Старший сержант батальона «Донбасс» Александр Сарабун с позывным «Винница» вместе с побратимами несет службу в Луганской области. «ФАКТЫ» связались с бойцом по телефону поздно вечером, когда он вернулся с боевого задания. Время от времени наш разговор прерывали шипение его рации и отрывистые команды начальства.
— Мне разорвало ногу снарядом, когда мы выходили из Иловайского котла, — вспоминает Александр. — Только успел выпрыгнуть, как КрАЗ, в котором мы ехали, взорвался. Я сам себя перебинтовал, но впопыхах сделал это неправильно. Подбежали медсестрички и наложили жгут. Многие не знают, что вместе с нами через это пекло прошли женщины и девушки-медики. Помню, одна из них, оставленная возле раненых, держала в руках гранату и предупреждала россиян: «Попробуете подойти — сразу подорву и себя, и вас». Эти бесстрашные женщины — Алина, Катя, Мэри — помогли и мне. Вкололи налбуфин (опиоидный анальгетик. — Авт.) и сказали, чтобы ни в коем случае не лежал и не смотрел на рану, иначе от боли и потрясения можно умереть. Лучше кричать, жаловаться, ползти, что-то делать…
Дальше было всякое: Александра Сарабуна предавали и спасали, обменивали на раненых россиян. Но когда в конце концов он оказался в Днепропетровской больнице № 6, то был в жутком состоянии, постоянно бредил.
— Врачи — спасибо им огромное — дежурили у моей кровати круглосуточно, — говорит Александр. — Когда пришел в сознание, мне объяснили, что нужно ампутировать ногу, чтобы спасти жизнь. Я плакал, и весь персонал рыдал вместе со мной. Калека в 35 лет. Как дальше жить? Сквозь слезы я подписал согласие на ампутацию. Но решил выжить назло всем.
— Меня называют по-разному, — шутя объясняет «Винница». — Свои — Александром Викторовичем. Чужие — Абдурахманом ибн Хоттабом. Хотя чаще всего кличут по позывному. Я «Винница», потому что родом из Виннитчины, из Могилева-Подольского. Работал строителем, была семья — жена и двое почти взрослых детей: Станиславу 18 лет, Еве — 14. Но еще до войны с супругой разошлись: она не стала терпеть мой вредный характер. Когда началась аннексия Крыма, я сам пошел в военкомат. Мобилизовали меня 2 марта 2014 года, но почему-то держали при военкомате, хоть я рвался на полуостров. Заставляли заниматься бумажками, повестки призывникам разносить. С началом антитеррористической операции попросился в добровольческий батальон «Донбасс».
*"Причина моего возвращения на фронт проста: я люблю свою родину и не могу сидеть на диване, пока другие воюют", — говорит Александр (фото Юрия ВЕЛИЧКО, бойца батальона «Донбасс» с позывным «Фотограф»)
В добровольческом батальоне была шикарная учебка. Опытные инструкторы, которые прошли войну в Сьерра-Леоне, три недели обучали нас рукопашному бою и неотложной медицинской помощи при огнестрельных и осколочных ранениях. Рассказывали, как ставить растяжки, как проводить зачистки, как выживать без еды и воды. За четыре с половиной месяца «Донбасс» исколесил весь восток Украины. Мы воевали в Славянске, Артемовске, Курахово…
— Помните свой первый бой?
— Еще как, — неожиданно расхохотался мой собеседник. — Нас повезли на штурм. Оружие обещали дать в автобусе, но почему-то не дали. Мы бегали, как бараны, спасаясь от «сепарского» артиллерийского огня. Кино! А на штурм Иловайска, под вражеские «Грады», я шел в жестяной советской каске, вооруженный… саперной лопаткой и одной гранатой. В общем, весело было. Потом в нашем подразделении ранило пулеметчика, и его пулемет достался мне. Лишь через две недели командир взвода добился того, чтобы нам выдали автоматы. Хорошо хоть бронежилетов на всех хватало, а то мы в первом же бою полегли бы.
