Семья Носко одной из последних покинула поселок Пески, который практически непрерывно обстреливают уже полтора года. До войны здесь насчитывалось пять тысяч жителей, сейчас осталось шестнадцать человек
До войны Пески были элитным пригородом Донецка, где любили селиться бизнесмены и преподаватели вузов. Некогда красивый и ухоженный, а теперь полностью разрушенный поселок стал одним из символов войны на Донбассе. Через Пески проходит передовая линия обороны как украинской армии, так и сил пророссийских боевиков. Это одна из самых горячих точек на карте боевых действий. Уже девятнадцать месяцев здесь практически непрерывно идут обстрелы.
Супруги Носко всю жизнь прожили в Песках и не хотели покидать родные места, несмотря на начавшиеся обстрелы. Первой не выдержала Татьяна Петровна: она выехала на мирную территорию летом прошлого года. Ее 67-летний муж Анатолий Николаевич остался охранять дом. Мужчину эвакуировали из поселка перед Новым годом. Тогда охранять было уже нечего: в жилище супругов Носко попало сразу шесть мин, превратив дом в руины.
— Война пришла в Пески 18 июля 2014 года в семь часов утра, — рассказывает 63-летняя Татьяна Носко. — Я как раз пошла к соседке за парным молоком для внучки, и тут начался обстрел. Это такой ужас, что словами не передать. Я бросилась домой. Прибежала, отдышалась, смотрю — а у меня подол сарафана мокрый. Пока бежала, от страха уписалась и даже не почувствовала этого… Потом узнала, что один снаряд разрушил дом круглой сироты, а второй — дом матери-одиночки. Будто специально выбрали самых бедных и незащищенных жителей Песок. Как та девочка-сирота плакала! Аж приседала, бедная.
Я же ведь чувствовала, что беда будет. Когда в Киеве бушевал Майдан, мы с мужем следили за событиями по телевизору. И вдруг передают, что началась стрельба по людям. Я заплакала и сказала Толе: «Ой, как страшно! Представляешь, что теперь будет? Танки прямо в хату заедут и развернутся». Так и случилось. В августе 2014 года танк, разворачиваясь, въехал к нам во двор и зацепил мою клумбу. Никогда не забуду, как гусеницы танка пожирали цветы. Сколько ужасов войны перевидала, но эта картина почему-то врезалась в память сильнее всего.
А видела я такое, что и вспоминать страшно. В июле 2014 года с одной стороны поселка стояли украинские военные, а с другой — «дээнэровцы». Они зачем-то расстреляли автобус, перевозивший жителей Песок из Донецка. Люди еле спаслись: выскочили из автобуса, забежали в лесопосадку и на четвереньках, чтобы их не было видно, ползли аж до дома. В другой раз женщину убило снарядом, ее тело лежало на перекрестке, а по нему танки ездили… Не буду говорить, кто точно, но, кажется, те же «дээнэровцы» расстреляли на улице мужчину и двух женщин. Мы хотели забрать тела: может, родственники будут искать, так хоть передадим. Но ведь лето, жара, и трупы так воняли, что к ним невозможно было приблизиться.
Как-то смотрю: едет бульдозер, а за ним КамАЗ, груженный мертвыми солдатиками. Их столько было — целая гора! Наверное, тех солдатиков закопали в лесопосадке. Я там однажды проходила и вдруг слышу: играет мобильный. Оглянулась — вокруг ни души. А музыка играет, играет. Пошла на звук и вижу: в кустах свежий холмик. Это оттуда, из-под земли, звук доносился. Видно, в спешке похоронили бойца прямо с мобильным.
А мы своих соседей хоронили в огородах или палисадниках. Потому что наше кладбище танки сравняли с землей. Однажды я слышала фразу «бывшее кладбище». Меня это тогда задело: «Разве может кладбище быть бывшим?» Оказывается, может. По Пескам стреляют из Донецка, отсюда дают «обратку» — снаряды часто ложатся на кладбище. «Перепахали» его так, что человеческие кости разлетелись по всей округе.
Я не знаю, кто прав, а кто виноват. Но знаю одно: там, где война, лишь горе и смерть. А выдержать это не всякому под силу. Сколько было случаев, когда наших, песковских, эвакуировали на мирную территорию, а они там почти сразу же умирали от инфаркта. Люди тут такого навидались, что дальше жить с этим просто не смогли. Чем только по нам не стреляли! И «Градами», и минометами, и фосфорными бомбами…
— У вас три дочери и четверо внуков. Они первыми выехали из Песок?
