Знаменитая певица отметила 95-летний юбилей концертом в Московском театре оперетты
Народная артистка России Алла Баянова отпраздновала 95-летие. Певицу поздравил президент России Дмитрий Медведев. «Ваш редкий по красоте и звучанию голос, богатство репертуара, задушевная манера исполнения русских песен и романсов принесли вам искреннюю любовь миллионов поклонников», — говорится в поздравлении президента. Алла Баянова родилась в 1914 году в Кишиневе. Она пела на сценах многих стран мира, выступала с такими знаменитостями, как Александр Вертинский и Петр Лещенко. До сих пор певица поет только вживую. Ее бархатный голос не утратил красоты, а голубые глаза — способность по-детски с восхищением смотреть на мир.
- Алла Николаевна, а с какой песней вы вышли на сцену впервые?
- Это было в моем далеком детстве. Тогда я жила в Париже и работала вместе с папой. Отец мой Николай Баянов был оперным певцом. В Париже на деньги одного очень богатого человека открывался роскошный ресторан, представляющий собой духан. Он был весь в коврах, в литом серебре. На открытие пригласили моего отца. К тому времени он, будучи норовистым человеком, рассорился с режиссером Николаем Балиевым и ушел из театра миниатюр «Летучая мышь», хотя мы с мамой считали это катастрофой! Но так было предрешено судьбой.
Отцу предложили бешеные деньги, чтобы он выступил на открытии ресторана с номером «Кудеяр», благодаря которому прославился в «Летучей мыши». Чисто русский номер отца на фоне выступлений французских знаменитостей был великолепен. Желающих попасть на открытие ресторана было столько, что заняты были все диваны. Многие гости сидели на подушках, которые разбросали на полу. Для «Кудеяра» нужен еще и поводырь, а я знала весь репертуар «Летучей мыши».
Дома у нас не прекращались скандалы с мамой, которая была категорически против того, чтобы я выступала в одном из самых дорогих парижских ресторанов: «Ни за что! Ребенок должен учиться, а не по кабакам петь!» Мы с отцом еле-еле вымолили у нее разрешение выступить в день открытия. Меня одели в рубище, дали деревянную чашку, в которой была пара грошиков, а отец играл слепца. Он совершенно удивительно, великолепно накладывал сам себе грим.
- Выходя к зрителям, волновались?
- Очень. Кстати, тогда в Париже было принято, что дети русских — даже из высокопоставленных семей — выступали перед публикой, после чего матери их тут же забирали домой. Детям очень хорошо платили, они помогали своим семьям.
Ресторан был длинным, и мы долго шли между столиками, пока я довела отца до сруба, на который он с трудом опустился. Сама села у его ног, положила голову ему на колени, и он запел балладу. От его мощного голоса дрожали стекла и люстры! Было очень трогательно смотреть на богатыря в исполнении моего отца, а рядом с ним — щупленького мальчишку, которого играла я. Папа положил свою руку на мое плечо, и мне сразу стало так тепло от этой большой любимой руки. Отец, изображая слепого, смотрел вверх, я же поймала его взгляд и запела «Вечерний звон». Это была моя первая песня и первый триумф!
Исполнив песню, я подняла своего старца, помогла ему встать. Отец был великолепным актером, с таким «трудом» вставал, опираясь на меня, что я чуть не сломалась! И тем же путем — между столиками — мы возвращались обратно. Я заметила, что какая-то дама смотрит на нас, и у нее льются черные слезы — тушь потекла. А я позвякиваю грошиками в кружке. И эта дама с черными слезами кладет мне в кружку цветок, а под цветком какая-то большая зеленая бумажка. Банкнота! Тут такое началось! Все повскакивали и начали бросать мне деньги. Я была вся в деньгах — они были и за воротом, и в рукавах! А один рукав разорвался, и деньги из него сыпались на пол! Но мы уже не наклонялись, нам деньги бросали снова! Наконец мы дошли до конца зала и скрылись за занавесом. Мать на меня смотрит, и я вижу, что у нее глаза смеются, а отец расхохотался и говорит ей: «Ну, что мы скажем на это дело?.. Новую шубку девчонке теперь можно купить! Настоящую, теплую шубку!» Нам дали баснословный по тем временам гонорар, и мать позволила мне выступать еще две недели, продлив наш контракт.
- Вы так и продолжали выступать вместе с отцом?
