70 лет назад был освобожден самый страшный концентрационный лагерь фашистской Германии
По различным оценкам историков, в лагере смерти, находившемся около небольшого польского городка Освенцим в 60 километрах от Кракова, было уничтожено от полутора до трех миллионов человек разных национальностей. Они были отравлены газом, расстреляны, повешены, сожжены в крематории, умерли от голода или болезней. Мемориальный комплекс-музей «Освенцим» пригласил выживших бывших узников концлагеря приехать на скорбную годовщину в Польшу, чтобы помянуть всех жертв этой чудовищной трагедии. Музей оплачивает приезд и ветерана, и сопровождающего его лица. Ожидаются делегации из разных стран. Пока не известно, будут ли представители от Российской Федерации — несколько лет назад там ликвидировали Фонд взаимопонимания и примирения, который опекал узников нацизма.
Во Львове почти два десятка лет при областной организации общества Красного Креста действует Медико-социальный центр для потерпевших в годы диктаторских режимов, который опекает жертв нацистов. Как сообщила «ФАКТАМ» директор центра Нина Добренька, из Галичины в Польшу для участия в траурной церемонии едут Онуфрий Дудок и Зинаида Пасенкова в сопровождении медиков Красного Креста. Перед отъездом нашему корреспонденту удалось встретиться с бывшими узниками Освенцима.
— Когда началась война, мне было 16 лет, работал на спиртзаводе, резал торф, — вспоминает 89-летний Онуфрий Дудок, прошедший несколько лагерей смерти и около десятка гестаповских тюрем. — В начале 1942 года полицай заявил: «Завод переходит на уголь. Сейчас вас отвезут на другую работу». Нас погрузили в товарные вагоны и несколько дней куда-то везли, лишь раз в два-три дня давая жиденький супчик в бумажном стакане.
Привезли в Германию на какой-то железнодорожный узел. Поместили в бараках. В то время к военнопленным и гражданским в лагерях относились еще более-менее прилично. Я даже умудрился отправить письмо отцу с сообщением о том, где нахожусь. Но тут нас опять погрузили в вагоны и привезли в Нюрнберг. Лагерь, хоть и был за колючей проволокой, но практически не охранялся. Утром я, расспросив прохожих (неплохо знал немецкий язык), пошел в город на почту, чтобы отправить письмо на родину.
Уже на выходе с почты меня остановил полицейский: «Пожалуйста, документы!» А откуда они у меня в таком возрасте? Забрали в гестапо. Следователь пригласил переводчика, знавшего украинский язык, и начал расспрашивать: «Откуда? Что тут делаешь?» Объясняю, что меня привезли ночью. Гестаповец: «Проверим, а пока посидишь в камере». Через три дня снова вызвали на допрос: «Ты совершил побег из лагеря!» Как оказалось, в мое отсутствие там проводилась проверка, и меня записали в журнал как бежавшего. Несколько месяцев держали под арестом, переводя из одной тюрьмы в другую. В общей сложности прошел около десяти. Врать не буду — ужасов не было: ни избиений, ни пыток. Потом меня вместе с другими заключенными отвезли уже в «настоящий» концентрационный лагерь.
Кругом бараки, колючая проволока, вышки с автоматчиками. Построили в огромную очередь перед входом в помещение, перед дверями — несколько надзирателей с дубинками и нагайками. Каждого входящего «награждали» 25-ю ударами. Многие после этого не поднимались. Принял и я свое — от первых десяти ударов боль нестерпимая, но потом спина словно каменеет и ничего не чувствуешь. Спать положили на трехъярусные нары, лежать невозможно — столько людей, что можно только сидеть. На заключенных буквально висел слой вшей, которых немцы «выращивали» на нас для каких-то опытов.
Утром по свистку под градом ударов надо было выскакивать из барака на улицу. Только оказались на плацу, снова свисток — бежать в барак. Так нас гоняли и избивали дубинками до обеда. Избиения продолжались каждый день целый месяц. Первую неделю не давали еды. Как потом нам объяснили охранники, это было наказание каждому из нас за допущенные нарушения. Наконец, перевели из штрафного лагеря в обычный. Стало немного полегче, водили под конвоем на работу — копать траншеи, таскать камни, складывать деревянные дома.