— Как только начали обстреливать Донецкий аэропорт, мои дети поняли, что надо бежать. Сначала вывезли внучат на море, а оттуда на мирную территорию. Самая младшая внучка Камилла очень боялась взрывов. Ей тогда был год и десять месяцев, и ручка левая в гипсе. Только бахнет где-то, она бежит в комнату, падает лицом в подушку и кричит: «Баба, боюсь, боюсь!» «Не бойся, доця, — говорю ей. — Это дядя молотком стучит». А внучка мотает головой и поднимает вверх указательный пальчик здоровой руки: «Не, баба. То стреляют». В общем, дети уехали, а мы с мужем остались. Тогда все думали, что война скоро закончится и будем жить, как прежде.
Если бы знали, что нас ждет, то бежали бы сразу, куда глаза глядят. А потом было уже поздно. Транспорт в Пески не ходил, частники, вывозившие людей на своих машинах, брали сумасшедшие деньги. Война показала, кто чем дышит. Одна часть жителей Песок поддерживала украинскую армию и носила на блокпосты картошку и домашнюю консервацию, а вторая часть была за «ДНР» и, соответственно, таскала продукты на другой конец поселка. И тут началось: давай одни и другие составлять списки тех, кто подкармливает «свою армию», и передавать их военным. А если у кого-то был зуб на соседа, он из вредности вносил человека во «вражеский список». И попробуй потом докажи, что ты не помогал «ДНР»! Я таких доносчиков называла «редисками». Но были и другие примеры. Когда стало понятно, что война надолго, те, кто выехал на мирную территорию, звонили соседям: «Ломайте замок в моем подвале и берите все, что там есть». Жители многоэтажек объединялись, вместе варили борщи и каши на костре, а потом разносили еду немощным старикам.
Забыла сказать: перед тем как в Пески зашли украинские войска, снаряды разрушили в поселке электролинии. Через неделю обстреляли газо- и водопровод. И мы стали жить, как в каменном веке. Магазины закрылись, питались тем, что росло в огородах. Бывало, наберу в саду груш, приду к военным и прошу их: «Привезите нам хлебушка!» Они меня жалели, делились своими запасами. Как-то пришла к соседке, протягиваю ей солдатскую буханку: «Галка, такой подарок тебе еще никто не дарил». Соседка аж расплакалась… Потом начали привозить гуманитарную помощь, и стало легче.
— Разве на одной «гуманитарке» можно выжить?
— Когда постоянно стреляют и думаешь, как бы не убило, аппетита нет совсем. Тарелка каши утром, кусок хлеба с соленым огурцом вечером — и хватало.
— Как зимовали без света, тепла и воды?
— В подвалах ставили «буржуйки», зажигали свечи, кутались в одеяла. С девяти до одиннадцати часов утра обстрелы прекращались. В это время люди бегали с пустыми баклажками к колодцам или заряжали мобильные телефоны. У нескольких человек в поселке были электрогенераторы. Мы в складчину покупали бензин (он был на вес золота!) и записывались в очередь на подзарядку мобильных. Звонили только родным, говорили быстро: «Живы, все нормально» — берегли энергию для звонка «на крайний случай».
— Когда вы поняли, что больше не можете оставаться в Песках?
— В августе прошлого года я сказала мужу: «Больше так не выдержу». Он кивнул: «Ты иди, спасайся, а я останусь дом сторожить». Я взяла сумочку, положила в нее халат, помолилась и — в путь. Дошла до лесопосадки, а там табличка «Мины». Но я все растяжки видела и аккуратно их переступила. Дошла до «бывшего» кладбища, остановилась и вслух обратилась к похороненной там свекрови: «Бабушка Катя, береги своего сына, а моего мужа…»
Покойная свекровь меня, видно, услышала: Толя выжил лишь чудом. Когда в наш дом залетело шесть мин, муж сидел на кухне с соседом. Тот зашел, чтобы вместе позавтракать. «Так бахнуло, что меня швырнуло на пол, а сосед отлетел аж в другую комнату, — рассказывал мне потом Толя. — Тут еще раз гепнуло, и мне к ногам прилетел телевизор. Мы с соседом выскочили из дома и давай бежать, а снаряды ложились совсем рядом… Я спрятался в туалете на улице, там и переночевал в футболке и домашних тапочках. Потом, когда затихло, возвращаюсь к нашему дому, а его… нет. Только груда обломков дымится».
Расскажу все же, как я пешком из Песок выбиралась. Всю дорогу плакала и причитала: «Куда я иду? Мужа-инвалида дома оставила, сама тоже инвалид… Господи, помилуй нас!» Так в слезах добрела до поселка Октябрьский на окраине Донецка. Смотрю, в окнах домов свет горит. Подошла к киоску, чтобы купить воды, а там написано «Мороженое». Я расплакалась: мы столько времени прожили без света, тепла и хлеба, а тут мороженым торгуют… Продавщица спрашивает: «Женщина, что вы хотели?» «Мороженое. Я его больше года не ела». Из Донецка добралась до Славянска, а оттуда — к дочке в Райгородок (это поселок возле Славянска, там много переселенцев).
