Из-за разорвавшейся прямо возле лица противотанковой ракеты у Николая Казакова сломан позвонок, разорваны барабанные перепонки, он практически не видит правым глазом
Есть народная мудрость: когда кажется, что тебе хуже всех, представь свои проблемы в одном котле с бедами людей всего мира. По сравнению с ними собственные несчастья сразу покажутся не более чем мелкими неприятностями. Я вспомнила этот афоризм, узнав историю жителя поселка Турбов Винницкой области Николая Казакова. Парня, который в свои 24 года не успел ни семьей обзавестись, ни дом выстроить, ни получить высшее образование, отправили воевать. Через полтора месяца жестоких боев на передовой Николай, зенитчик 17-го батальона, получил тяжелейшее ранение: противотанковая граната взорвалась прямо у него перед носом. Отброшенный на пятнадцать метров, Николай удивился одному: что не умер на месте и даже не потерял сознания. А через три с половиной месяца, после нескончаемой череды реанимаций, операций и больничных коек, удивился еще больше: вместо того чтобы дать группу инвалидности, его решили… вернуть на фронт.
— В социальной сети есть ваши фотографии с фронта. На груди — нашивка «Интернет»…
— Это мой позывной, еще с учебки приклеился, — улыбаясь, рассказывает Николай Казаков. — В нашем подразделении именно я занимался всем, что было связано с компьютерами и телефонами. При этом я самоучка, а не профессиональный программист. Высшего образования не имею. Живу с матерью и, чтобы не сидеть у нее на шее, после школы пошел учиться в колледж на химика-технолога и одновременно устроился на работу. Ездил на подработки в Польшу и Чехию. Кем только не был! И строителем, и охранником, и оператором, и столяром… Быстро всему учусь. Вот и зенитную установку освоил. Мобилизовали меня в начале февраля этого года, отправили на ровенский полигон. Но учеба там была — так, одно название. Нам, восьмидесяти ребятам, будущим зенитчикам, рассказали, из чего состоит зенитная установка, но ни разу за три недели не дали из нее выстрелить. После учебки меня сразу отправили в Дзержинск, под Горловку. Вот там, в бою, и началась настоящая школа.
— Помните свое боевое крещение?
— Ой, это было смешно, — улыбается Николай. — Наша мобильная зенитная установка стояла на МТЛБ (многоцелевой бронированный транспортер-«тягач». — Авт.). Мы ее любовно называли «Люськой». Когда я получил первое боевое задание, командир крикнул: «Люська», на выезд!" А выезжать… некому. Водители управлять этой техникой не умеют. В конце концов нашелся один, который когда-то водил гусеничный трактор. Он и поехал… Я вам больше скажу. Вначале эта зенитка вообще была нерабочая. Проржавевшая, с заклинившим механизмом. Шансов, что ее поменяют или починят, не было никаких. А воевать-то надо! Знаете, что мы сделали? Мы ее разобрали, три дня по частям отмачивали в солярке и отдраивали ржавчину… пилочками для ногтей. Никаких других подручных средств не было.
— Было трудно в первый раз выстрелить в противника? Все-таки живой человек.
— Нет. Трудно не было, на войне враги воспринимаются по-другому. Тяжело было, когда по нам в упор лупили «сепары», а мы, вооруженное до зубов подразделение, не могли им ответить. Потому что не было приказа. Спрашиваем у командования разрешения открыть ответный огонь — молчат. Десять минут, полчаса, час молчат. А огонь не прекращается. Наконец дают добро. «Люська», на выезд!", тра-та-та пару раз — и нас прекращают обстреливать. Правда, когда становилось особенно жарко, мы, честно говоря, вынуждены были защищаться, не дожидаясь приказа. «Сепарам» от нас доставалось! Но они, знаете, вообще неадекватные ребята. Где это видано — снова и снова отправлять диверсионный отряд из семи человек на наше подразделение из полусотни укрепленных вооруженных бойцов? На что они рассчитывали?