- Папа организовал великолепный мужской квартет. Все артисты были одеты в черное, очень красиво пели. Как-то отца пригласили выступать в Каннах в одном из баров. Я тоже увязалась. Директор бара опаздывал, причем не на пять минут. Папа говорит: «Я что, буду этого французишку ждать?! Нет! Вот вы сейчас мою дочь послушайте! Ей всего тринадцать лет, но вы оцените, с какой легкостью она переходит из тональности в тональность, как чувствует каждую ноту!» Начал хвастаться мною перед своими коллегами, совершенно не видя, что директор уже стоял у двери и слушал.
Я исполнила романс «Хризантемы». Отец учил меня петь его нежно, тянуть, не форсируя голос. Только тогда произведение дойдет до сердца чужестранцев, перед которыми мы выступали. Я спела, и в это время подходит господин директор, шикарный такой, и спрашивает: «Извините, девочка принимает участие в квартете?» Отец говорит: «Нет-нет-нет! Это моя дочь. Она учится». — «А если я вам предложу контракт более длительный и для вас очень интересный, вы согласитесь, чтобы она выступала?» Папа растерялся, вспомнив маму. Ответил: «Знаете, я поговорю с женой. Дочь приехала только на две недели — покупаться, а потом я ее отправлю в школу, в Париж».
- И что сказала мама на этот раз?
- Ни за что не соглашалась. Как сейчас помню, у нее в руках был какой-то хлыстик, она шлепнула им по столу и сказала: «Нет! Я своего ребенка не продаю!» Отец говорит: «Хорошо. Но ты хотела отдать ее в консерваторию. А обучение там стоит очень дорого! Можешь ей это обеспечить?» Тут мать сразу сникла: «Нет, не могу… » Так начался мой профессиональный путь. Я пела вечерами, до часу-двух ночи. Потом мама везла меня домой, я спала до семи-восьми утра, затем ко мне приходил учитель. В конце года я сдавала экзамены в одном из колледжей.
- Расскажите о вашей работе с Александром Вертинским.
- Я познакомилась с Александром Николаевичем, когда мне исполнилось 13 лет. Вертинский произвел огромное впечатление на меня, став моим кумиром навсегда. Он забрал меня в Большой Московский Эрмитаж, где я и пела под его крылышком. На мой дебют в Эрмитаже Вертинский подарил мне двадцать одну пунцовую розу. Я думала: «Как жаль, что я такая маленькая. Почему мне не двадцать один год!» Так, как Вертинский, не поет никто. Пытаться повторить Вертинского — по меньшей мере убого. Лучше вовсе не петь его песни.
- Но ведь вы исполняете песни Вертинского.
- Только две его песенки я включила в свой репертуар. Одна из них «Сероглазый король» на стихи Анны Ахматовой и музыку Александра Николаевича, а другая — «Журавли». «Журавли» почему-то приписывают Пете Лещенко, хотя он ее никогда не пел и даже не знал. Как-то эти «Журавли» жили отдельно и не вплетались ни в чей репертуар. Но Александр Николаевич взял последний куплет, который был и мне, и ему невероятно близок. Когда я доходила до последнего куплета и произносила: «Но я знаю страну — там, где солнце сияет, там, где ранней весной слышно трель соловья, там улыбки людей, там меня понимают — то Россия, Россия моя!» — у меня сжимало горло и хотелось плакать. Ведь меня всю жизнь не понимали — я пела чужим людям на своем родном языке. И песня «Журавли» осталась далеким эхом моей бесконечной ностальгии по родной земле. Так как у меня почти абсолютный слух, то я всегда очень быстро схватывала песни. Например, есть такая песня «Девонька».
- Которую, если не ошибаюсь, вам спел Жорж Ипсиланти?
- Да. Он спел, и я подумала, как бы мне хотелось иметь девочку, чтобы она была моя и Жоржа. Ведь мы же с ним обвенчались, но мои родители были против нашего союза, считали Жоржа недостойным такой красавицы, такой талантливой девушки, как я. Как-то мы с Жоржем поехали в Ригу и зашли там в нотный магазин. Жорж перелистывал ноты и увидел песню «О Волге грежу я». Я говорю: «Жоржик, ну неужели мы не увидим никогда Волгу? Давай оставим родителей тут, а сами поедем в Россию». На что он ответил: «Если мы поедем в Россию, на следующий день нас не будет». Поэтому я так запоздала с приездом в Россию. Но лучше поздно, чем никогда!