Сорок лет назад перестало биться сердце выдающегося украинского хореографа и балетмейстера Павла Вирского
Основатель Национального академического ансамбля народного танца Украины Павел Вирский был одним из лучших в мире балетмейстеров. Танцы, которые он ставил, приводили в восторг Сальвадора Дали, Игоря Стравинского, Ива Монтана, Сержа Лифаря. Среди самых популярных — «Гопак», «Запорожцы», «Ползунец», «Рукодельницы», «Куклы». Когда легендарный коллектив приезжал на гастроли в какую-то страну, с Вирским часто хотели пообщаться руководители государства, устраивавшие в его честь приемы. Судьба отмерила легендарному хореографу 70 лет. О том, каким он был человеком, «ФАКТАМ» рассказал народный артист Украины Григорий Чапкис.
— Григорий Николаевич, как вы познакомились с Вирским?
— В Киев Павел Павлович приехал в 1955 году. До этого работал в Москве, в Краснознаменном ансамбле песни и пляски Советской Армии. А я в это время трудился в ансамбле песни и танца Украины. В 1953 году наш коллектив поехал в Москву. Вирский пришел посмотреть наше выступление. И вот мне передали, что он хочет со мной познакомиться. Я пришел, и Павел Павлович предложил мне работу в Краснознаменном ансамбле.
*Григорий Чапкис
— Более того, вы ведь жили в одном доме?
— Да, на бульваре Шевченко, 3. Нашими соседями были Ада Роговцева, футболисты киевского «Динамо». Бывало, смотрю часов в восемь утра в окошко: Вирский идет с алюминиевым бидончиком за молоком и становится в очередь. Тогда молоко было дефицитом. В руки давали не больше трех литров! Подъезжает молочная машина, Павел Павлович, когда подходит его очередь, берет молоко и идет домой. Сонный, вялый старик с тяжеловесной походкой… А через пару часов встречаю его в зале — подтянут, элегантно одет, пахнет хорошим парфюмом. Совсем другой человек! Вирский жил работой. Часто звонил мне часа в два ночи: «Гриша, зайди, поговорим — у меня бессонница». Сидим на кухне, пьем чай, он рассказывает, что собирается ставить. Генератор идей! Вирский умер в 70 лет, а творческих планов у него было лет на 150. Если бы не роковая встреча с нацистским преступником Отто Скорцени, еще многие из них, возможно, успел бы осуществить.
— Что же это за злополучная история?
— На гастролях в Мадриде Вирский подал человеку руку (не зная о том, кто перед ним), который пришел за кулисы с женой и маленькой дочкой поблагодарить его за творчество. После этого жизнь Павла Павловича превратилась в ад. В Киеве его постоянно вызывали в органы, требовали писать многочисленные объяснительные. Он оказался в опале. Все это, конечно, подорвало здоровье Вирского. Семидесятилетие Павла Павловича мы праздновали у него дома вчетвером — он, жена Валерия, я и моя супруга Мила. Павел Павлович был в депрессии — сидел заросший, в пижаме, с потухшим взглядом… Телефон молчал. О нем все забыли. И вдруг звонок: «Вам правительственная телеграмма!» Первым его поздравил Щербицкий. И уже после этого телефон стал звонить, не переставая.
— Встреча с Отто Скорцени происходила на ваших глазах?
— Да, хорошо помню все это. Мы и предположить не могли, что перед нами Скорцени. У него же была совсем другая фамилия. Артисты говорили с ним. Он рассказывал, что увлекается подводной охотой. Правда открылась, когда мы вернулись в Киев. На следующий день после нашего выступления в Мадриде вышли газеты и журналы, где на фото Вирский приветствует Отто Скорцени, одетого… в фашистскую форму. Конечно, это была фальсификация. Но что началось! Всю команду Комитета госбезопасности, которая сопровождала нас в поездке, уволили. Меня как парторга ансамбля хотели исключить из партии и сделать невыездным. Но Вирский встал на мою защиту, сказал, что без меня на гастроли не поедет. Его не уволили и выезжать за границу не запретили, но он прошел через иные круги ада: начальство не принимало, руки не подавали, многие друзья отшатнулись — боялись общаться, думали, что его посадят, выжидали, что будет. Вирский очень переживал из-за всего этого. Он перенес два инфаркта, а потом случилось желудочное кровоизлияние. Увы, спасти его не удалось.
