Вся палата мариупольской больницы, где сейчас лежит девятилетний Дима, заставлена игрушками и посылками. Некоторые из них мальчик еще даже не успел распечатать. Это гуманитарная помощь, которую маленькому герою приносят неравнодушные жители Мариуполя. На стене рядом с Диминой кроватью висят детские рисунки. «Выздоравливай скорее!» — написано детским почерком. А под нарисованными солнышком и сердечком еще одна надпись: «Ты — мой герой! Я люблю тебя и научу ходить. Даже на одной ножке». Эти трогательные послания Диме пишет его семилетняя сестричка Лера. Девочка лежит в соседней палате, к братику ее пока не пускают. Но Лера помнит: когда их дом начали обстреливать, именно брат спас ей жизнь.
В палате Димы круглосуточно дежурит папа Эдуард. Димина мама не отходит от Леры. В Мариуполь они приехали из Иловайска Донецкой области. Рассказывая корреспонденту «ФАКТОВ» о том, что им пришлось пережить за последний месяц, Эдуард часто прерывается, голос мужчины дрожит.
— Жена хотела бы с вами поговорить, но не может — сразу начинает плакать, — рассказывает Эдуард. — Держится только ради детей. Понимает, что сейчас она нужна им как никогда. Дима часто спрашивает, когда мы вернемся домой. «Здесь, в больнице, хорошо, но дома лучше, — говорит сын. — Может, дома я быстрее бы выздоровел… Или там все еще стреляют?» — «Не стреляют», — отвечаю, а сам еле сдерживаю подступивший в горлу ком. Сын еще не знает, что возвращаться нам некуда. Нашего дома больше нет.
Когда на Донбассе начались военные действия, семья Павленко, как и многие другие, надеялась, что все обойдется. Люди узнавали, где в городе есть подвалы и бомбоубежища, но были почти уверены, что им это не пригодится.
— Это сложно объяснить, — говорит Эдуард. — Казалось бы, стреляют уже совсем рядом, в соседнем районе гибнут люди. Но ты все равно веришь, что тебя это не коснется. Я убеждал в этом детей, успокаивал их. А однажды ночью Димка примчался с криком: «Папа, там на улице что-то гремит! Сильно так, громче, чем салют! Что это?» С тех пор начался сущий ад. Еще вчера перестрелки были за городом, на блокпостах, а тут начали бомбить кварталы с мирными жителями. Те, у кого были машины, забрали деньги и документы и тут же уезжали. Другие стали прятаться по подвалам и бомбоубежищам. Мы переехали в дом к теще — у нее был довольно большой подвал. С тех пор только там и жили. Благо, у нее оставались запасы продуктов. Выходить даже в магазин было слишком опасно. Моего знакомого, который попробовал это сделать, ранило. Осколок попал в грудь, зацепил легкое. Другому моему приятелю оторвало руку. Он тоже ненадолго вышел из погреба, в котором прятался. Больницы к тому времени уже не работали, «скорую» вызвать было невозможно. К счастью, нашлись неравнодушные люди, которые согласились отвезти его на машине в другой город.
Бомбежки продолжались, и в какой-то момент в городе пропали газ и электричество. К счастью, в доме у тещи были свечи. А вот чтобы что-то приготовить, приходилось выходить во двор, разжигать костер. Так делали все соседи. Пожарили кусочек мяса (если он, конечно, есть) — и бегом обратно в погреб или в подвал, пока опять не начали стрелять. Дети тоже это понимали. «Папа, ты долго по двору не ходи, — контролировал меня Димка. — А маму с Лерой я сам туда не пущу». «Ты наш защитник», — улыбался я. В какой-то момент вдруг заметил, как мой сын повзрослел. Еще вчера играл в компьютерные игры, а когда в городе началась война, вдруг стал серьезным и ответственным, ни на шаг не отходил от сестрички. Сам готовил Лере обеды, а если приходилось выйти во двор, Дима всегда шел первым — проверить обстановку.
Однажды Дима поделился наблюдением: «Папа, я заметил, что когда что-то начинает свистеть, сразу нужно прятаться. А если не свистит, значит, стреляют где-то далеко и нам можно выйти во двор. Хоть на пару минут». Как же дети радовались этим минутам! Выйти на свежий воздух было для них счастьем. Хоть Димка и говорил Лере, что у нас хороший подвал, я видел, что его тоже это удручает. «Неправда, пап, — возражал Димка. — Я привык уже. И даже выстрелов не боюсь, честно! Просто когда стреляют, нужно сидеть в подвале и не высовываться».