Зимой 1942 года на нас снова надели кандалы и повезли в лагерь в Шлесенбург. Встречать новичков вышел лично комендант: «У нас тут нет жизни — к нам привозят умирать. Кому это не нравится, может уходить». Мы поняли — идти под пулеметные вышки, где тебя расстреляют. Нагайками погнали всех в баню на дезинфекцию — мыли ледяной водой. После выдали специальную полосатую одежду-«зебру» и поместили в отдельный барак, где объяснили, как вести себя в лагере. Например, когда навстречу идет немец, надо остановиться, снять шапку, вытянуться по стойке смирно и ждать, пока тот пройдет мимо…
Между бараками ходить категорически запрещалось, но узники в поисках земляков умудрялись, рискуя жизнью, пробираться под покровом темноты в соседние помещения. Во время такой вылазки подросток Онуфрий случайно познакомился с одним поляком. Поляк грустно рассмеялся: «Глупый! Отсюда никого не освобождают, так тут все и сгинем! А чтобы выжить, научись «работать» глазами! Иначе пропадешь». Так Онуфрий получил первый урок выживания в лагере смерти. Правда, смысл совета понял не сразу.
Взрослые узники в основном трудились на каменоломнях. А малолеток заставляли выполнять лагерную работу: каждое утро выносить из бараков горы трупов и на тележке везти в крематорий, убирать помещения, территорию. Когда Онуфрию исполнилось 18, его тоже перевели на работу в каменоломню. Она делилась на два яруса — верхний и смертельно опасный нижний.
— Там было ужасно! — вспоминает бывший заключенный. — Приходилось действительно «работать» глазами, ведь с высоты сыпались огромные камни, сметая всех на своем пути. Надсмотрщики гонят: «Неси! Грузи в вагонетки!» А чуть замешкаешься, подбегают и бьют черенком от кирки — удар по голове, и нет человека. Сколько на моих глазах погибло узников! Утром на работы выгоняли 1200 человек, вечером возвращалось 600—700. Потом слышал, что из привезенных в лагерь более 12 тысяч испанцев уцелело меньше тысячи…
Зимой 1943-го узников построили на плацу, осмотрели. Худым, в том числе и Онуфрию, нарисовали красной краской на лбу ноль. Группу помеченных повели под конвоем автоматчиков со служебными собаками на железнодорожный вокзал. Там выдали по куску хлеба и предупредили: «Это на два дня дороги». Но изголодавшиеся люди съели хлеб еще до погрузки в товарные вагоны. Везли очень долго, на одной станции, например, простояли неделю. Дверей никто не открывал, ни еды, ни воды не выдавали. Чтобы утолить жажду, люди лизали железные заклепки и проволоку, которые покрывались инеем от мороза на улице. Умерших складывали штабелями в другом конце вагона.
И вот поезд остановился. Уцелевших узников заставили погрузить трупы на грузовик, а потом построили в колонну по пять человек. В окружении автоматчиков-эсэсовцев с собаками шли более десяти километров. Отставших просто пристреливали или затравливали псами. Наконец прибыли на место — лагерь Освенцим. Изможденных пленных несколько часов продержали на плацу возле крематория.
— Никто из охраны не обращал на нас внимания, и мы начали ходить по площадке, — продолжает собеседник. — Нашли мешок с печеньем, набросились на него, стали жадно есть. Мне тоже удалось схватить одно, уже надкушенное. Тут от барака подбежал заключенный и закричал по-польски: «Не ешьте! Это отрава для крыс!» Но некоторые люди уже проглотили. Я успел вырвать, однако еще целую неделю мутило. А многие скончались. Уже под вечер на нас пришел посмотреть комендант в сопровождении высокопоставленных офицеров СС. Те, кто знал немецкий язык, слышали, как он брезгливо сказал своей свите: «В газовую камеру не отправлять. На них газа жалко. Сами умрут»…
И действительно, из 200 человек, привезенных вместе с Онуфрием из Львова, остались в живых всего восемь.
Новоприбывших выстроили в огромную очередь и специальной чернильной ручкой, пробивая кожу на руке, нанесли номер, который отныне нужно было знать на немецком языке наизусть. У Онуфрия — 166557. В какой-то мере ему повезло — определили в рабочий лагерь «Д», в котором почти все были украинцами. После каменоломни новая работа показалась более-менее терпимой: разгружали из вагонов привезенные немцами сбитые самолеты, которые потом ремонтировали или разбирали на подземном заводе для отправки в металлолом. Распорядок дня и условия жизни были стандартными для всех рабочих концлагерей: подъем в четыре утра, начало работы в шесть, окончание в 18.00.
*«Этот номер не дает мне забыть ужас, который довелось пережить, — говорит Онуфрий Дудок. — Нельзя допустить, чтобы подобное повторилось» (фото автора)
— Вечером давали «суп» (теплая вода с кусочками свеклы или брюквы) и маленький квадратик хлеба из опилок, — замечает Онуфрий Михайлович. — Но часть и этой микроскопической пайки, каждая крошка которой была на вес золота, умудрялась украсть лагерная служба — вооруженные дубинками и плетками немецкие уголовники. Сначала я никак не мог проглотить свекольный жмых в «супе». Не шло, и все! Хотя понимал — если не буду есть, умру. А потом приноровился: засуну ложку со жмыхом в рот и держу, чтобы не вырвать, а потом, предварительно занюхав дымом из крематория, глотаю. Достать где-то дополнительную еду было практически невозможно.