— Действительно, роковая встреча. Но было в жизни Вирского немало и приятных знакомств — с легендарными личностями той эпохи. Например, с Сальвадором Дали, который во всеуслышание заявил, что у вас моторчики в коленях.
— Это он так пошутил, а пресса подхватила. Сальвадор Дали — эпатажная личность. После выступления нашего коллектива в Мадриде он подошел к нам (в зеленом пиджаке и… с омлетом вместо платка в нагрудном кармане) и пригласил к себе в особняк. Мы с Вирским были поражены атмосферой, в которой он жил. Его окружали хиппи. Угощал нас испанскими блюдами, названий которых мы раньше и не слышали. Тогда нас за рубежом многое удивляло. К примеру, на виллах у знаменитостей на огромных территориях только декоративные растения с подсветкой. А у нас же на дачах не было ни сантиметра, где бы не росли овощи, зелень. Мы тогда думали: «Если бы у меня был такой кусок земли, посадил бы картошку, петрушку, лук…»
— Вас принимали первые лица государств?
— Встречали первые секретари компартий стран, где мы бывали. Во Франции — Морис Торез, в Италии — Тольятти, в Китае — Мао Цзэдун, на Кубе — Фидель Кастро… Но больше всего запомнился прием вьетнамского лидера Хо Ши Мина. Нас он угощал изысканными блюдами, а сам ел только рис. Хо Ши Мин говорил: «Я должен питаться так, как мой народ». Жители Вьетнама получали по 200 граммов риса в день, и он ел столько же. А еще мы с Вирским обратили внимание, что на нем была тенниска, разошедшаяся по шву под мышкой. Он жил, как большинство его соотечественников.
— А Вирский красиво одевался?
— На нем одежда очень хорошо сидела. Павел Павлович был стройным, высоким, красивым. Когда шел, становилось сразу понятно: это самодостаточный человек. Его нельзя было увидеть в стоптанных туфлях, помятом костюме. Все «с иголочки». Пальто, костюмы, рубашки, галстуки Вирский покупал за границей. Это были хорошие, дорогие вещи.
— Как знаменитому балетмейстеру удавалось и в преклонном возрасте оставаться в хорошей форме?
— Он много двигался. Диет не соблюдал. Гурманом тоже не был. Обыкновенный человек: когда голоден, мог есть все, а когда сыт, его ничем не соблазнишь. Помню, любил сушеную рыбку — он же родом из Одессы. А по праздникам любимым блюдом был поросенок с хреном.
— Готовила домработница?
— Никакой домработницы у Вирского не было. Я же вам говорил, что за молоком он ходил сам. Как все, стоял в очереди с раннего утра. Тогда было так: не займешь очередь в шесть, останешься без молока.
— Какая машина была у Павла Павловича?
— Служебная. Своего автомобиля не имел. Он не водил.
— У Вирского было какое-то хобби?
— Оно совпадало с работой, которой Павел Павлович полностью отдавался.
— Слышала, что у вас в коллективе была железная дисциплина.
— Да, Вирский хотел, чтобы все было на высшем уровне. К примеру, эскизы костюмов для ансамбля разрабатывали Петрицкий и Яблонская, с которыми Павел Павлович дружил. Но, не дай Бог, строчку в орнаменте мастера вышили не по эскизу, эти наряды сразу браковал и отправлял в самодеятельность. Для него не было мелочей. До сих пор артисты ценят «каблук Вирского». Его придумал сам Павел Павлович. Он усовершенствовал традиционный, сделал его намного изящнее. Во всем стремился к совершенству и хотел, чтобы этому принципу следовали в коллективе все. Ко мне Павел Павлович обычно обращался «Гриша». А когда переходил на вы и называл по имени и отчеству, я понимал: что-то случилось. Требовательным Вирский был не только к людям, в первую очередь — к себе. Работал на износ и требовал этого от других.
