Полтавчанин Александр Власенко, водитель-санитар, который 200 суток пробыл на передовой, считает, что останки без вести пропавших украинских бойцов следует искать в засекреченных братских могилах
Пройдет время, война закончится и станет историей. Чтобы собрать о ней правду в деталях, летописцам доведется изучить не только официальные документы, но и многочисленные свидетельства непосредственных участников боевых действий. Оценки простых людей, волей судьбы втянутых в исторические процессы, не всегда совпадают с официальными…
Александр Власенко — рядовой солдат, водитель-санитар Полтавской 8-й отдельной санитарно-автомобильной роты, которая была сформирована по распоряжению Министерства обороны Украины летом прошлого года при областном военкомате. Он обыкновенный труженик войны. Из двенадцати с половиной месяцев, проведенных в армии, непосредственно на передовой он находился, если посчитать все командировки, свыше 200 суток. Поэтому командир роты включил Власенко в список 36 бойцов, которые заслужили право быть демобилизованными в первую очередь. Мы разговаривали с Александром через несколько дней после его возвращения домой.
— На базу под Полтавой, где нас собрали перед отправкой на фронт, один раз приезжал инструктор из военного госпиталя, — рассказывает 29-летний Александр Власенко. — Показал, как перекладывать потерпевшего на носилки, как накладывать кровоостанавливающий жгут. Но до нас эти «нюансы» не доходили, поскольку рота была занята подготовкой техники к выезду. Из 46 машин, которые нам передали медицинские учреждения, только восемь оказались новыми. Мой УАЗ, например, отработал до этого тринадцать лет на станции скорой помощи и был списан. Чтобы в нем не открывалась на ходу задняя дверка, я приварил шпингалет снаружи. Пришлось полностью перебирать мотор, регулировать тормоза. А у ребят были еще и похуже проблемы. Хорошо, председатель областного совета Петр Ворона и глава полтавской облгосадминистрации Валерий Головко снабжали нас запчастями.
Рано утром 28 августа 2014 года с горем пополам санитарно-автомобильная рота выдвинулась в зону боевых действий. На базе в Запорожской области — это еще не передовая, но уже и не глубокий тыл — нам приказали спрятать автомобили в лесопосадке. Выдали белые наволочки и палки, из которых каждый экипаж сделал флаг — чтобы обозначить себя как санитаров. Ждать дальнейших распоряжений пришлось недолго. В половине четвертого утра тридцатого числа нас подняли по тревоге. Женщина-полковник из 61-го военного мобильного госпиталя, ничего не объяснив, задала только один вопрос: «Кто не хочет ехать?» Никто не возразил. «Вы мои добровольцы!» — похвалила нас полковник. Мы только переглянулись, не понимая смысла этих слов. Офицеров в предстоящей операции не задействовали.
Наша колонна из тридцати «скорых» в сопровождении спецавтомобиля ехала довольно долго по незнакомой местности, не имея ни малейшего понятия, что нас ждет впереди. Наконец, остановились перед блокпостом. Оказалось, это был «сепарский» пропускной пункт. Появился какой-то мужчина в натовской форме и скомандовал сложить в кювете документы, бронежилеты, оружие (у нас были укороченные автоматы Калашникова и к нему четыре рожка боеприпасов), иначе, дескать, охрана не даст нам дальше ходу. В это время раздались выстрелы. Стреляли совсем рядом. Стало понятно, что мы уже на войне. А у нас в руках только белые флаги…
Мы въехали в какой-то город. О том, что это был Иловайск, я узнал только на обратном пути. В городе было полно чеченцев-«кадыровцев». Они стояли цепочкой вдоль дороги, по которой мы двигались, с двух сторон. Создавали, значит, нам зеленый коридор. Только проехали город, мне на мобильный (оператор «Киевстар») пришло сообщение: «Поздравляем, вы находитесь в Российской Федерации». Ох, думаю, ничего себе, куда дошли русские! Едва мы поднялись на высоту, российские «освободители», стоявшие на блокпосту, потребовали: «Оставляйте здесь мобильные телефоны — на обратном пути получите!» Потом они выгребли из машин продукты, потоптались по медикаментам и материалам, чтобы они утратили стерильность и стали непригодными для использования. При этом двое автоматчиков профессионально держали нас на прицеле: один лежа, другой — стоя на колене.
Колонну разделили: половину направили в одну сторону, а половину в другую. У нас на каждые пятнадцать экипажей было всего по одному хирургу и по одному фельдшеру из 61-го госпиталя. Остальные бойцы санроты не имели к медицине ни малейшего отношения — слесари, водители, педагог, фермер… В каждой группе имелось по два бортовых грузовика — для «двухсотых». Наконец-то наша задача стала проясняться.
Машина сопровождения куда-то исчезла, с нами остался только человек в светлой военной форме без каких-либо опознавательных знаков. Мы получили задание зачистить поле, где произошел серьезный бой. Направление движения нам указывал распорядитель, ехавший впереди колоны на БТРе. Кругом было много разбитой тяжелой техники. Первым делом направились к колонне КамАЗов, загруженных, как оказалось, новыми гранатами без запалов. Однако ни живых, ни убитых мы там не выявили. Правда, до вечера в моей машине собралось человек семь—девять раненых украинских бойцов, и в других экипажах по столько же. Не меньше сотни ребят, получивших ранения и контузии, погрузили в кузов ЗИЛа. А вот погибших нашли не больше десяти человек. Вытянули из танка полностью сгоревший экипаж и обнаружили еще несколько трупов, которые невозможно было идентифицировать. Больше останков не было.
