Ровно 68 лет назад, 29 сентября 1941 года, в киевском урочище Бабий Яр начались массовые расстрелы мирных жителей, преимущественно еврейской национальности
За серию очерков о трагедии Бабьего Яра корреспондент Агентства печати «Новости» Елена Рыбина была удостоена в 1975 году звания «Самый популярный советский журналист за рубежом». Собирая материал для публикаций, Елена Федоровна встречалась с актрисой киевского Театра кукол Диной Проничевой, которой удалось выбраться из-под тел расстрелянных в Бабьем Яру, Геней Баташовой, оставшейся в живых благодаря немецкому офицеру. Журналистка познакомилась с бывшими заключенными Сырецкого концлагеря Владимиром Давыдовым, Яковом Капером, Яковом Стеюком, Давидом Будником, сжигавшими в урочище трупы и сбежавшими из Бабьего Яра 29 сентября 1943 года.
Выжившие узники концлагеря все как один утверждали, что в романе «Бабий Яр» киевлянин Анатолий Кузнецов написал чистую правду. Воспоминания Кузнецова и очерки Елены Рыбиной стали первыми публикациями о сырецкой трагедии.
В день памяти жертв Бабьего Яра корреспондент «ФАКТОВ» встретилась с Еленой Рыбиной.
- Вам есть кого помянуть в этот день…
- Обязательно вспомню своих соседей, расстрелянных фашистами в Бабьем Яру, вспомню и о чудом выживших в этом аду, — говорит коренная киевлянка Елена Рыбина. — В старом доме на улице Институтской, 14 я живу уже 70 лет. Наша семья поселилась здесь в 1939 году…
До войны я окончила второй класс 94-й киевской средней школы, что на углу Институтской и Ольгинской. В 1939 году школа приняла своих первых учеников. Я и соседские девочки — Ляля Мурашова, Геня Осман, Неля Берниц — стали первоклашками.
В нашем дворе стояли два барака, где жили семьи моих ровесниц. На задворках, в фанерном домике рядом с мусорником, ютилась бедная еврейская семья Осман. У них было шестеро детей. Старший сын, Владимир, ушел на фронт в 1941-м. Фене, старшей дочери, шел шестнадцатый год. Геня была моей ровесницей, а дальше шли мал мала меньше: самый младший мальчик родился в 1940-м, то есть в 1941 году ему было около года.
У черноглазой смуглой Гени были блестящие, черные как смоль кудрявые волосы. От их блеска хотелось зажмуриться! Я дружила с этой задорной и бойкой девчушкой.
В нашем же доме, на втором этаже, жил дворник Будаков или Буданов, не помню точно фамилию. Как только немецкая комендатура развесила объявления: «Всем жидам Киева собраться 29 сентября на углу Мельникова и Дохтуровской возле кладбищ. При себе иметь ценные вещи», дворник пришел к Османам и сказал: «А ну, жиды, выбирайтесь! Сегодня вас вывозят!» Стоял и следил, чтобы все ушли и в домике никого не осталось…
Османов вместе с другими еврейскими семьями расстреляли в Бабьем Яру. А после войны вернулся живым и невредимым Володя Осман. Когда он подошел к своему фанерному жилищу, туда сбежались все жильцы нашего дома и рассказали, что его родные погибли в Бабьем Яру. По дороге шестнадцатилетней Фене удалось бежать и добраться до какого-то села. Но местные полицаи выдали черноглазую девушку, и немцы ее расстреляли.
Володя бился головой о стену домика и рыдал. Мы тоже заплакали, потому что невыносимо было видеть слезы прошедшего войну боевого офицера с орденами на гимнастерке…
- Кому-нибудь еще из ваших знакомых удалось спастись из Бабьего Яра?