*Павел Вирский, по словам Григория Чапкиса, работал на износ и требовал этого от других (фото EPA/UPG)
Согласно нормативам, после 45 минут репетиции должен быть 15-минутный перерыв. А у Вирского репетировали три часа без передышки. И попробуй только сказать, что наступила пора перерыва. Механизм танца отрабатывался до автоматизма — так, чтобы артист даже если и захотел бы ошибиться, то не смог. Ни один человек не мог во время репетиции выйти из зала. Как и зайти, опоздав хоть на минуту. Когда Вирский приходил в зал, его уже ждали 60 танцоров и 40 музыкантов. Он здоровался, и моментально наступала полная тишина. У него была строжайшая дисциплина. Он не любил, когда кто-то зевал — тут же требовал выйти из зала. Терпеть не мог запаха пота. Сразу же делал замечание и просил, чтобы артист привел себя в порядок. Сам ведь был большой аккуратист. Не выносил, если кто-то ленился, филонил, танцевал «в полножки». Особенно был требователен к тем, кто талантлив. Вирский не придирался, а старался по максимуму выжать из танцора все, на что тот способен.
Самое страшное для артиста было, если Вирский вдруг переставал его замечать. Но, с другой стороны, если кому-то нужно было достать путевку, билет или лекарство, Павел Павлович всегда помогал. Заботился, чтобы нам повышали зарплаты, артисты получали звания, выбивал для нас квартиры. И я так, между прочим, получил жилье. Благодаря Вирскому мы и мир посмотрели. Ведь тогда в такие дальние страны, как США, Канада, Мексика, Куба, выезжали единичные коллективы: Большой театр, советский цирк, ансамбль народного танца под руководством Моисеева… Посчастливилось и нам. Каждая поездка была уникальна. И самое главное, что из нашего коллектива никто не сбежал за границу.
— Какая поездка запомнилась больше всего?
— Та, в которой мы чудом остались живы. В 1960-е годы, когда ансамбль собирался лететь из Америки в Канаду, недоброжелатели подложили нам в багаж взрывчатку. Если бы не началась пурга, мы бы погибли все до одного. Из-за непогоды авиарейс отменили. Пришлось ехать автобусами. А реквизит был отправлен в контейнерах на несколько часов раньше. По дороге он взорвался… О тех событиях сегодня мне напоминает сомбреро, подаренное Вирским. Тогда мы лишились всего — реквизита, сценических костюмов. А отменить выступление уже невозможно — билеты проданы. Артисты в надежде найти хоть что-нибудь уцелевшее рылись в пепле. Но огонь уничтожил все. Я отыскал лишь обуглившийся буклет с фотографией Вирского. Отряхнув пепел, поместил обгоревший портрет в рамочку и принес ему со словами: «Пал Палыч, вы восстали из пепла!» Он не был человеком сентиментальным. Но я увидел, как по его щеке покатилась слеза. На минуту Вирский отвернулся, взял с дивана в гостинице сомбреро и протянул мне: «Это тебе, Гриша! Будешь вспоминать этот день». С подарком Вирского с тех пор не расстаюсь. И сегодня в этом сомбреро танцую латино и даю мастер-классы.
— К слову, была потрясена, что балетом Вирский начал заниматься после 18 лет. Сегодня ведь считают, что танцам нужно учить ребенка едва ли не с пеленок, иначе может быть поздно.
— Павел Павлович был самородок. Невероятно талантливый человек. Танцевал великолепно. То, что показывал нам на репетициях, повторить было очень сложно.
— Слышала, Вирскому многие завидовали.
— Не то слово. Сколько анонимок писали по разным поводам — вы себе представить не можете. И знаете, как он реагировал? Вместо двух репетиций в день назначал три, чтобы у артистов не было времени писать кляузы и сплетничать. Люди у нас приходили на работу рано утром, а уходили практически ночью. С собой обычно брали котелки с винегретом, вареной картошкой, так как на обед времени тоже было в обрез. Мне Вирский говорил: «Эту заразу можно вылечить только трудом. Нужно артистам дать такую нагрузку, чтобы они забыли, как писать анонимки». Вообще, он был человеком остроумным.
— Дочь Вирского Ольга Павловна рассказывала мне, что иной раз и разыграть окружающих мог. Приезжая к своей маме в Одессу, Вирский одевался как курортник и отправлялся на «Привоз». С продавцами изъяснялся на одесском жаргоне, и они его принимали за своего. Никому и в голову не приходило, что их разыгрывает народный артист СССР.
— Да, у Павла Павловича было очень хорошее чувство юмора.
— Если бы Вирский сегодня мог вас слышать, что бы вы ему сказали?
— Спасибо — за то, что он сделал меня человеком. Все, чего я достиг в жизни, — это благодаря Вирскому.