В день, когда случилась трагедия, в Иловайске было относительно спокойно. Проснувшись, Дима с самого утра прислушивался, нет ли свиста, предупреждающего о том, что стреляют совсем близко. Свиста не было. И семья решилась ненадолго выйти во двор.
— Вместе с нами вышла и теща, — вспоминает Эдуард. — Лера начала играться, а Димка, с опаской оглядываясь по сторонам, стоял рядом с ней. Теща хотела пойти на летнюю кухню за посудой. Помню, я пошел к детям, и вдруг — оглушительный хлопок. Все как будто взлетело в воздух. Меня подбросило, земля под ногами содрогнулась. В голове зашумело, перед глазами все поплыло. Я упал на колени. Открываю глаза: а вокруг все в пыли, ничего не видно — ни дома, ни подвала, ни летней кухни…
— Вокруг осколки и кусочки каких-то предметов, — продолжает Эдуард. — Вдруг до меня дошло: наш дом обстреляли! Наверное, попал снаряд. Но где жена и дети? Тело дрожало, ноги казались ватными. Тем не менее я смог встать и пошел искать родных.
Подойдя ближе к дому, Эдуард увидел, что летней кухни больше нет — ее полностью уничтожил залетевший во двор снаряд. Рядом с разрушенной стеной мужчина увидел тещу. Она лежала на земле вся в крови.
— Тут я услышал, как кричит сын, — вспоминает Эдуард. — Обернувшись, увидел Димку — он был рядом с тещей. Подбегаю и вижу, что у него… оторвана нога. Лежит рядом и болтается на одних сухожилиях. «Папа, что это?! — в ужасе кричал Димка. — Она точно дышит?» «Кто она?» — спросил я одними губами. «Лера! — закричал сынишка. — Она же здесь!» Я даже не сразу ее увидел. Димка лежал на Лере, закрыв ее собой. Дочка была в сознании, но сильно напугана «Что это было?» — спросила дочка. Дима пытался ей объяснить, а сам в это время истекал кровью. На счету была каждая секунда. Я взял сына на руки, осторожно подхватил оторванную ножку и понес на огород. «На помощь! — кричал я в надежде, что отзовутся соседи. — Христом Богом прошу, спасите моего сына!» Я кричал так, что меня, наверное, слышала вся улица. К счастью, меня услышал брат жены — в момент взрыва был неподалеку. Он мгновенно сориентировался — взял бельевую веревку и наложил Диме жгут. Сын покрикивал от боли, но держался.
Нужно было срочно искать машину. Тем временем оказалось, что теще тоже фактически оторвало ногу. Брат жены сделал ей перевязку и побежал к соседям за помощью. Димка угасал на глазах. Только что щечки были бледно-розовыми, а тут вдруг стали сине-зелеными. Я сказал сыну, чтобы он ни в коем случае не терял сознание. «Не буду, — пообещал Димка, постанывая от боли. — Как там Лера? Как мама?» — «С ними все хорошо, — успокаивал я. — Не волнуйся». Было видно, что у Димы сами собой закрываются глаза. Но он отчаянно боролся.
Минут через пять приехал сосед. Погрузив в его машину Диму, тещу, Леру и жену, мы поехали в райцентр. По дороге нас несколько раз останавливали на блокпостах, но, видя, что в автомобиле раненый ребенок, сепаратисты нас пропускали. Когда мы уже подъезжали к больнице в Харцызске, Дима потерял сознание.
Несколько дней врачи боролись за Димину жизнь. Мальчик потерял много крови. Ножку спасти не удалось.
— Врачи сразу сказали, что сейчас речь идет не о спасении ноги, а о спасении жизни, — вспоминает Эдуард. — «Если мы попробуем сохранить ногу, начнется заражение, — объяснили нам доктора. — Не исключено, что это уже случилось». Леру положили в соседнюю палату — у дочки констатировали переломы ног. Заверив ее, что Дима в порядке и просто крепко спит, мы с женой не отходили от сына ни на миг.
