У 29-летней Насти Анисимовой на «Фейсбуке» аватарка: детские пяточки. Такая вот демонстрация идентичности: «Я — мать».
— Да, я получаю удовольствие от материнства, от всех своих детей, — соглашается Настя. — Для меня это настоящий драйв. У меня были девятилетний Илья, шестилетний Игорь и Лукьян, которому год и три месяца. Их я родила сама. Позже к ним добавились шестилетняя Рита, четырехлетний Паша и двухлетняя Танечка (имена изменены. — Авт.). Это дети, рожденные сердцем.
Биологическая мать трех моих последних детей исчезла в 2013 году. Она не была алкоголичкой или наркоманкой. Единственное, что сказали, «очень молода, и дети у нее родились здоровые». Что произошло в жизни этой женщины — неизвестно. После исчезновения ее видели, говорили даже, что она — в «ДНР». Но я ее не виню. Просто благодарю за подарок судьбы — замечательных детей.
— До десяти лет я была единственным и любимым ребенком, — рассказывает Настя. — Меня носили на руках, исполняли все мои желания. Но после того как папа умер от рака, а мама снова вышла замуж, я превратилась в тихую запуганную мышку, которая испытывала страх перед большим миром, никому не нужного ребенка, о котором все забыли. Мама была занята новым мужем, делила какое-то имущество с бабушкой. Отчим меня не обижал, но такого тепла, какое исходило от моего папы, я не чувствовала. Помню, как завидовала своей маленькой подружке, когда ее звали домой с улицы. Она жила на первом этаже, и через окно я видела, как вся ее семья садилась за круглый стол и ужинала…
Это стало пределом моих мечтаний: ужин за столом с людьми, для которых ты — главное сокровище. Но, увы, судьба не дала мне этого. Я перешла жить к тете, потом меня воспитывала бабушка, обожая и балуя. И все же чувствовала себя обделенной.
Наверное, за мои детские несбывшиеся мечты и послал мне Бог замечательную большую семью и потрясающего мужа. Он мне и папа, и мама, и любимый, и лучший друг.
С Ромой я познакомилась в редакции газеты, где после института трудилась журналистом, он подрабатывал там фотографом. Муж стал настоящим соратником. Мы растили сына Илью. Занимались благотворительностью: собирали деньги для больных детей, и они выздоравливали. Это было счастье. Помню, один мальчик болел онкологией, но поборол болезнь, так его мама родила дочку и назвала Настей — в честь меня. Я участвовала в разных украинских благотворительных проектах, потом стала официальным представителем Общества имени Настеньки Рогалевич, названного так в честь российской девочки, которая умерла от тяжелого заболевания печени и желчных протоков: ее не успели спасти.
Мне удалось собрать колоссальную сумму — около миллиона долларов на пересадку печени четырем маленьким пациентам из Украины. Они все были успешно прооперированы в Бельгии.
В те годы я была очень сильной: «Вижу цель, не вижу препятствий». Помню, умерла маленькая девочка от опухоли головного мозга, мама была не в состоянии забрать ребенка из морга, и вместе с папой девочки забирали ее мы с Ромой. В общем, было все: и моменты счастья от выздоровления больных детей, и минуты горя. Но когда у меня родился второй сын, внутри будто что-то сломалось…
Я поняла: больше не могу видеть чужую боль и страдания. Боялась, что, работая с семьей больного малыша, не смогу совладать с эмоциями: буду рыдать. Но потребность «спасать человечество» осталась. Поэтому решила взять ребенка из детдома. Ведь я многое могла ему дать. Свое сердце и свой опыт. Мы с мужем учим детей сами. Наш старший, Илюша, находится на экстернате, успешно окончил младшую школу, профессионально занимается фигурным катанием. Я чувствовала себя завершенной, когда мои дети получали образование от меня.
Для начала стала помогать детскому дому по соседству, заодно пытаясь понять: смогу ли я? Когда осознала, что внутренне готова принять чужого ребенка, мы с мужем начали готовить документы. В 2013 году, благополучно собрав все бумажки, уехали на море, где я опять… забеременела. Узнав об этом, в службе сказали: «Анастасия, куда вам еще ребенка, вам же рожать…»
Однако после родов я продолжала названивать в службы по делам детей: «Мне нужен ребенок!» А в ответ — тишина.
