В Мелитополе Запорожской области торжественно поздравили с 95-летием ветерана Второй мировой войны Клавдию Синявскую. Миниатюрную бабулечку родня по такому случаю облачила в «парадный» пиджак с наградами. Слегка смущаясь гостей и телекамеры, женщина тем не менее выглядела бодро и шутила. Мы же общались с Клавдией Ивановной (в девичестве Зотовой) накануне. Внучка Светлана поясняет, что последние годы бабушка дальше двора не выходит и по дому передвигается с палочкой, но пытается сохранить самостоятельность, отвергая излишнюю опеку. И главное, ее по-прежнему интересует жизнь города и события в стране. Знает она и о противостоянии на Майдане. Осуждает Путина, который развязал войну на востоке Украины. Горюет, что гибнут на фронте молодые парни, мужчины — чьи-то дети, мужья, отцы…
— Я родилась в селе Алексеевка Саратовской области, — рассказывает Клавдия Синявская. — Была четвертым ребенком в семье. В 1932 году, когда младшему, пятому, ребенку было всего два годика, умер папа. И все тяготы быта легли на мамины плечи. Во время голода она нас уберегла от смерти — водила в лес, где рвали липовые и березовые листочки. Мама резала их нам как лапшу: помнет, посолит, потрет, и мы так их рубанем! Искали прошлогодние желуди, которые уже попрели, и грызли их. Они очень твердые, мама толкла желуди в ступе и стругала ножом… Раньше у нас были лошадка и корова. Когда же началась коллективизация, коммуна образовывалась, отец первым вступил в колхоз, сдал туда живность. Мама, правда, плакала, переживала: как же дети будут без коровы? А он отрезал: «Как все, так и наши!»
Мама все время работала. Посадит нас на печку, на теплые кирпичи, мы там греемся, ждем, пока она вернется. Она ходила по богатым людям — дрова пилила, белье стирала, баню топила, коров доила. Вечером домой идет, ей дают стакан пшена и горбушку хлеба: «На, хоть похлебки свари детям, чтобы не подохли». — «А что, они у меня — собаки? — возмущалась мама. — Мои дети не помрут!»
Возможно, и дальше бы мыкалась бедная женщина с пятью детьми, перебиваясь с хлеба на картошку, но старший брат Клавы поехал искать родственников. На Ставрополье, тогда это был Орджоникидзевский край, нашел дядю, тетю и двоюродных сестер. Рассказал им о семье, а ему велели: «Езжай сегодня же домой и забирай мать с детьми, здесь они будут есть белый хлеб».
— Скажу вам правду, мама переживала от неизвестности: как оно там будет? — продолжает бабушка Клава. — Вот и прибавила нам кому два, кому три года, чтобы на чужой стороне взяли на работу. Тогда на руки выдавались метрики, а мой крестный был председателем сельсовета — штамп поставил, нужную дату вписал.
— Так вы на самом деле не 1921 года рождения?
— Нет, 1923-го. Мне мама два года прибавила. Когда брат нас перевез в Ставропольский край, мы действительно стали белый хлеб есть, — счастливо улыбается от воспоминаний собеседница. — Пошли в колхоз, у мамы спрашивают: «Кто у вас рабочий? Детей пока не будем записывать». А мама говорит: «У меня из детей только вот этот, что на руках. Остальные уже большие». — «Да, бабка, ты хитрая». — «Надо же как-то кормиться. Давайте нормы и на них, и на меня. Буду ночь работать и за детей выполню норму, чтобы и им давали пайку хлеба!». Оказалось, что по 20 кусочков сахара и хлеб в обед в колхозе давали бесплатно. Затем еще винограда прицеп нам завезли. Объяснили, как из него изюм насушить. Мы погреб вырыли, сделали сарайчик для кур, которых нам принесли. Утром встанем, а у нас на пороге уже стоят кувшины молока — добрые люди оставляют. Называется это потайной милостыней. Соседи поясняли: «Вы ешьте и Бога благодарите, что вас не забывает».
