Украинский режиссер, попавший в плен к сепаратистам в самом начале войны на востоке, после освобождения сделал постановку «Военный театр Донбасса», с которой объездил уже пол-Европы
Украинский режиссер, обладатель «Золотой Пекторали» Павел Юров и художник Денис Грищук стали одними из первых, кто оказался в плену у сепаратистов еще в начале войны на востоке. Ровно 70 дней они находились в заключении. Все это время за их свободу боролись творческие организации Украины. Павел и Денис вышли на свободу 4 июля, сразу после того, как Славянск был освобожден украинскими военными. О событиях, которые происходят на востоке страны, Павел Юров сделал постановку. Это выдержки из журналистских статей и живые свидетельства очевидцев, которые со сцены декламируют профессиональные актеры. С этой постановкой Павел Юров уже объездил пол-Европы, полагая, что жителям других стран важно донести на понятном языке о событиях, которые сейчас происходят в его родной Украине.
— Название вашей новой работы «Военный театр Донбасса»?
— Это очень условно. Есть несколько вариантов названий, среди них и «Новороссия: теория и практика». Основная задача, которую я ставил, готовя постановку, — продемонстрировать, насколько соответствует заявлениям руководителей так называемых «ДНР» и «ЛНР» то, что происходит на самом деле. В Украине спектакль еще не показывали. Ездим пока по европейским странам. Была мысль выступить в Славянске, но одна из актрис наотрез отказалась туда ехать, ей это кажется небезопасным. Ее можно понять, хотя мне хотелось, чтобы работу увидели люди, которые в большинстве своем разделяют, так сказать, сепаратистские стремления на востоке. Но тут еще важно суметь собрать такую аудиторию.
— Давно были на Донбассе?
— 15 сентября впервые после плена попал в Славянск. Журналисты канала «Аль-Джазира» снимали сюжет. Пришлось пройти, так сказать, по местам нашей «боевой славы». Были возле кафе, где нас взяли в плен, в райотделе милиции, в изоляторе. По сути, я вернулся в эти места через два месяца после плена. Что чувствовал? Честно говоря, был достаточно напуган. Единственное место, где ощущал себя в безопасности, это закрытая камера, где в течение десяти минут находилась вся съемочная группа. Это было в СИЗО, где из одного длинного коридора ведут двери в 15 камер. Я вспомнил, что подобное чувствовал и во время плена: закрытая дверь давала какую-то защиту от боевиков. А еще мне было очень обидно. На улицах Славянска было много молодых людей. Они сидели в кафе, пили пиво. Я думал о том, что они ничего не сделали в апреле, мае, когда все только начиналось. Потому что большей части населения города было все равно.
— Вы же сами с Донбасса и должны их понимать.
— Да, я из Луганской области. Там всегда было аполитичное настроение. Грубо говоря, регион, который хотел стабильности, страдает сейчас больше всех. За свое желание отсидеться и не принимать участия в кардинальных, судьбоносных событиях для страны. Мне совершенно понятно их желание быть ближе к России. Если из Западной Украины ездят на заработки в Европу, то жители востока ездили в Россию. Собственно говоря, людей на Донбассе вполне устраивало то, что решение за них принимали другие.
— Вы покинули Антрацит в юном возрасте. Останься там, какая у вас была бы перспектива?
— Никакой. Я тоже думаю об этом последнее время. Если человек на востоке хочет нормально зарабатывать и обустроиться, то у него небольшой выбор: шахта, государственная служба или банда. У нас криминальный регион, где уже давно живут по понятиям. Мои родители работали на шахте. Отец умер пять лет назад, мать до середины июля находилась в Антраците. Сейчас, когда город занят казаками, мы ее вывезли оттуда. Теперь она в Киеве.
— Даже не представляю, что она пережила, узнав, что сын попал в плен…
— Первый раз я смог связаться с мамой лишь через месяц после задержания, в конце мая. Один из охранников разрешил позвонить. Среди них встречались и добрые люди. В основном, нас охраняли местные ребята из Славянска или жители Донецкой области. Сейчас в этом смысле ситуация кардинально изменилась. Среди воюющих с нами на востоке местных практически нет. Основной контингент войск, обстреливающих наши позиции из «Градов», это русские и кавказцы.