Мизерный шанс появлялся, когда приходил очередной эшелон с еврейскими семьями. Мы после работы стояли под колючей проволокой и с ужасом смотрели, как их ведут сжигать в крематорий, три огромных высоких трубы которого дымили день и ночь. Смотрели, как их раздевали, заводили якобы мыться в бани (газовые камеры), как направляли трупы в печи, как все это убирали заключенные, почему-то прозванные «командой Канада». Наблюдали и за уборкой вагонов, в которых привозили обреченных на смерть людей. Наши ребята часто находили там настоящий домашний хлеб и перебрасывали его узникам через проволоку. Тот, кто поймал, отдавал лагерную пайку другим, а сам лакомился настоящим хлебом.
С работы нас приводили в шесть вечера, пересчитывали на плацу и загоняли в барак — до 21.00 было, так сказать, «свободное время». Мы садились на землю и терпеливо ждали отбоя. Раньше времени ложиться не разрешали — за это жестоко били. Сидеть нужно было тихо-тихо — разговаривать, петь, ходить запрещалось категорически. Спали в так называемых боксах (четырехэтажные нары). Люди лежали так плотно, что повернуться было невозможно.
После войны много пришлось слышать выдумок о жизни в Освенциме. В действительности не было там дружбы среди заключенных — каждый сам за себя. Да и сил разговаривать просто не хватало. Никаких праздников тайком не отмечали — не было календарей и никто дат не знал. Подпольных организаций никто не создавал — это все сказки. Планы побега или восстания никогда никем не разрабатывались — совершить их было нереально. Смерть мы все видели каждый день, но ежесекундного страха перед ней не было. Сами эсэсовцы никого не убивали и не избивали — брезговали. Экзекуции выполняли тюремщики, набранные из немецких уголовников. Именно они свирепствовали в лагере. В Освенциме людей мучили голодом, холодом, страшным трудом, издевательствами. Будь у меня выбор — лучше расстрел, чем этот лагерь…
— В Освенцим еду первый раз после войны, — признается Онуфрий Михайлович. — Хочу все это еще раз увидеть. Важно предупредить людей, чтобы подобный лагерь смерти, упаси Бог, не появился снова, но уже на востоке нашей Украины. Столько десятилетий прошло, но каждый раз вспоминаю о том страшном времени, когда беру в руки хлеб.
Теперь Освенцим — музей, включенный в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Туристам показывают бараки, газовые камеры для массового умерщвления людей, печи для сжигания трупов, горы человеческих волос, обуви, костылей… А в кинотеатре демонстрируют документальный фильм, снятый советскими режиссерами, которые первыми вошли сюда вместе с войсками маршала Конева.
Солдаты были потрясены, когда им навстречу вышли заключенные, больше напоминающие скелеты, и среди них — около трех десятков детей. Кадр из этого фильма — малыши в полосатых робах — облетел весь мир. «ФАКТАМ» удалось не только выяснить, что крайняя слева закутанная в одеяло девочка на руках у женщины — трехлетняя Зина Пасенкова, самая маленькая узница Освенцима, но и… найти ее с помощью Львовского областного комитета Красного Креста.
*Маленькие узники Освенцима. Крайняя слева на руках у женщины — трехлетняя Зина Пасенкова
— Во Львов меня привезла в 1945 году какая-то женщина, которая и поместила в детдом, — рассказывает 73-летняя Зинаида Ивановна Пасенкова. — О себе я ничего не знала: кто, откуда, где родители, да и в правдивости своего имени и фамилии сомневалась несколько десятков лет. Разговаривала по-русски, но тогда во всех республиках Советского Союза говорили на этом языке. Правда, взрослые все время упоминали, что меня привезли из какого-то Освенцима, и показывали татуированный номер на моей левой руке 77369. Но маленькой я не понимала, о чем идет речь. Лишь в восемь лет узнала, что Освенцим — страшный лагерь смерти фашистов.
Шли годы, Зина закончила десять классов, устроилась работать на местную швейную фабрику. Но мысли о том, как и почему она оказалась в концлагере, где ее родители, не давали ей покоя. Девушка упорно обращалась в Красный Крест, архивы Москвы и Киева, в Комитет ветеранов войны, журналы и газеты. Однако безуспешно.