Помню, в ночь перед Пасхой диверсанты подобрались к нам вплотную. Думали, в честь праздника напьемся и потеряем бдительность. Не тут-то было! На огонь мы ответили встречным огнем. Кого положили, кого ранили, а одного сепаратиста взяли в плен. Когда подходили к нему, он держал в руках гранату и кричал, что, если мы станем его бить, он себя подорвет. Отправили диверсанта в больницу, ему требовалась операция. Потом им занялась СБУ.
— Вас ранило примерно в то же время…
— Через три дня. Как раз тогда наши ребята накрыли сепаратистов. Тем стало туго, они по рации просили своих о подмоге. Нужно было продолжать атаку, но туда, куда спрятался враг, стрелковым оружием было не достать. Только минами (которых у нас не было) либо зениткой. В общем, «Люська» снова получила команду выезжать. Я поехал вместе со своим стажером (обучал нового зенитчика, чтобы мне дали отпуск). По наводке нашего ротного командира отстрелял по противнику два короба на сто патронов. «Сепары» огонь прекратили, начали отходить. Мне надо было перезарядиться. Я спрыгнул вниз, засунул голову в салон, схватил короб с патронами, но вылезти с ним наружу уже не успел. Внутрь залетела управляемая противотанковая ракета, металл за секунду раскалился докрасна, и «Люська» бабахнула. Взрывной волной меня отбросило на пятнадцать метров, осколки вонзились в руки, шею, грудь.
*После ранения Николай был неузнаваем: открытый перелом носа, лицо иссечено осколками и обожжено…
— Вас спасло чудо.
— Я… бессмертный, — смеется Николай. — Иначе как объяснить, что ракета влетела в зенитку в пяти сантиметрах от топливного бака, который взорвался, лишь когда меня отбросило подальше? Если бы удар пришелся по самому баку, от меня, конечно, мокрого места не осталось бы. Равно как и от водителя, которого по счастливой случайности не было тогда с нами на задании. Паренек-стажер, стоявший наверху машины, успел спрыгнуть и остался невредимым. Второе чудо — то, что висящая у меня на поясе граната «Ф-1» не рванула от кумулятивного заряда ракеты. А третье — что я не потерял сознание. У меня ведь был открытый перелом носа, дыхалка забита осколками, ни вдохнуть, ни выдохнуть — только кровь хлещет. Если бы вырубился, захлебнулся бы кровью. Боль, конечно, была адская. Особенно в шее. Позже выяснилось, что сломан пятый позвонок. Кроме того, все лицо было иссечено осколками и обожжено. Глаза не открывались…
— Видела вашу фотографию после ранения. Жуть!
— Так это я уже красавчик, меня ведь сфотографировали на пятые сутки. А поначалу вместо лица вообще было кровавое месиво. Кроме того, от взрыва лопнули обе барабанные перепонки, я практически ничего не слышал. Меня отвезли в дзержинскую больницу, а там половина врачей — сепаратисты. Сдирая с меня обгоревшую форму вместе с кожей, они «мило» интересовались: «Ну что, заработал денег? Приезжай к нам еще, угостим». После таких слов я не позволил врачам что-либо мне колоть и терпел без обезболивающего, пока не привезли в Днепропетровск.
Вообще, наши больницы — это что-то. Знаменитая клиника имени Мечникова, куда меня доставила санавиация, превратилась в телестудию. В реанимацию, где лежат тяжелораненые бойцы, круглые сутки водят спонсоров и журналистов. Перед их приходом медсестры меняют грязную простынь на чистую, главврач улыбается в камеру. Но главный цинизм в том, что после ухода репортеров грязные простынки тут же возвращаются на место.