— Почему вы в такое напряженное время решили ехать на восток?
— Хотел для себя понять настроение людей, живущих на моей родной земле, действительно ли большинство поддерживает сепаратистов. Я приехал в Донецк к своему товарищу, художнику Денису Грищуку. В то время уже была захвачена областная администрация, возле которой периодически собирались митинги из 300—400 человек. В остальном город продолжал жить, как раньше. Мы с Денисом возвращались в Киев и по дороге решили заехать в Славянск. Там не проходили никакие митинги, просто были захвачены три здания: горотдел, СБУ и горсовет. На улицах баррикады, российские флаги… По улицам ходили люди с автоматами, в камуфляже, без опознавательных шевронов.
Мы с Денисом просто прошлись по городу, фотографировали баррикады на планшет. Собираясь на вокзал, зашли в небольшое кафе, где сидели люди среднего и старшего возраста, большей частью женщины, а также русские журналисты. Слово за слово, поспорили с посетителями по поводу происходящего, поднялся крик, и мы решили, что лучше будет уйти. Но через 400 метров нас остановили и забрали. Две недели я и Денис просидели в подвале СБУ, потом нас перевели в изолятор, где разместили в камере. Последние пару недель нашего плена (это конец июня) двери в камеру были практически все время открыты. С конца мая мы вызвались разносить еду остальным заложникам. Иногда выполняли и мелкие хозяйственные работы: мыли полы в душе и коридоре.
*Павел Юров (слева) и художник Денис Грищук пробыли в плену 70 дней. Это фото сделано сразу после освобождения
— И что вам за это было?
— Печеньки. Отношение чуть лучше, чем к остальным. Нам позволяли выходить в коридор. Все камеры выходили в один коридор, который закрывался железной решеткой. Кстати, мы знали, где лежит ключ от замка, но бежать так и не решились. Нам это казалось бессмысленным — повсюду люди с автоматами, города не знаем. А так сидим, никто нас не трогает и уже даже не бьет. К тому времени все знали о том, где мы находимся. Иногда охранники гордо мне сообщали: «Я видел тебя по телевизору». Город постоянно бомбили, и мы считали, раз наши знают, где сидят заложники, то непосредственно здание горотдела разрушать не будут.
— На сколько вы похудели за время плена?
— Да я никогда не отличался лишним весом. Вначале нас кормили действительно плохо. А когда сами начали разносить еду, могли себе отсыпать больше, чем остальным. Кормили в основном кашами: гречневой и пшеничной. Иногда были супы, давали и колбасу с соей, кусочком соленого огурца или кабачка. Местным, которые сидели вместе с нами, достаточно часто приходили передачи. Иногда они делились с нами продуктами.
— Чем вы заполняли свободное время?
— У нас была небольшая библиотека с паршивой советской литературой. Из толковых книг, которые мы с Денисом прочитали за время плена, был Новый Завет. В подвале, где сидели первые две недели, читать было практически невозможно, не до того было. Свет тусклый, людей много, нас били… В изоляторе стало поспокойнее. Сначала мы с Денисом сидели в камере вдвоем. Помню, на семнадцатый день нас впервые повели в душ. Тогда я и заметил в коридоре стенд с книгами, и охранник дал нам несколько изданий. Кстати, среди других книг был и Уголовный кодекс Украины — очень полезная вещь. Мы считали, по какой статье и сколько получат наши охранники, например. С конца мая я начал вести дневник. К нам посадили студента, у которого были с собой тетрадки и ручки. Сначала писал тайно, а в июне, когда стало понятно, что никто никуда не сбегает, перестали прятаться.
— Вам давали одежду?
— После душа дали один раз трусы и футболки. Но таких больших размеров, что носить их было невозможно. Все время были в своей одежде. Много пили чая. Был один пленный — местный бизнесмен, находившийся на достаточно привилегированном положении. Он один жил в шестиместной камере.