— Вас ранило в Иловайском котле…
— Это было 29 августа прошлого года. Мы тогда за два дня зачистили половину города и пробирались еще дальше. Но сепаратисты взорвали мост и отрезали нам путь. Со стороны села Зеленое нас поливали из минометов и «Градов». Мы пытались отстреливаться. Я был командиром третьего отделения разведки батальона и вместе с двумя ребятами, «Таром» и «Фотографом», занимался вычислением и корректировкой огня. Пошел в разведку и чуть не погиб: сепаратисты бросили гранату. Меня швырнуло на землю, лопнули барабанные перепонки, из ушей потекла кровь. Но я вскочил на ноги и побежал к своим. Как меня тогда не пристрелили, не представляю. Я ведь был под перекрестным огнем противника и украинской армии. Добежал до своих, доложил начальству обстановку и получил по шапке за безрассудство… А 24-го августа в Иловайск вошла Кантемировская танковая дивизия. Но мы об этом не знали, как и о том, что противник держит нас в плотном кольце. 26 июля был сильный бой, а 28-го объявили всеобщее перемирие. Начальство сообщило, что никто не стреляет, россияне дают нам коридор, и мы спокойно выходим. Но это была ловушка. Когда наша колонна стала выходить из окружения, нас начали отстреливать, как в тире.
— Многие считают причиной Иловайского котла предательство некоторых представителей Генштаба…
— Скорее, неграмотность и непрофессионализм наших генералов. Они не хотели верить в очевидное. Российские танки уже вовсю шли по нашей территории, мы докладывали об этом «наверх», а нам отвечали, что у нас просто паника. «Котел» готовился заранее, россияне закрепились на выбранных позициях, а потом обвели наше командование вокруг пальца: обещанный коридор для вывода войск оказался обыкновенной западней. Помню, как мы выходили. Я с ребятами ехал на КрАЗе, в самой голове колонны. Когда начался обстрел, мы переглянулись и поняли друг друга без слов. Наш водитель «Зубр» делал все, что мог, петляя между летящими минами и гранатами. Но это все равно не помогло.
Именно там мою ногу разорвало снарядом. Как и велели оказавшие мне первую помощь медсестры, я пополз, добрался до кустов — а там сидят два наших армейца. Пулемет перед ними стоит без дела, а они курят и спокойно наблюдают за тем, как наших ребят из добровольческих батальонов расстреливают в упор. «Что ж вы, суки, сидите? Стреляйте же! Нашим нужна помощь», — закричал я. В ответ армейцы… ударили меня ногой по голове и популярно объяснили, что делать ничего не собираются. «А вдруг по нам „ответку“ дадут?» Я махнул на этих трусов рукой, подполз к пулемету, отодвинул в сторону свою бесчувственную ногу, чтобы не мешала, и стрелял в противника, пока не кончились патроны. Оставаться на месте безоружным было бессмысленно. Я пополз дальше и увидел неподалеку небольшой домик. Оказалось, он битком набит солдатами Вооруженных сил Украины, которые там… прятались. Некоторое время спустя они всей толпой пошли сдаваться россиянам.
Я остался сам. Выполз из домика и увидел еще одного раненого. Схватил его за шиворот: брат, говорю, я оттащу тебя подальше, держись. Но у бедняги были разорваны руки и предплечья. Он умер у меня на руках. Вот в этот самый момент случилось то, что мне больнее и тяжелее всего вспоминать. Нас предали свои же. Один из украинских офицеров — не хочу даже произносить его фамилию — ходил к россиянам на переговоры, просил дать нашим коридор для эвакуации раненых. Ему позволили вывезти «трехсотых» с поля боя. Я слышал, как он сам об этом рассказывал, когда вернулся! Но на самом-то деле приказ он тогда отдал совсем другой: «Ребята, бросаем раненых и, пока открыт коридор, уходим отсюда». У меня на секунду пропал дар речи, а потом я крикнул ему вслед, что это — предательство, что правила войны запрещают так поступать! Но этот гад ничего не ответил и увел хлопцев. Я в отчаянии стал умолять медсестричку, чтобы хоть она сжалилась. Но та только вздохнула: «Сама я тебя забрать не смогу. Остаться с тобой? А ты знаешь, что с нашими девочками делают в российском плену? Извини, „Винница“, я тоже ухожу». Сознаюсь, я тогда зарыдал…
— Как же вы выжили?
— Один из моих друзей, Саша Гайдамака, вернулся. Сказал, что не сможет ни жить, ни воевать, зная, что оставил меня и других раненых на растерзание врагу. Саша сделал невозможное: договорился с россиянами, которые забирали своих раненых, чтобы они подобрали и нас тоже. Мы попали в плен, но были спасены. Машина с гружеными «трехсотыми» несколько дней пыталась выехать из Иловайска в Россию. Это было непросто: украинская армия контролировала дороги, зачищала города. Все это время я сам себе перевязывал ногу. От боли, кровопотери и жары находился в полуобморочном состоянии. Хорошо хоть россияне давали нашим воду и сигареты. Некоторым даже кололи обезболивающее. Мне — нет. Сказали: «У тебя морда бандеровская, обойдешься без укола». Я терпел. Очень хотел выжить. Тех, кто в дороге умирал, закапывали в ближайшей посадке. Под конец я тоже почувствовал близкую смерть. Меня рвало, сознание уходило. Но на третий день произошло чудо: нас обменяли на российских раненых, прямо в поле загрузили в вертолеты и доставили в госпиталь. Документы врачи не проверяли — не до того было. Чтобы нас не перепутать, каждому на лбу написали номер. Я был с номером 236…
— Родные знали, что с вами?
