Ровно 70 лет назад была снята блокада Ленинграда. Жителю Донецка в детстве довелось испытать все ужасы жизни в окруженном городе
«Я должен жить за всех моих погибших — маму, папу, дядю и братика с сестричкой, а 27 января обязательно выпью водочки за то, что выжил, и отмечу 70-летие снятия блокады с родного Ленинграда», — говорит 79-летний житель Донбасса Александр Козенков. Он родился в городе на Неве, там встретил войну, осиротел и целый год прожил фактически на улице.
— Сонька, ты разбойница! — шутливо грозит разыгравшейся домашней кошке пенсионер Александр Козенков, 37 лет проработавший на стройках Донбасса. — А в блокадном Ленинграде я за год не увидел ни одного котенка. В 1941 году поймать на помойке кошку считалось большой удачей. Прижмешь ее за пазухой, чтобы перестала пищать, и тащишь тетке на кухню. А она уже готовит из животного похлебку на всю нашу уличную братию. Тетка многих моих друзей по несчастью спасла — ребятишек, которые, как и я, в первые же дни войны осиротели.
В детстве нашей главной ежедневной задачей было найти еду. Все живое и неживое становилось добычей. Лебеда и крапива считались деликатесами. Весной 1942-го даже верхний слой почвы, на которой что-то росло, снимали, заваривали, сцеживали и пили этот отвар с земляным «жирком», закусывая остатками кореньев…
Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года, когда немецко-фашистские войска овладели Шлиссельбургом (Петрокрепость), полностью отрезав Ленинград с суши, и продолжалась 872 дня — до 27 января 1944 года.
Вечером 11 сентября 1941 года немецкие самолеты в ходе массированного налета разбомбили Бадаевские склады, где были сосредоточены все запасы продуктов. В городе начался голод. По приблизительным подсчетам историков, за время блокады в Ленинграде погибли около миллиона двухсот тысяч человек — в основном мирное население.
*Поскольку водопровод в городе не работал, люди каждый день, под бомбежками и артобстрелами должны были ходить к Неве за водой. Эта обязанность в основном ложилась на детей
…Александр Козенков не может забыть страшную сцену каннибализма, свидетелем которой невольно стал.
— На только что умершую на улице женщину набросилась выбежавшая из дома девушка с ножом, — говорит собеседник. — Она стала разделывать свежий труп, запихивая в рот только что отрезанные куски, и никто не мог оторвать ее от жуткой трапезы. В этот момент крыса, грызшая голову тела, упала замертво. Спустя минуту та же участь постигла и девушку. Видимо, крыса уже наелась где-то отравы (яды рассыпали повсюду, пытаясь предотвратить распространение заразных заболеваний, которые разносят грызуны) и отравила кровь трупа.
По словам собеседника, похоронные команды не всегда успевали вовремя увозить лежавших вдоль улиц горожан, погибших от голода. А когда забирали, то иногда обнаруживали, что какой-то части тела уже не- доставало.
— От запаха разлагающихся трупов летом нечем было дышать, — рассказывает Александр Петрович. — Помойки, на которые выливали фекалии, тоже смердели. Канализация и водопровод в городе не работали.
Поэтому ежедневной обязанностью семилетнего Саши и других мальчишек был поход за водой к Неве. Благо река текла неподалеку от его дома.
— Не знаю, как мы не отравились той водой, потому что вся она была с кровью, — на глаза рассказчика наворачиваются слезы. — Многие люди проваливались под лед, а затем ранили себе руки, цепляясь за кромку полыньи, надеясь выбраться. Отгребешь ковшиком в проруби кровь и мазут, что оставляют пароходы, и черпаешь воду в бидон.
Во время авианалетов мальчики бросали тележки или санки с бидонами и бежали домой, чтобы помогать взрослым тушить бомбы-зажигалки. Дежурные сбрасывали их с крыш стоявшим внизу детям, а те оттаскивали снаряды к бочкам с песком или с водой. Бойкая тетушка Саши Козенкова записала всю дворовую ребятню в пожарную команду — чтобы пайка хлеба у них была чуть побольше детской суточной нормы.
