у моей собеседницы. — У нас были очень близкие, дружеские отношения. Повзрослев, Георгий часто говорил мне: «Мама, ты у меня одна, и я никому не позволю тебя обижать».
Мать вдруг с сомнением глянула на большой портрет сына:
— А может, зря я так старалась дать ему образование, воспитывала независимым и бесстрашным? Был бы мой сын слесарем, жил бы где-нибудь рядом со мной, и я сейчас пекла бы внучкам блинчики …
Голос пани Леси дрогнул. Она призналась — очень скучает по Нане и Соломии. Жена Георгия, Мирослава Гонгадзе, увезла их в США, когда девочки еще были совсем маленькими. С тех пор они не общались. Вздохнув, бабушка близняшек показала большую картонную коробку. Сюда, предвкушая встречу с внучками, она раньше складывала подарки: мягкие игрушки, фломастеры и альбомы для рисования. Иногда просто не могла пройти мимо витрины с красивыми платьицами. Увы, время шло, а невестка и внучки не приезжали. Одежки становились маленькими, фломастеры высыхали. И Леся Теодоровна перестала покупать подарки.
— Не позвонят, не напишут по электронной почте, хотя могли бы, — стараясь скрыть горечь, сказала она. — Мирославу вижу каждый день по телевизору. Выглядит хорошо, молодец. Я ее не виню, у нее теперь своя жизнь. Она мать и знает, как лучше для ее детей.
30 ноября Леся Гонгадзе скончалась на 69-м году жизни. Несмотря на онкологическое заболевание, она отказалась ложиться в больницу, хотела оставаться дома. За ней ухаживали родственники и соседи, приходили друзья. Говорят, она до последнего дня находилась в сознании. Знала ли пани Леся об акциях протеста, происходящих в стране? Ведь всегда очень интересовалсь политикой.
Она умерла как раз в тот момент, когда в Киеве на Крещатике начался разгон мирного евромайдана. Мирослава Гонгадзе на своей страничке в «Фейсбуке» назвала это символичным.
Попрощаться с матерью известного журналиста на отпевание в Преображенской церкви Львова собралось более двух тысяч человек. Многие из них тоже считали Лесю Гонгадзе символом мужественности и материнской преданности.