— Платил за нее?
— Вполне возможно, что какой-то взнос и был. У него были отдельно нары для еды, одежды, гостей. Он мог выходить в коридор и даже ездить за покупками в город в сопровождении охранника. Готовил себе сам в пищеблоке, где были печка, мойка и стиральная машина.
— А чего он там сидел?
— По слухам, сепаратисты его держали, чтобы не мешал им грабить предприятия принадлежавшей ему компании.
— Просто какой-то театр абсурда.
— Это точно. Конечно, тяжелее всего было в подвале СБУ. Я не мог там спать, мы все время находились в полудреме. Сидели на лавке под стенкой. В углу все время горела тусклая лампочка. Когда меня били, я лишь больше убеждался в собственной правоте. Слава Богу, плен меня не надломил. Может быть, потому, что изначально я относился ко всему происходящему как к абсурду. Да, было страшно. Но под конец плена мы стали заниматься так называемым кустарным психоанализом, пытались шутить. Понятно, бывали срывы, ссоры, конфликты, но это все разрешимо.
— Вас вызывали на допросы?
— На следующий день после того, как взяли. Допрос вели офицеры, которых там называли «спецы». Позже я узнал, что один из них был из Крыма, второй — из Днепропетровской области. Бывшие силовики, решившие подзаработать. Нас взяли, подозревая, что мы состоим в «Правом секторе» и приехали шпионить. Все, что спрашивали, тщательно записывали на бумаге. Вообще, я заметил, у них много бюрократии. В изоляторе к нам тоже часто приходили, спрашивали имена, фамилии, адрес. Заглянув в одну из этих бумажек, я увидел, что напротив моей фамилии указана причина задержания: «Был на Майдане». Ни о каких «правосеках» там уже не было ни слова.
— Вы, конечно, были и на Майдане?
— Был. Хотя до декабря прошлого года не интересовался ни экономической, ни политической жизнью страны. Потом за три месяца прочитал, наверное, больше материалов на эту тему, чем за всю свою предыдущую жизнь. Честно говоря, с того момента, когда началось противостояние на Майдане, волнения в других городах, уже было понятно, что в стране грядут серьезные изменения.
— Освобождение из плена стало для вас неожиданностью?
— Не совсем. Двоих из нашей камеры возили на передовую работать в штрафбате. Они возвращались и рассказывали, что наши войска уже близко, что Славянск окружен. Мы пытались следить за поведением охранников. Днем никакой активности не было. Но однажды под вечер они неожиданно закрыли все камеры, даже бизнесмена. В том числе и маленькие окошки в дверях, через которые подавали еду. Помню, я заснул, а ребята играли в карты и рассказывали, что слышали звуки множества отъезжающих машин. Где-то в половине двенадцатого ночи нашу камеру открыл бизнесмен, который, как оказалось, украл ключ. Он сказал, что все ушли, но нужно подождать, чтобы ни на кого не нарваться.
Генератор, подававший электричество, постепенно выработался, потух свет, исчезла вода. Мы начали открывать все остальные камеры. В изоляторе было 43 человека. Нашли бытовку, где находились документы и вещи некоторых заложников. Там же обнаружили и телефоны. Стали звонить в Киев друзьям, которые обратились в СБУ, штаб АТО, спрашивая, что нам делать. Кстати, когда Денис пошел в одну из бытовок искать наши вещи, то наткнулся на шприцы с каким-то препаратом. Мы вышли из изолятора в три часа ночи, украинские военные вывели нас к общежитию, недалеко от горотдела, где мы находились до обеда следующего дня. Затем за нами приехал спецназ, отвез на блокпост, потом в Изюм. Далее был Харьков и, наконец, Киев.
Прошло почти полгода с момента моего освобождения, но финала пьесы под названием «Война на востоке» еще не видно. Несмотря на перемирие, каждый день продолжают умирать люди. Поэтому сейчас мне сложно думать о каком-то новом спектакле. В ближайшее время хочу пойти на курсы военной подготовки, чтобы быть готовым помогать стране.