Суточную норму хлеба в блокадном городе урезали пять раз. После пятого снижения — с 20 ноября по 25 декабря 1941 года — рабочие получали по 250 граммов хлеба в день, все остальные — по 125. При этом «блокадный» хлеб состоял на две трети из примесей — в него добавляли целлюлозу и опилки. Благодаря Дороге Жизни по замерзшей Ладоге нормы постепенно удалось увеличить. Когда Саша покидал город, детская пайка уже выросла «аж» до 300 граммов в сутки.
Тетя осталась единственным родным человеком у Саши. В первые же дни войны его отец и дядя ушли на фронт, попали в кавалерию, оба погибли. Мать мальчика работала в военном госпитале. Медучреждение разбомбили, и все, кто в нем был, сгорели в пожаре. Младших братика и сестру пытались эвакуировать по Ладожскому озеру. Но баржу потопили немецкие «мессеры», не выжил никто. В небе тогда господствовали фашистские самолеты: они уничтожили десятки судов, а зимой — тысячи автомашин вместе с людьми и грузом. Вскоре разбомбили и дом, где жили Козенковы, и мальчик прибился к своей тете, проживавшей неподалеку.
Собеседник считает: благодаря тому, что взрослые в блокаду спасали в первую очередь детей, дети затем… спасали взрослых — многие начали работать пожарными, грузчиками, санитарами, почтальонами…
— Как я выжил, не знаю, — пожимает плечами Александр Петрович. — Тысячи людей погибли при первых же бомбежках и артобстрелах, а я в бомбоубежище спускался лишь дважды — вместе с товарищами затаскивал туда раненых. Мне казалось, что в здании я скорее погибну — завалит обломками. Поэтому девять месяцев фактически прожил на улице. К тетке забегал лишь поесть да помыться. Обмороженных стоп и сейчас не чувствую. Перенес сыпной тиф. Был ранен осколком фугасной бомбы, — пенсионер показывает вмятины на кисти и у колена. — Взрывной волной меня швырнуло в подъезд, где я сильно ударился головой о стену. Друзья пострадали меньше. Они и отнесли меня в госпиталь.
Мальчик, спал, зарывшись в снег, укутавшись в фуфайку и поплотнее прикрыв уши, чтобы не слышать бомбежек. Но от них невозможно было спрятаться — город ежедневно подвергался многочасовым атакам с воздуха и артобстрелам. Слышно было даже, как на ломаном русском языке с самолетов предлагали сдаваться. Разбрасывали и листовки: «Ленинградские матрешки, вы не бойтеся бомбежки. Мы не будем вас бомбить, будем голодом морить».
— С неба падали не только бомбы, но и пустые бочки, наводя ужас истошным свистом, — вспоминает блокадник. — Летели и ящики с… телами людей, которые расплющивались о землю, окропляя ее кровью, — возможно, в них помещали еще живых пленных. Место приземления такой «посылки» сразу оцепляли, но проворная детвора все равно успевала все увидеть. Мы ведь надеялись найти что-то съедобное.
По словам собеседника, он не помнит, чтобы во время войны его ленинградские сверстники во что-нибудь играли: борьба за жизнь забирала все силы. Особенно тягостными были часы ожидания во время отоваривания хлебной карточки. Из этой нескончаемой очереди часто оттаскивали в сторону тех, кто умер, не дождавшись спасительного кусочка хлеба.
— Потеря продуктовой карточки была равносильна смерти, — говорит собеседник. — И самое страшное: ожидая заветной пайки, я думал: «Хоть бы упал кто-нибудь, чтобы очередь быстрее продвинулась»… Когда 15 июня 1942 года меня все же эвакуировали на Большую землю, я уже не мог идти. Никто из нас не мог — всех истощенных детей, которых собрали по улицам, госпиталям, приемникам-распределителям, несли или вели под руки.