— Как вы попали на фронт?
— Сообщение о войне мы услышали по радио, что висело на столбе на площади. Фашисты бомбили Киев, и нас, комсомольцев, забрали копать противотанковые рвы. Я, помню, с детства очень любила маршировать и петь песни. Как поднимаюсь утром с постели, так и пою! Неподалеку в лесу были солдатские лагеря. Вот солдаты шагают строем, а мы, детвора, копируем их. Это мне очень нравилось. Мама мне все говорила: «Смотри, кукушечка, как бы тебя в армию не взяли. Чего ты все маршируешь?» Так и случилось. После рытья рвов меня забрали в армию.
Мамка сокрушалась: «Вот я, дура, прибавила тебе года. А теперь пойдешь на войну…» — «Не плачь, мама, — отвечала, — я тебя не брошу, вернусь». И с февраля 1942-го я стала зенитчицей. Меня направили в 18-й отдельный зенитный дивизион, в 3-ю батарею, номер орудийный дали. Я ловила марку самолета, его скорость и давала команду: «Огонь!»
До этого нас учили три недели в Ворошиловграде (с 1958 года вновь Луганск. — Авт.), отсюда начался мой фронт. Наша батарея осталась прикрывать отступление дивизиона на Кавказ и ее разбили. Нам выдавалось по пять патронов к винтовке. Комбат предупредил: «Четыре патрона во врага, пятый — в себя, живыми не сдаваться! Потому что немцы будут издеваться».
— Дату 15 июня 1942 года я запомнила навсегда — это, выходит, мой третий день рождения, — говорит Клавдия Ивановна. — Эскадрилья — три самолета — налетела на позиции артиллерии, отбомбила, развернулась и еще раз «проутюжила» это место. Всю нашу батарею разгромили, и я осталась в траншее, приваленная землей. Командование велело тем, кто уцелел, уходить. А тяжелораненых должны были добить, чтобы не сдавать своих живыми. Пошли по траншеям, услышали мой стон, увидели — нога в обмотках торчит, давай вытаскивать. У нас путевой-то обуви не было: старые ботинки выдавали. Мне достался один ботинок 40-го размера, другой — 42-го. Портянки тоже старые, солдатские, уже протертые. Ничего не было из обмундирования.
— Вы получили ранения?
— Да, правая нога была ранена, челюсть набок сдвинута, нос разбит. Доставили меня на лечение в Москву, в Чернышевские казармы. Врачом там была Роза Мануиловна, доброй души человек. (А на меня тем временем домой уже и похоронку отправили, так как нашлись люди, видевшие, что я погибла). Роза Мануиловна не имела детей, а меня так полюбила, что хотела удочерить и прописать к себе. Пока я лечилась три месяца, доктор меня научила ходить, нос мне выправила, челюсть выровняла, кушать из дома приносила. А я рвалась снова на фронт. Ведь когда меня из окопа-то достали, так и сказали: «Зотова, ты чудом осталась жива! Видать, в „рубашке“ родилась. Значит, будешь жить долго-долго, дойдешь до Берлина и с победой домой вернешься!»
*Клава Зотова ушла на фронт в 1942 году, а закончила войну в Берлине в 1945-м
Клавдия Ивановна с удовольствием демонстрирует фотографии прошлых лет, где она молодая, красивая, задорная — в гимнастерке с боевой наградой, с фронтовой подругой, с мужем, сыном и двумя дочками…
После госпиталя у Клавдии Зотовой фронтовые обязанности изменились.
— Роза Мануиловна меня подучила, и я стала медсестрой, —- продолжает ветеран. — Она выписала мне документы: инструктор санитарной службы, звание «старшина». Но не думала, что я сбегу из госпиталя. Дело в том, что я встретила знакомых девчат из 2-й батареи — двух пулеметчиц и двух «дальномерш». Мы узнали, что формируется госпиталь, который отправят под Сталинград. И записались туда.