— Вы младенца хотели, наверное?
— Нет, только не грудничка. От своих младенцев устала. Мне советовали брать ребенка не старше моего старшего девятилетнего сына — чтобы не нарушать иерархию в семье, чтобы детдомовский малыш тянулся за более взрослыми братьями. Но найти малыша в возрасте от двух до восьми лет так и не посчастливилось.
Я решила не останавливаться только на харьковских детях-сиротах и девять последующих месяцев методично обзванивала все украинские службы по делам детей. Взвесив свои возможности, готова была взять сироту и с ВИЧ, и с легкой формой ДЦП, но даже таких ребятишек нам не предложили.
В марте 2015 года я позвонила в Донецкую службу по делам детей. И работник службы Светлана Леонидовна, дай Бог ей счастья, сказала, что у них на учете есть замечательная троица: дети-погодки от молодой мамы, лишенной родительских прав. Я испугалась: вместо одного аж целых трое! Потом засомневалась: мне, наверное, троих не дадут. И все-таки спросила, где сейчас дети. Каково же было мое удивление, когда я узнала: двое младших были эвакуированы из зоны АТО в харьковский детдом, которому я помогала вот уже три года! Как говорится, а счастье было рядом.
Я познакомилась с младшими. Кольнуло в сердце: «Мои…» Была уверена, что старший ребенок, Рита, которая осталась в детском доме на территории АТО, тоже войдет мне в душу. Наверное, мы так долго не могли найти себе деток, потому что нас ждали именно эти трое… Все сошлось в одной точке: война, эвакуация детей в Харьков (их вывез на территорию, подконтрольную Украине, Гуманитарный штаб Рината Ахметова), мое желание взять в семью малыша.
Но, как говорится, бойтесь своих желаний. Я так сильно хотела одного малыша, что Вселенная дала мне сразу аж троих приемных детей. (Смеется.)
— К сожалению, Рита оставалась в Славянске, — продолжает рассказ муж Анастасии Роман Луговой. — Ее одну из троих детей не успели вывезти. Она была в другом детском доме. Мы с Настей взяли билеты в зону АТО, чтобы забрать оттуда девочку, но нам сообщили, что Риту почему-то переводят в другой детский дом, за восемь километров от Горловки, где стреляют. Мы молили Бога, чтобы этот город не захватили террористы. Я нанял машину и помчался за Маргаритой. Проезжая через все блокпосты, об опасности не думал. Была одна мысль: поскорее забрать своего ребенка.
— Как вы все разместились в одной квартире? — спрашиваю у Насти.
— С трудом. У нас малогабаритная «трешка» чуть больше 50 квадратов. Муж сделал две трехъярусные кровати. На них в 12-метровой детской спит вся наша орава. Одна комната проходная. В шестиметровой кухне кушаем по очереди. Конечно, мечтаем о доме. Я готова расстаться с квартирой ради дома. Уже даже присмотрела один, за сорок тысяч долларов, но нашу «трешку» можно продать всего за 28. Где взять еще 12 тысяч? Стучусь во все двери с просьбой помочь, но пока безответно.
Многие говорят: раз такая теснота, почему не отдаете детей в детский сад? Но садик, по моему мнению, — такая же казарменная система, как и детский дом. Малыши должны сначала обогреться, насытиться родительской любовью.
К сожалению, у нас нет бабушек-дедушек рядом. Моя мама живет в России, мама Романа — в Вознесенске Николаевской области. К счастью, Рома у меня прекрасно готовит: сутками стоит у плиты. Своей любимой работой — фотографией занимается по ночам. Недавно приняли решение брать хотя бы два раза в неделю помощницу: муж должен отдыхать.
— Дети легко адаптировались в семье?
— И нам, и им сейчас непросто. Ребята социально не адаптированы. Могут есть сырую картошку, бесконечно щелкать выключателями, падать на асфальт. На улице просят у детей еду: «Дай помидорчик, дай булочку, дай печенье», хотя дома только что пообедали. Они пока еще не слышат, не могут осознать моих требований. Легче всего с Танечкой. Она сейчас проживает непрожитое: пьет из бутылочки с соской. Очень ласковая, но в этом и проблема. Малышка пока не чувствует границ: липнет ко всем прохожим, может чужую женщину назвать мамой.