Узнав, что наш дом разбомбили, я наняла машину и поехала в Пески. Когда увидела мужа, потеряла дар речи. Мы не виделись четыре месяца, и за это время он постарел лет на двадцать. Голова полностью седая, лицо изрезали глубокие морщины, сгорбился, ногами шаркает, оглох от взрывов… «Толя, что с тобой война сделала? — заплакала. — Оставила красавца, а забираю старика…» А грязный какой был! Привезла в Райгородок и насилу его отмыла. Ноги даже замачивали. Муж ведь, считай, больше года не мылся.
Сейчас мы с Толей снимаем комнатушку за триста гривен в месяц (это еще дешево) плюс коммунальные. Добрые люди дали нам газовый баллон и старенькую «буржуйку». В общем, пока Бог милует. Поначалу, пока не переоформили пенсии, выживали за счет гуманитарных наборов штаба Ахметова. Как-то пришла получать продукты, спрашиваю волонтера: «Сынок, ты не слышал, в Песках люди еще остались?» «Остались, — говорит. — Шестнадцать человек».
Волонтеры штаба точно знают, сколько мирных жителей проживает в населенных пунктах «серой зоны» и в отдаленных поселках на неподконтрольной Украине территории Донбасса. С мая 2015 года туда регулярно приезжают мобильные бригады штаба Ахметова, чтобы раздать людям продуктовые наборы. Зачастую волонтерам приходится работать под обстрелами, поэтому они носят бронежилеты.
— В «серой зоне» совершенно другая жизнь и энергетика, — говорит координатор мобильных волонтеров Юлия Малахова. — Там тяжело дышать, люди морально подавлены. В их глазах нет страха, только равнодушие и пустота. Детей в «серой зоне» мало, и смотрят они настороженно, как волчата. Родители ходят за детьми по пятам. Жители в «серой зоне» обычно передвигаются вне дома целыми семьями (даже в магазин за хлебом). Они ведь не знают, что может случиться в следующую минуту. А так, если «вдруг что», будут все вместе.
Самые напряженные выезды — в Пески, Новотроицкое и Новолуганское. Бесчисленное количество блокпостов, проверки… Каждый приезд мобильной бригады — это знакомство с людьми, их судьбами. Помню, пришла 80-летняя одинокая старушка — худенькая, как тростиночка. Утром получила набор, а вечером принесла нам свежеиспеченные пирожки. Плакала, просила не обижать ее отказом и принять угощение. Еще запомнилась мамочка с грудным ребенком. «Давайте побуду с маленьким, — предложила я. — А вы тем временем пройдете регистрацию, получите продуктовый набор, положите его в детскую коляску». Но женщина еще крепче прижала к себе дитя: «Я всегда держу ребенка на расстоянии вытянутой руки. Извините».
В глазах этих людей столько боли! Почти каждый просит: «Вы передайте ТАМ, что мы еще существуем». По вечерам, к концу выдачи, обитатели «серой зоны» становятся более открытыми: «Спасибо Ринату Ахметову за помощь, за то, что он помнит о земляках. Приезжайте еще. Мы вас ждем!» И все говорят, что очень надеются на мир.
— По ночам лежу без сна и вспоминаю довоенные Пески, — вздыхает Татьяна Носко. — Пруд и два моста через него, церковь, зеленые улицы… Как водила детей, а потом внуков в школу, как вдвоем с мужем строили дом, как сажала свой сад. Если бы вы видели, какие у меня цветы! Розы, крокусы, петунии, первоцветы… Может, они дождутся меня. Приеду и перецелую каждую луковичку. Недавно сказала приятельнице, что, как только закончится война, мы с мужем вернемся в Пески. «Да куда ж вы поедете? — ахнула приятельница. — Все разбомблено, там ведь жить невозможно». «Ты не понимаешь, — говорю ей. — Приду на родную улицу, постелю на земле газету, сяду на нее, и все — я дома, на своей территории».
Бывает, пьем с мужем чай и начинаем, как я это называю, ворошить прошлое: «Помнишь, какой у нас был медный таз? Варенье в нем варили. Печка и бойлер совсем новые, только купили… А сколько потом моих платьев в шкафу сгорело!.. Да и Бог с ними. Главное, что мы с тобой живы остались». Я сейчас хочу только одного: чтобы война закончилась и чтобы люди больше не погибали. Дом можно отстроить, поле — засеять заново, а человека не воскресить.
Фото в заголовке с сайта radiosvoboda.org