- Из моих довоенных знакомых — никому. Но позже я познакомилась с Геней Баташовой. Из Бабьего Яра ее вывез немецкий офицер. Она была очень красивой девочкой, с косой ниже пояса. Вместе с подружкой пришла провожать еще одну подружку. Геня рассказывала мне, что людской поток, двигавшийся через Лукьяновку на Сырец, как бы вовлекал в себя людей, пришедших вместе с еврейскими семьями посмотреть: а что? а куда? И буквально у ворот, за которыми начиналась охраняемая территория (примерно на месте нынешнего Института журналистики, где раньше рос фруктовый сад Академии наук УССР, так называемый сад Кащенко. — Авт. ), двух девочек остановил немецкий офицер: «А вы куда?» — «А мы подружку провожаем». — «Садитесь ко мне в машину и ждите». Этот офицер и спас Геню от расстрела…
- Ваш отец, Федор Иванович Рыбин, в 1939 году стал первым директором только что открывшегося в Киеве московского филиала Музея Ленина (сейчас в этом здании на улице Владимирской находится Дом учителя). Семье было опасно оставаться в оккупированном городе…
- Когда началась война, папе было 44 года. И сколько он ни писал заявлений с просьбой отправить его на фронт — даже Сталину в Москву! — все ответы были отрицательными. Отец остался в Киеве и эвакуировал Музей Ленина в город Энгельс. По дороге они даже попали в окружение… Когда папа приехал к нам на Волгу, в Марийскую АССР, то работал в обкоме партии лектором.
После освобождения Киева отцу пришел вызов из ЦК Компартии Украины, и мы всей семьей приехали в столицу 4 апреля 1944 года. Я навсегда запомнила эту дату: 04. 04. 44. Железнодорожный вокзал лежал в развалинах, туалетов не было, на привокзальной площади — огромные сугробы…
- В апреле-то месяце?
- Да! Снега было по колено! Люди, выходившие из поездов, шли за сугробы справить нужду. Вся площадь была усеяна людьми и испражнениями.
Во время оккупации в нашей квартире жила моя одноклассница Ляля Мурашова со своей мамой Любовью Ивановной. Любовь Ивановна была наполовину немкой, то есть фольксдойч, хорошо знала немецкий язык. Немцы предложили ей работать переводчиком в комендатуре. И Любовь Мурашова согласилась ради спасения единственной дочери. У ее Ляли был туберкулез, девочке требовалось хорошее питание. Естественно, за работу немцы давали пайки. Моя одноклассница Неля Берниц рассказывала, что когда бы она ни приходила в гости к Ляле, Любовь Ивановна всегда угощала ее хлебом!
Как-то немцы зашли к Мурашовым, то есть в нашу квартиру, увидели портрет моего отца и спросили: «Кто это?» Любовь Ивановна ответила: «Здесь жил коммунист, это его портрет. Его семья уехала в эвакуацию». Фашисты выхватили кто пистолет, кто автомат и расстреляли портрет. Отметины от пуль на стене так и остались, если присмотритесь, увидите. Когда папа узнал о «расстреле», сказал: «Ну что ж, долго жить буду!»
Федор Иванович Рыбин организовал и стал первым директором Высшей партийной школы при ЦК Компартии Украины. Умер в 1980 году в возрасте 83 лет…
- Не было ли у семьи Мурашовых неприятностей из-за того, что Любовь Ивановна работала на оккупантов?
- Спустя какое-то время немцы расквартировали в нашем доме военную часть и предложили Мурашовым переехать в другую квартиру. Любовь Ивановна выбрала дом на Ярославовом Валу, перевезла туда всю нашу мебель. И правильно сделала! Иначе немцы ее вывезли бы.