— О, это отдельная история! — улыбается Александр. — Когда мы попали в плен, россияне у всех забрали мобильные телефоны. Я, хоть и был тяжело ранен, успел подумать, что если ничего не предприму, то не смогу связаться ни с кем из родных. Молниеносно вытащил из мобилки sim-карту, спрятал за щеку и все три дня ее там держал. Пил, спал, курил с «симкой» во рту. Когда попал в запорожский госпиталь, врач спросила меня: «Сынок, тебе есть кому сообщить, что ты у нас?» Я достал из-за щеки карточку, вставил в чужой телефон и сказал сестре и ее мужу, что жив. Из Запорожья меня перевезли в днепропетровскую больницу № 6. Не в областную имени Мечникова — она была забита, а в обычную, районную. Мне потом рассказывали, что я был в жутком состоянии. После недельных окопов носки от грязи и пота приварились к телу — их не могли снять, пришлось разрезать. Я бредил, просил отдать мне мою тельняшку и принести минеральной воды. У меня отказывали почки, началась гангрена разорванной ноги. Чтобы ее остановить, потребовалась блокада из трех уколов, каждый из которых стоил 12 тысяч гривен. Их оплатил ПриватБанк. Но избежать ампутации не удалось.
— Читала в социальных сетях, что вам в больнице помогали волонтеры.
— И волонтеры, и простые люди. Приносили лекарства, угощения, книги. Нас проведывал очень хороший батюшка. Причащал, успокаивал. Напоминал о том, сколько солдат потеряли руки и ноги в Великую Отечественную войну, а потом счастливо и долго жили. У меня, кстати, и дед, и прадед воевали. А двое дядей остались без ног. На одного крест на кладбище упал, второй случайно под поезд прыгнул… Я, как видите, повторил судьбу их всех: и на войне побывал, и без ноги остался. Но мыслей о том, что жизнь кончена, никогда не было. Тем более что столько людей мне помогало. Волонтеры собрали деньги на первый протез, выхлопотали поездку в Австрию, в школу ходьбы. Я туда поехал уже со вторым, государственным протезом. Потрясающие инструкторы обучали нас ходить, сидеть, подниматься по ступеням… Даже выучили русские слова: «Давайте! Быстрее! Не ленитесь!» Меня поразили пунктуальность и трудолюбие австрийцев. Они такие заботливые и человечные. Однажды у меня не было аппетита и я не пришел на обед. Так ко мне тут же примчались врачи, переживали, что меня не устраивает пища. Предложили услуги диетолога, особый стол… Насилу я убедил их, что все в порядке. После Австрии полностью восстановился, вернулся в Украинцу…
*В марте 2015 года во время реабилитации в одной из австрийских клиник фотография Александра Сарабуна (крайний справа) и еще двух бойцов появилась на обложке местного журнала. Под ней стоит подпись: «Спасибо, Путин»
— И опять ушли воевать.
— Командир батальона «Донбасс-Украина» «Филин» согласился взять меня, несмотря на ампутацию. Причина моего возвращения на передовую проста. Во-первых, я очень люблю свою родину и, пока жив, не смогу сидеть на диване и смотреть, как на бойню ведут молоденьких мальчишек и многодетных отцов. Во-вторых, дома я — беспомощный калека, которого все жалеют. А здесь, в АТО — воин. Ношу оружие и бронежилет, и в окопах сижу, и на линию огня хожу, и на БМП запрыгиваю, и по шапке за промахи получаю. Как все. Если вдруг падаю — меня не бегут поднимать, никакой излишней жалости не проявляют, за что побратимам огромное спасибо. Я чувствую себя полноценным и абсолютно счастлив.
— Вы так оптимистично настроены, что, может, еще и женитесь, когда вернетесь с войны?
— Обязательно! По статистике, женщин в Украине на пять с половиной миллионов больше, чем мужчин. Так что у меня еще и выбор будет!
P. S. Боец и фотограф батальона «Донбасс-Украина» Юрий Величко, который фотографировал героя публикации, обращается к читателям «ФАКТОВ» с просьбой помочь ему собрать деньги на покупку объектива «Canon 24−105/4» для его фотокамеры. Номер телефона Юрия — (050) 038−59−81.