В начале 1970-х в СССР разрешили поездки в Польшу. Но отпускали за рубеж только к родственникам. Надо же такому случиться, что у мужа Зины, Евгения, поляка по национальности, в этой стране проживал троюродный брат. Он и прислал Евгению приглашение — вызов.
— Перед отъездом я его попросила: «Женя, надеюсь, что в Освенциме должны остаться какие-то документы обо мне. Зайди в музей лагеря, поинтересуйся», — рассказывает Зинаида Ивановна. — Он, вернувшись, прямо с порога меня огорошил: «Узнал, кто твоя мама!» Рассказал, что в музее познакомился с архивариусом, которая, просмотрев немецкие документы, нашла мой номер 77369 — «Зина Пасенкова, три года». А под следующим номером 77370 значилась «35-летняя Юлия Пасенкова» — моя мама. Кроме того, указывалось, что доставили нас в Освенцим поездом из Витебска. Но это совсем не означало, что мы из Белоруссии. По дороге в разных городах в эшелон грузили людей, приговоренных к уничтожению….
В начале 1975 года побывала в Освенциме и Зинаида Ивановна. С ужасом ходила по территории лагеря, узнавала красные кирпичи зданий. В «своем» бараке вспомнила, как спала на соломе, как сотни людей покорно шли мимо нее к газовым камерам, как непрерывно дымила труба крематория. А во время просмотра документального фильма, среди других малолетних узников лагеря смерти в маленькой девчушке, закутанной в солдатское одеяло, вдруг узнала… себя! Приготовила сюрприз и архивариус музея Мария Ципиор, которая обнаружила еще один документ с ее фамилией — медицинскую выписку врачей-гестаповцев.
А в 1975-м Зинаида Ивановна все же нашла в Брянске свою маму, сестер и братьев. От мамы узнала, как попала в Освенцим. Папа Зины до войны работал секретарем райкома партии. Потом ушел с партизанским отрядом в брянские леса, где командовал разведывательно-диверсионной группой. Детей оставили у бабушки, а мама стала связной. Дом, где проживала семья партизанского командира, выдали в 1944 году полицаи. Маму и детей забрали в гестапо. Женщину пытали, а потом с трехлетней Зиной отвезли в Освенцим. О годе жизни в концлагере мама рассказывала страшные вещи: как спала возле мертвецов, умерших от холода и болезней, о публичных казнях, тяжелой работе на каменоломнях. Перед самым окончанием войны ее перевели в другой лагерь.
В 2005 году Германия стала выплачивать компенсации бывшим узникам концлагерей и тем, кого вывозили на принудительные работы. Попыталась получить ее и Зинаида Ивановна, но дотошные немцы потребовали доказательств того, что в Освенциме ей… «нанесли вред». Тогда женщина вспомнила о хранящейся у нее лагерной медицинской карточке. Сотрудники Львовского мединститута помогли перевести текст и пришли в ужас от прочитанного. Оказывается гестаповцы ставили на трехлетней малышке эксперименты! Ее подвергали обмораживанию, прививали черную оспу, травили химическими веществами, заражали вирусными заболеваниями. После чего лечили, испытывая фармацевтические новинки. Получив такую справку, немецкая сторона уже без споров выплатила Пасенковой… две тысячи евро.
Последствия нечеловеческих опытов фашистов уже давно сказываются на здоровье Зинаиды Ивановны. Она плохо видит и ориентируется в пространстве, «скачет» давление, болят голова и суставы, серьезные проблемы с сердцем и сосудами… Практически вся пенсия уходит на лекарства.
Единственный официальный орган во Львове, который по мере возможности пытается помочь бывшим узникам Освенцима, — Медико-социальный центр для потерпевших в годы диктаторских режимов.
— Около 20 лет назад Красный Крест Германии и наш, львовский, филиал решили реализовать совместный проект по созданию в столице Галичины организации, которая бы помогала жертвам диктаторских режимов, — рассказывает «ФАКТАМ» директор центра Нина Добренька. — Тогда мы опекали несколько тысяч бывших узников — стареньких и больных, многие из которых не имеют семей. Сейчас в живых осталось около 60-ти. Помогаем им лекарствами, врачи-волонтеры проводят для них приемы, медсестры делают уколы, перевязки, измеряют давление. Кроме того, мы создали в центре клуб, куда пенсионеры могут прийти, чтобы пообщаться. Женщины вяжут, поют в хоре. Мужчины играют в шахматы, спорят о политике. Вместе устраиваем чаепития, отмечаем дни рождения и праздники. Считаю, что общество не должно забывать об этих людях, которые чудом выжили в лагерях смерти — как немецких, так и советских…