После нашего приезда в Киев мне дали адрес Мурашовых, и я разыскала Лялю. Увидела в ее квартире наш стол, стулья… Пришла домой и сказала родителям, что вся наша мебель у Ляли. А отец и говорит маме: «Клава, дело в том, что вещи — это не главное. Пусть будут у этой несчастной девочки, маму ее арестовали… Может, продаст и сможет что-то купить, еду какую-то. Пусть останется ей эта мебель. Нам ничего не надо… »
Дело в том, что Ляля тогда жила одна. Киев освободили, и всех, кто работал на немцев, арестовали и судили. Любови Ивановне дали 10 лет ссылки. Жить 13-летней Ляле было не на что, и она умерла от голода…
- Возможно, тему для ваших очерков о трагедии Бабьего Яра подсказали горькие детские воспоминания…
- Будучи корреспондентом АПН, я познакомилась с людьми, которым удалось бежать из Бабьего Яра. Это Дина Мироновна Проничева, актриса киевского Театра кукол. Когда немцы стреляли в людей, она упала и осталась невредимой. Ее даже не ранило! Ночью Дина Мироновна стала выползать из урочища. Вместе с ней полз по трупам и мальчик Мотя, Матвей. Уже рассветало, когда они доползли к сырецким домишкам. Женщина задержалась под каким-то кустиком, а Мотя крикнул: «Тетя, тут немцы!» Фашисты обшарили местность, наткнулись на мальчугана и расстреляли его. Проничева пряталась за кустом до ночи. В темноте выползла к какому-то домику, где ее и приютили добрые люди…
Дина Мироновна рассказывала мне, что в сентябре 1941 года она провожала на Сырец своих родителей. Здесь уже расстреливали людей, слышались выстрелы. Отец и мать сразу поняли, что это западня. Мать крикнула дочери: «Ди-и-на! Спасайся! Ты не похожа!.. »
- Дина Мироновна была очень красивой женщиной, и в ее внешности действительно отсутствовали семитские черты, — продолжает Елена Рыбина. — Это была чисто славянская красота. Но из оцепленной зоны ее не выпустили. Немцы никого не выпускали оттуда, дабы по городу не распространилась молва об уничтожении людей. Обреченные шли сквозь строй — мимо часовых, мимо охраны, мимо полицаев…
- Тем не менее вы встречались с людьми, которым удалось сбежать из этого ада…
- Расстрелы в Бабьем Яру продолжались в течение двух лет немецкой оккупации Киева. В 1943 году сюда из Сырецкого лагеря пригнали 300 заключенных и заставили их раскапывать захоронения, обыскивать разложившиеся останки людей. Вдруг какое-то золото или ценности остались. Потом узники обливали трупы бензином и сжигали. То есть немцы заметали следы! Они не хотели, чтобы мир узнал о трагедии Бабьего Яра.
Среди заключенных был комиссар Федор Ершов. Он решил организовать побег, чтобы хотя бы кто-нибудь из уцелевших смог рассказать правду о зверствах фашистов.
Все 300 человек жили в землянке, дверь которой немцы закрывали на амбарный замок. Первым делом заговорщикам нужно было подобрать к нему ключ. А этого добра в истлевшей одежде расстрелянных находили много! Люди шли по адресу, указанному немцами, но рассчитывали вернуться домой. Поэтому почти у каждого, кто пришел на пункт сбора, были с собой ключи.
Подобрать ключ поручили Якову Каперу. Это было очень опасно: перед тем как запустить узников в землянку, их обыскивали. Но Якову удалось пронести подходящий ключ. А вот с датой побега все никак не могли определиться.
Заключенный Яков Стеюк хорошо знал немецкий и иногда разговаривал с одним из конвоиров, пожилым немцем. Этот конвоир и сказал как-то Стеюку: «Завтра вас всех убьют и сожгут! Завтра мы уходим… » Это было в конце сентября 1943 года, советские войска уже подходили к Киеву… Комиссар Ершов решил: «Бежим этой же ночью!»
Вечером, после того как заключенные закончили работу, немцы принесли в землянку большой бак с вареной картошкой. Узники устроили шумную потасовку, чтобы Владимир Кукля смог открыть амбарный замок и фашисты не услышали скрип ржавого ключа. Охрана сразу всполошилась: «Что там у вас такое?» Яков Стеюк ответил по-немецки: «Да тут драка из-за картошки». Немцы начали хохотать: мол, завтра их всех убьют, а они дерутся из-за картошки.
Правда, нашлось двое предателей… Они пытались предупредить фашистов о готовящемся побеге. Их задушили.