Рита, старшая, тот еще манипулятор. Я мама строгая, и Рита часто заявляла, что у нее есть бабушка, которая ее заберет, что она найдет другую маму, которая будет ей все разрешать… Так и не призналась: реальная это бабушка или выдуманная. Но я поняла: ребенок своим плохим поведением и резкими высказываниями прощупывает степень дозволенного, пытается проверить, будут ли ее любить после таких заявлений. Когда я отвечала: «Конечно, пусть бабушка и другая мама приезжают», Марго обижалась, а потом говорила: «Мама, прости, я так больше себя вести не буду…»
Средний мальчик, Паша, телесно еще замкнут, не раскрепостился. Он плохо ходит, часто падает. Может ехать на велосипеде и упасть на ровном месте. Сначала мы спешили к нему, ахали-охали, а потом поняли: малыш так привлекает к себе внимание, хотя у нас в семье дети его получают в избытке. Когда мы перестали пугаться, Паша пошел ва-банк: разогнался, умышленно упал на асфальт лбом, счесал его до крови и был счастлив, увидев, что мы испугались не на шутку.
Понять такое поведение можно: разве дети получали ответы на все свои запросы от родной матери, от воспитателей? Вот и привыкли добывать внимание взрослых такими радикальными методами.
Мы с мужем были готовы ко всем этим проблемам: прошли в Донецке тренинги приемных родителей, куда по приглашению Фонда Рината Ахметова приезжала известный тренер, детский психолог Людмила Петрановская. Она долго была экспертом проекта «Сиротству — нет», а в этот раз работала с будущими приемными родителями: учила, как вести себя с детьми-сиротами, пережившими психотравму. Ее тренинги и книги нам очень помогли.
*"Я получаю удовольствие от материнства, от всех своих детей, — говорит Настя Анисимова. — Для меня это настоящий драйв" (фото из семейного альбома)
— Мы собирались разместить информацию о детях на портале «Сиротству — нет», но пока готовились анкеты, все трое уже были в семье, — рассказала руководитель программы «Сиротству — нет» Фонда и направления «Эвакуация» Гуманитарного штаба Рината Ахметова Дарья Касьянова. — Их будущие мама и папа приезжали к нам в Донецк на тренинги. Они долго не могли найти себе деток, но знали, что штаб Ахметова занимается эвакуацией детей из зоны АТО. Всего мы эвакуировали 450 ребятишек. Это дети из донецких интернатных учреждений, из Макеевского дома ребенка для ВИЧ-инфицированных малышей, из всех приютов.
— Сколько детей, переживших войну и эвакуацию, с вашей помощью нашли семью?
— Из 450 детей в семьи попали 50. Могло быть и больше, если бы появились законы, которые адаптировали бы усыновление к реалиям военного времени. К примеру, когда летом и осенью прошлого года Гуманитарный штаб Ахметова эвакуировал детей-сирот, меньше всего директора детских домов думали о документах. Все тешили себя надеждой, что военные действия скоро закончатся, детский дом вернется домой, поэтому личных дел детей не брали. Когда стало понятно, что вернуться не будет возможности, оказалось, что у некоторых воспитанников нет даже свидетельств о рождении!
Сейчас огромный запрос на усыновление. Исторически во время войн и после них люди больше усыновляют детей. Тем более что за последние пять лет у общества кардинально изменилось отношение к детям из интернатных учреждений. Надеюсь, не без участия нашего проекта «Сиротству — нет», портал которого ежегодно посещают 30 тысяч человек.
К нам в Гуманитарный штаб сегодня обращается огромное количество людей с просьбой помочь в усыновлении ребенка из зоны АТО. Но, к сожалению, проблема детей-сирот пока не стала актуальной на национальном уровне. Как быстро восстановить утраченные документы? Если ребенок остался в Донецкой области, как сделать так, чтобы усыновитель мог туда приехать и забрать его? Каким образом сократить сроки усыновления и установления опеки? Вопросов масса.
Идет война. Изменились жизненные обстоятельства сотен тысяч людей. Сегодня нужно создавать правовое поле, которое поможет детям войны найти новых папу и маму.