Почему так мало убитых осталось на поле боя, я понял чуть позже. Под вечер мы подъехали к какому-то селу и получили команду остановиться. Ждали, как оказалось, группу местных подвыпивших мужиков с лопатами. Сопровождающий нас человек в натовской форме о чем-то с ними переговорил, после чего мы отправились дальше. Я уверен: люди с лопатами были могильщиками. Командование российской армии организовало их на зачистку поля, чтобы скрыть следы своего преступления. Наверное, потому официально названные потери при выходе украинской армии из Иловайского котла отличаются от реальных и являются существенно заниженными. Надеюсь, когда-нибудь останки тех, кого считают сейчас без вести пропавшими, будут обнаружены в этих засекреченных братских могилах.
Кстати, бойцы, находившиеся в составе другой колонны санитарной роты, были направлены на поле, подконтрольное донецким боевикам. Оно все было засеяно ранеными и убитыми. Чтобы вывезти оттуда живых и мертвых, ребятам понадобилось совершить две ходки. Сепаратисты поленились убрать «вещественные доказательства».
От того, что довелось увидеть и услышать тогда, волосы становились дыбом. Нам удалось подобрать десантника с перебитыми руками и ногами и сквозным ранением в грудь. Как он выжил, уму непостижимо. Ползал по полю в течение полутора суток, пока мы на него не наткнулись, пил собственную мочу… А когда уже на обратной дороге остановились на блокпосту, вдруг из лесопосадки выбежал наш военный — босой, в порванных брюках и с полными карманами патронов. Он чудом вырвался из окружения. Рассказывал, что его друга убили «кадыровцы» выстрелом в голову, хотя тот готов был сдаться в плен (чеченцы в плен никого не брали — просто добивали.) Проклинал офицера, который завел своих же ребят в западню. Двадцать девятого августа, как известно, была сформирована колонна из остатков разбитых рот, которым боевики пообещали беспрепятственный выход из Иловайского котла. Но это оказалось ловушкой. И к трагедии, к сожалению, причастны высшие чины из нашего военного командования. По словам десантника, один из офицеров, сев на БТР, скомандовал, в каком направлении нужно следовать. Едва колонна выдвинулась, дорогу ей преградил разведчик с криком: «Туда нельзя, там засада!» Но его не послушались, послушались офицера. Сам же он, дав ложное направление, исчез…
Только спустя двое суток мы смогли доставить раненых и погибших до вертолетной площадки, что была оборудована километрах в семидесяти от Иловайска. Оттуда ребят переправили дальше. Едва я дотянул до цели, как в моем УАЗе отвалилось колесо…
Через пять дней нас перекинули на Пески и Тоненькое, где уже был ад. Мы по ходу дела научились колоть обезболивающие, накладывать жгуты, шины и уже в стабильном состоянии доставляли «трехсотых» в руки профессиональных медиков. А между тем по каким-то непонятным причинам чиновники из Министерства обороны несколько месяцев держали 66-й передвижной военный госпиталь подо Львовом, вместо того, чтобы отправить специалистов на передовую.
Сначала мы возили раненых в гражданские больницы, потом появились перевалочные пункты и передвижные госпитали. Сейчас волонтеры понагоняли туда «Мерседесов», и уже нет проблемы быстро транспортировать тяжелых пациентов в стационарные госпитали.
С приемкой трупов в моргах поначалу возникали дикие ситуации. От нас требовали письменные объяснения, где мы взяли тела… с огнестрельными ранениями. Часами приходилось ждать милицию.
Наша санрота обслуживает всю линию фронта в Донецкой области. В самые жаркие дни я находился в Марьино, Широкино, Курахово, Селидово… Чтобы оказывать действенную помощь раненым, приходилось покупать запчасти к автомобилям за собственные деньги. Слышал, на роту было перечислено сто тысяч гривен. Но мы их не видели. А я, например, не мог допустить, чтобы моя машина заглохла в самый неподходящий момент или у нее еще раз отвалилось колесо. Не мог лишать раненых последней надежды! Не имел права ждать целый час, когда закончится перестрелка. Сто двадцать километров в час выжимал по бездорожью. Не зря нас называли на фронте ангелами.
Когда начались бои за Донецкий аэропорт, наши четверо ребят из Кременчуга ездили туда на своих «вездеходах». Делали «киборгам» перевязки на месте, вывозили раненых и тех, кому помочь уже было нельзя. Однажды по пути в терминал машина моего друга Артура попала в яму и заглохла. Едва он успел выскочить из кабины, как «скорая» загорелась от прямого попадания боеприпаса.
«А вы не боевая часть! Вы должны были стоять на блокпостах и ждать, когда вам привезут раненых. Мы вас в зону военных действий не отправляли», — так поначалу разговаривали в Министерстве обороны Украины с нашим делопроизводителем, когда он поехал оформлять статус участников боевых действий для состава роты. Требовали фото- или видеоматериалы для подтверждения нашей работы в опасной зоне. Как будто мы ездили туда на прогулку, чтобы сделать крутое селфи. Только после того, как эта история была предана гласности телевизионщиками, дело сдвинулось с мертвой точки.
Сейчас идет массовая демобилизация. На смену опытным, обстрелянным ребятам приходят свежие силы. Я видел одного из этих новобранцев. Стоит, растерянный, с гранатометом на плече. Спрашиваю: «Умеешь пользоваться этой штукой?» — «Да нет, — говорит, — я и в армии не служил. Выдали — взял». Бедный солдатик!
Боюсь, что новому составу санитарной роты, несмотря на относительное затишье на фронте, найдется работа. И, может, чиновники из Минобороны или волонтеры услышат просьбу нашего командира Анатолия Тополи, который с основной массой подчиненных все еще находится в пограничной с «ДНР» зоне? Санитарам нужны хорошие автомобили для транспортировки раненых. От этого зависит уменьшение потерь живой силы. То есть спасение чьих-то сыновей, братьев, мужей, друзей, сослуживцев…