Когда под Сталинград приехали, шли ожесточенные бои под Камышином. А зима 42-го была студеная! У меня до сих пор кожа с отмороженных ушей облезает. Благо, нам выдали новые зимние портянки и сапожки. Немец укрепился на возвышенности, наши внизу. А Жуков передал приказ Сталина: «Ни пяди назад!»
Но после завершения Сталинградской битвы (2 февраля 1943 года), по воспоминаниям Клавдии Ивановны, воевать стало легче: давали сухой паек на два дня, баночку консервов, колбасу.
— А есть некогда, да оно и не хотелось, потому что так жалко было погибающих бойцов… Обгоревшие ребята-танкисты смерти просили… — собеседница надолго замолкает. — Мы по-пластунски ползем по минному полю, подбираем раненых. В брюках у них пистончики были, там адрес домашний и номер части. В кармане — красноармейская книжка, военный билет. Достаешь это и отдаешь политруку, который вместе с нами ползет. То сзади мина взорвется, то спереди, потому что они на проводках. Немец укрепился там хорошо. А потом драпал тоже хорошо.
— Знаю, что войну вы закончили в Берлине.
— Да. Когда вошли в Берлин, так радовались! — рассказывает Клавдия Ивановна. — Девятого мая солнце еще только поднялось над горизонтом, а мы уже знали, что победа! От счастья стреляли вверх. Столько было залпов, что дымом небо закрыло. Возле Бранденбургских ворот генералы Жуков, Конев и другие, которые дошли до Берлина, собирались и поднимали флаги. День Победы — мой самый любимый праздник.
— В Берлине бабушка познакомилась с моим дедушкой, он тоже воевал, — добавляет внучка Клавдии Ивановны Света. — Они оба на Рейхстаге расписались, а потом и поженились.
*"День Победы — мой любимый праздник, — говорит Клавдия Ивановна. — Я встретила его в Берлине. Тогда же познакомилась и со своим будущим мужем" (фото автора)
— Как же вы в Мелитополе оказались, Клавдия Ивановна?
— Муж привез к себе домой, он — украинец, из Запорожской области. У него глаза очень красивые были, голубые-голубые. Как глянула — влюбилась с первого взгляда! Еще у него гармошка имелась маленькая: думала, он будет играть, а я песни петь. Там, в Берлине, мы с ним и расписались.
Отпраздновали победу, и вдруг объявляют, что армия Жукова на два года остается для восстановления Берлина. У меня сердце и упало! Мечтала, что выйду замуж, забеременею и домой поеду, хотя знала, что хата наша разрушена. Не хотела за границей оставаться, где предлагали и работу, и должности, и места в детсадах. Я ведь четыре года маму не видела. Она часто мне снилась — во сне помогала, по головке гладила, — значит, думаю, живая.
К счастью, 8 августа 1945 года мы выехали эшелоном из Берлина. Встречали нас на каждой станции торжественно, забрасывали цветами, люди расспрашивали о своих родных. Все плакали, обнимались. Муж к себе домой поехал, а я на Ставрополье навестить маму.
Вот иду я по селу, на мне шинелька не солдатская, а командного состава (!) — пуговицы, бляха, портупея. А навстречу мама идет, держа тетю под руку и опираясь на палочку. Мама и обращается ко мне: «Солдатик, не видал ли ты мою доченьку? Звать Клавдия Ивановна Зотова». А у меня сердце забилось, в горле ком, слезы душат. Только я рот раскрыла, а у меня красивые передние зубы были, она меня по ним и узнала! Хотя я изменилась, выросла, вытянулась. «Видала», — отвечаю. Схватила ее, обняла… Сбежалось все село, водой обливали нас, приводили в чувство — так мы рыдали. Столько лет прошло, но такое разве забудешь?