Сашу Козенкова определили в специальный детдом в Ярославской области — для детей, вывезенных из блокадного Ленинграда. Такие интернаты существовали до конца войны. Там девятилетний мальчик наконец пошел в школу. У воспитанников было пятиразовое усиленное питание, которое могли усвоить, увы, далеко не все, пережившие голод.
— Бывало, вечером разговариваешь с товарищем по палате, а утром его уже нет, — вздыхает Александр Петрович. — Помните, в музее истории Ленинграда есть дневник Тани Савичевой — краткие записи на листочках, сделанные рукой девочки, оставшейся в блокадном городе? «Женя умерла 28 дек. в 12.00 час. утра 1941 г. Бабушка умерла 25 янв. в 3 ч. дня 1942 г. Лека умер 17 марта в 5 час. утра 1942 г. Дядя Вася умер в 13 апр. в 2 ч. ночи 1942 г. Дядя Леша 10 мая в 4 ч. дня 1942 г. Мама 13 мая в 7.30 час. утра 1942 г. Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня». Так вот, Таня тогда выжила: спустя несколько дней ее нашли и поместили в детдом, потом эвакуировали на Большую землю. Умерла она уже в детдоме первого июля 1944 года от последствий истощения.
Мой собеседник сменил шесть детдомов. По словам Александра Петровича, везде кормили хорошо. Даже оставляли леденцы в больших вазах — ешь, сколько хочешь. Но маленькие ленинградцы продолжали прятать в карманы недоеденный за обедом хлеб, который ночью поглощали под одеялом. А зимой завернутые в газетку корочки закапывали в «тайниках» в снегу. За торты, которые дали детдомовцам в День Победы, никогда не видевшие такого лакомства ребята передрались…
— В детдоме я думал, что хлебом никогда в жизни не наемся! — признается собеседник. — Это чувство у меня прошло уже по окончании ремесленного училища, когда, получив первую зарплату на авиазаводе в Куйбышеве (ныне Самара Российской Федерации), где работал слесарем, накупил себе и хлеба, и всего, чего хотел.
Война для Александра Козенкова закончилась шестого июня 1945 года в детдоме в Ульяновской (ныне Казанской) области. Этот день он вспоминает с болью в голосе. Почти всех детдомовцев разобрали приехавшие родственники. Остался Саша да еще двое его товарищей.
— Мы бежали за машинами, цеплялись за подводы и кричали: «Дяденька, тетенька, возьмите нас с собой!» — голос собеседника срывается. — Но люди отворачивались, может быть, чтобы мы не видели, как они плачут от безысходности…
Оставшихся ленинградцев поместили в обычный детдом, где царила детская дедовщина. Подростки бежали. Бродили по берегам Волги. Вскоре милиция задержала их с полными карманами украденных в саду яблок. Всех отправили в ремесленное училище. Девятого мая 1950 года воспитанников училища возили в Москву на парад Победы. «На трибунах, мимо которых маршировала наша колонна трудовых резервов, стояли Жуков, Сталин, Ворошилов, Берия», — вспоминает рассказчик.
В родном Ленинграде Александр Козенков побывал в 1951-м. Сходил в архив, где взял справку, в которую «уместилось» все его детство. Навестил тетю, увидел, как она сильно сдала — едва признала племянника. На месте, где в деревянном двухэтажном доме № 26а по улице Подрезова в квартире № 3 семья Козенковых встретила известие о начале Великой Отечественной войны, обнаружил пожарную часть. Съездил на Пискаревское кладбище. Там в одной из 186 братских могил, в которых покоятся 420 тысяч жителей города, погибших от голода, бомбежек и артобстрелов и 70 тысяч воинов — защитников Ленинграда, похоронена и его мама.
— В армии был сапером, разминировал территорию, на которой воевали белорусские партизаны, — говорит Александр Петрович. — Но, как видите, и там выжил, не подорвался. После службы возвращаться мне было некуда и не к кому. Поэтому с радостью записался на восстановление шахт Донбасса. Подумал: «Украина — это самая богатая республика, это же наша житница! Там с голоду уж точно не пропадешь!»