Потом детей перевели в Мариуполь. На оставшиеся деньги мы купили необходимые лекарства. К счастью, хотя бы не пришлось искать доноров — кровь в больнице была. В реанимацию нас с женой не пускали. Нам оставалось только сидеть под палатой и молиться.
Тогда же, в больнице, Лера рассказала нам, как все произошло. «Мы с Димой стояли около бабушки, — вспоминала дочка. — А потом вдруг что-то хлопнуло и в нас полетела большая металлическая штучка. Она летела прямо на меня. Дима закричал: „Берегись!“, расставил руки — и закрыл меня. А потом мы оба упали». Слушая этот рассказ, плакали даже врачи. Говорили, что наш Дима герой… Ко мне подходили пациенты из соседних палат. «Мы молимся за вашего сынишку, — говорили они. — Он должен жить!» Начали собирать деньги Диме на лекарства. Нам с женой было очень неловко принимать эту помощь — мы никогда в жизни ничего ни у кого не просили. Но денег действительно больше не было, а Диму надо было лечить. Теперь мы каждый день молимся за людей, которые нам помогали. Они — за Диму, а мы — за них.
Только на четвертый день угроза жизни мальчика миновала. Родителям разрешили зайти к сыну в палату.
— Я был очень этому рад, но… боялся, — признается Эдуард. — Наверное, я трус. Но я действительно боялся зайти и сказать Диме, что у него больше нет ножки. Как это сделать? Какие найти слова? Душа разрывалась. Только мне не пришлось ничего говорить. «Пап, я уже взрослый, — сказал мне Дима с порога. — Сам все понял». Я сбивчиво начал говорить, что все будет хорошо, что жизнь на этом не заканчивается. «Я знаю», — вздохнул сын. В его глазах заблестели слезы, но он отвернулся. Как будто боялся мне их показать. Я слышал, как Дима плакал по ночам. Мне хотелось подойти к нему и обнять, но, видя меня или жену, сын тут же вытирал слезы: «Мам, пап, у меня все хорошо. Я уже почти не расстраиваюсь».
Мы не сказали Лере, что у Димы больше нет ножки. Но она как будто почувствовала, что братику плохо. И стала рисовать для него картинки. Нарисовала солнышко, цветочки, двух смешных человечков. Сказала, что это они с Димкой. Увидев эти картинки, сын так обрадовался! Впервые за все это время он улыбнулся и повесил эти художества над кроватью. С тех пор Лера каждый день передает ему рисунки.
— Видели бы вы, какие они классные! — говорит Дима. — Жаль, что Леру пока не пускают ко мне в палату. С ней было бы веселее. А так меня пока «развлекают» врачи и мама с папой.
— Как ты себя чувствуешь?— спрашиваю у мальчика.
— Нормально. Уже лучше. Стараюсь не расстраиваться. И уже могу спать. Сначала не мог, мне все время снился тот день, когда меня ранило. Мы стояли во дворе, и вдруг прилетел снаряд. Все вокруг затряслось, начало сыпаться. Когда понял, что снаряд летит на Леру, я расставил руки — и накрыл ее собой. А потом нас обоих как будто накрыло какой-то волной… Мы упали. Я потерял сознание, а когда очнулся, увидел папу. Он нес меня на огород. Потом появился дядя и перевязал мне ногу. Ну, ту, которой, получается, больше нет…
Помолчав несколько секунд, мальчик добавил:
— Но знаете, есть и хорошая новость. Вчера папе позвонила одна тетя и сказала, что сможет сделать для меня протез.
— Это правда, — подтверждает Эдуард. — Спасибо волонтерам, которые написали о Диме в соцсетях. Позвонила женщина из Ковеля Волынской области. Сказала, что работает протезистом и может сделать сыну протез. Это было бы спасением. Правда, стоимость этого протеза я пока не знаю. Говорят, что это дорого. Но неравнодушные люди не дают нам упасть духом. К Диме в палату приходят жители Мариуполя, которые прочитали о нас в Интернете. Приносят деньги, подарки. Даже предлагают после выписки из больницы временно пожить у них. А Дима спит и видит себя с протезом. «Папа, с ним я быстро научусь ходить, — говорит. — А когда смогу ходить, вернемся в Иловайск, и мы с тобой построим новый дом. Большой такой, двухэтажный. Договорились?»
Фото канала СТБ