Слава Богу, я там был недолго. Меня перевели в ожоговый центр, где сделали пересадку кожи и обещали держать минимум три месяца, а выписали через полтора. На мне все быстро заживает, я регенерируюсь моментально, как вампир. Уехал в Одессу, в институт глазных болезней имени Филатова. Операцию на глазу оплатил один бизнесмен-благотворитель, пожелавший остаться неизвестным для публики. Ему это обошлось в 90 тысяч гривен. Несмотря на пессимистические прогнозы врачей, глаз удалось спасти. Поменяли хрусталик, вытащили осколки. Правда, я чуть не умер на операционном столе.
— Почему?!
— Дело в том, что в днепропетровской больнице меня напичкали таким количеством лекарств, в том числе обезболивающих, что организм просто отказался воспринимать какую-либо анестезию. В Одессе сделали аллергопробу на лидокаин на руке. Реакции не было. А когда вкололи препарат в глаз, прервалось дыхание и остановилось сердце. Врачи жутко перепугались. Еле-еле с того света вытащили. Позже выяснилось, что я могу переносить только ультракаин. С его помощью мне сделали анестезию и успешно провели офтальмологическую операцию. Но после нее и на ультракаин началась аллергия. Теперь никакие операции уже не светят. А ведь во мне еще штук тридцать осколков, некоторые из них очень мешают. Например, три осколка в губе.
— Целоваться неудобно?
— Нормально, — смеется. — Девчата не жалуются. Я вообще теперь просто красавец, особенно если посмотреть на рентген черепа. Во лбу, в бровях, в подбородке осколки, в каждой мочке уха по такой «серьге»… Но гораздо больше, чем осколки, беспокоят уши. Одна барабанная перепонка заросла сама, а вторая нет. Слух упал, в голове постоянный шум. Нужна операция, а сделать ее нет возможности. Без наркоза ведь резать не будут.
Несмотря на непереносимость анестезии, перфорацию барабанной перепонки и потерю 90 процентов зрения на правом глазу, Николая Казакова на военно-лечебной комиссии признали «частично пригодным» и снова… отправили на передовую! Парень честно пытался воевать. Ходил в разведку, помогал медикам. Стрелять, правда, не получалось: наводить оружие на цель ведь нужно именно правым глазом, который у Казакова не видит. Спустя два месяца Николай не выдержал и написал рапорт о проведении повторной военно-лечебной комиссии, а также опубликовал на сайте президента Украины открытое письмо, в котором просил Петра Порошенко внимательно пересмотреть приказы военного министра о пригодности солдат к военной службе. Свою петицию закончил словами:
«Берегите тех людей, которые воюют на передовой. Я понимаю, что ваших родных тут нет, но вы до сих пор при власти только потому, что мы проливаем здесь свою кровь».
— Меня отправили на повторную комиссию в Киевский военный госпиталь, — продолжает Николай Казаков. — Сделали компьютерную томографию, рентгены, УЗИ, взяли анализы, тщательно все проверили и пришли к выводу, что я непригоден к военной службе в мирное время. Неделю назад наконец уволили. Теперь наслаждаюсь покоем, общением с близкими. Мама была так счастлива, когда я вернулся домой!
— Для нее, наверное, самым тяжелым был момент, когда командир сообщил о вашем ранении.
— Не командир, а я сам ей все сообщил. Когда санавиация забирала в госпиталь, в самолет взяли только меня самого — с паспортом и военным билетом. Провожавшему побратиму я крикнул, чтобы посмотрел в моем телефоне номер мамы и продиктовал. Все девять часов, пока добирались, мысленно повторял этот набор цифр. Перед самой операцией попросил его набрать. Та еще картина была. Ослепший, окровавленный, без лица, я позвонил домой и весело сказал маме, что немножко ранен, но в целом все в порядке. Очень боялся, чтобы кто-нибудь не опередил и не сказал ей правду…
— Задумываетесь о создании своей семьи?
— Мне рано жениться. Еще столько всего надо успеть! В Верховную Раду попасть, «лещей» там всем надавать. Порядок в стране навести. Не зря ведь Бог меня от верной смерти спасал…
Фото из «Фейсбука»