Федор Ершов убедил товарищей, что залог успешного побега — внезапность нападения на конвоиров. И обреченные на смерть люди с диким криком выскакивали из землянки, набрасывались на ошарашенных охранников, отбирали у них оружие и мчались по склонам урочища в сторону Лукьяновского кладбища. Чтобы затеряться среди могил, а затем пробраться на окраину города, подальше от этой преисподней. Немцы были застигнуты врасплох. Они и предположить не могли, что эти голодные полутрупы, как фрицы называли советских пленных, способны на такое. Но когда опомнились и пришли в себя, открыли стрельбу из автоматов.
Из 300 беглецов спаслись всего… 15. Всех их приютили киевляне. Я не один раз потом встречалась с ними. Однажды мужчины пригласили меня в ресторан отметить День Победы. Они заказали песню «День Победы» и, слушая ее, плакали. Поднялись из-за стола, наполнили рюмки и плакали, не стесняясь мужских слез.
… Моя публикация о побеге заключенных из Бабьего Яра, во время которого комиссар Федор Ершов погиб, обошла не только весь Советский Союз, но и весь мир. На адрес Агентства печати «Новости» мне пачками шли письма, в которых люди писали: «Федор Ершов — мой отец», «Я, Ершова Татьяна, это мой отец», «Я, Ершов Николай, это мой отец». Им всем хотелось, чтобы этот подвиг совершил их отец. К сожалению, все они оказались лишь однофамильцами Федора Ершова.
- Елена Федоровна, казнь немцев на Крещатике вы видели?
- Да, и это было страшно… После суда, который закончился летом 1946 года, в Киеве объявили, что немцев будут вешать на площади Калинина (сегодня майдан Незалежности. — Авт. ). Конечно, нам хотелось посмотреть, и мы сбежали с уроков. Но спуститься от школы, что на углу Институтской и Ольгинской, на Крещатик не смогли — на улицах стояло оцепление, не пропускали никого. Потому что весь Крещатик и площадь Калинина уже были заполнены людьми. Это было настоящее людское море!
Напротив нашей школы возвышались руины самого высокого дома Киева довоенной поры — дома Гинзбурга, сейчас на этом месте выход из метро «Крещатик» на улицу Институтскую и гостиница «Украина». Это было огромное девятиэтажное здание. Когда этот дом взорвали — одни говорят, что немцы, другие, что наши, — весь квартал от Ольгинской до Крещатика был завален его обломками. По этим обломкам и кирпичам мы пробрались на Крещатик.
Как раз в это время на грузовиках привезли пленных немцев. Их было четверо или пятеро, самому молодому на вид не было еще и тридцати…
- Вы сумели так близко пробраться к месту казни?
- Толпа несла меня прямо под виселицу! Я изо всех сил работала руками и ногами, орала что есть мочи, чтобы только выбраться из толпы и не попасть под виселицу!!! Но я видела, как молодой немец протягивал к людям руки, встал на колени — молил о пощаде. Толпа в ответ кричала: «Смерть фашистам!» Все жаждали торжества справедливости. Немцы убивали, вешали, стреляли, сжигали, пытали наших людей, а тут пришло время получить по заслугам. И люди ликовали…
Но когда машины отъехали, а немцы повисли, покачиваясь, в петлях, толпа одновременно выдохнула: «А-а-ах!» И сразу же люди стали отворачиваться. Никому не хотелось смотреть на это кошмарное зрелище. Мы почувствовали себя… не людьми. Радости уже не было. Она была, когда фашистов еще везли, когда вот-вот должны были их наказать… Но участвовать в казнях, даже присутствовать на них, нормальным людям нельзя. Это ОНИ могли…
- Я обратила внимание, что в вашем дворе находится детский сад…
- Это садик построили давно, в нем выросло не одно поколение деток. Они не знают и, наверное, никогда не узнают, что в оккупированном Киеве на этом месте разыгралась страшная трагедия. А я вспоминаю многодетную еврейскую семью Османов. Потому что именно на месте этого детсада стоял их фанерный домик и еще два деревянных барака. Из них уходили на смерть родители со своими детьми. Они так и остались детьми… Не выросли, недопели, недоиграли, недолюбили…