Всеукраинская общественная организация поисковиков «Союз «Народная память», одно из направлений работы которой — миссия «Черный тюльпан», отметила пятилетие основания
Изначально предполагалось, что волонтеры «Народной памяти» будут искать и перезахоранивать останки людей, убитых во время Первой и Второй мировых войн. Однако последние два года они занимаются эксгумацией и эвакуацией тел погибших на Донбассе защитников Украины.
В конце беседы руководитель организации Ярослав Жилкин показал рабочие тетради, которые волонтеры ведут в экспедициях. Схемы, рисунки, условные обозначения. Сухо и четко: «096 (номер мешка), фрагменты ног, предположительно женских — ступня правой ноги, левая нога цела. Найдены возле сгоревшего „Урала“ №…», «099, фрагменты человеческого тела — нога, лежала в лесополосе неподалеку от расположения украинских войск», «труп № 046 — сильно обгоревший, в кабине, размер ноги 42», «труп № 107 — накрыт полиэтиленовой клеенкой в розово-зеленую клетку, разут». И так страница за страницей: что нашли, где нашли…
— Недавно вы в «Фейсбуке» прокомментировали свой пост от 26 ноября 2014 года. Там речь шла об останках двух бойцов, найденных в районе Саур-Могилы. Тело первого было прикопано, останки второго заметили комбайнеры. Кости были разбросаны на площади около 400 квадратных метров. Цитирую запись: «К весне „второго“ уже не нашли бы. Документы истлели бы, а останки растянули бы при перепашке. Да и навряд ли многих сможем найти. Время работает против нас… Это ощущение собственного бессилия… Ощущение, что, кроме нас и близких, это никому не нужно». Сейчас вы дополнили: «Это было два года назад. Но так ничего и не изменилось. Вот только жаль упущенного времени».
— Пост тогда написал под впечатлением. Мы только вернулись «оттуда». Было очень трудно — холодина, физически вымотались, — рассказывает Ярослав Жилкин. — Вечером того дня рассуждали: прошло всего два месяца после боев за этот курган, а что будет через год?
Поэтому и возникло ощущение, что ничего не можем сделать. Хотя друг друга подстегивали, планы строили, в какой район потом поехать. Однако пришло осознание: всех не найдем.
Оно есть и сейчас. Мы же занимаемся поисками захоронений Первой и Второй мировой. Работы столько, что… Поэтому избитая фраза, что «война не закончится, пока не будет похоронен последний солдат», она неосуществима, давайте будем реалистами. Иное дело, что и государство, и общественные организации должны сделать все возможное, чтобы максимально, подчеркиваю, приблизиться к этой цели.
В ту осень и зиму мы стучались во все двери. Я приходил к чиновникам: «У нас силы кончаются, делайте что-нибудь, принимайте бюджет, создавайте какую-то структуру. Координации нет, информации, где искать, нет, все разобщено».
— И никто не реагировал?
— Ну, так не могу сказать. Что-то делали. Но! Судите сами. В сентябре 2014-го мы по уши влезли в проект «Эвакуация 200», чуть позже названный «Черный тюльпан». Возвращаемся из очередной поездки, у нас накопилась масса информации, есть видение, как дальше продолжать работу. И тут с удивлением узнаю, что, оказывается, в Киеве на высшем уровне прошло совещание «Проблематика пошуку та iдентифiкації тіл загиблих з непiдконтрольної території». Однако никто не додумался позвать непосредственных участников. Как это можно обсуждать без тех, кто выполнял эту задачу, для меня загадка.
Потом еще несколько совещаний прошло. Пока мы не напросились. Доводили до сведения факты, рассказывали
А ведь надо было хаотичный массив информации — ею располагали МВД, ВСУ, СБУ, в том числе показания пленных, которых заставляли хоронить своих,
По горячим следам гораздо легче найти тело, лишь бы знать хотя бы приблизительно район. Мы часто гонялись за призраками. Откуда они возникали? Слухи. То журналисты, то местные жители, направляли нас по ложному следу. Не специально, понятное дело. Такой вот феномен.
Люди, испытавшие ужасы войны, легче верят всяким небылицам. Они чуть ли не от первого лица рассказывают, что якобы сами лично видели. Сколько мы возились возле карьера у Гранитного (село в Волновахском районе Донецкой области. — Авт.), где «сотни нацгвардейцев погибли»! Ломали штыки лопат, пока не поняли, что эти рассказы просто страшилки.
Нужно время, чтобы научиться отделять зерна от плевел. И все равно реагировать на любой сигнал. Часто мы не успевали.
— Почему вы стали заниматься такой, прямо скажем, не очень благодарной работой?
— Когда возник конфликт на востоке, мы прекрасно осознавали, что, скорее всего, когда-нибудь — по окончании — займемся поиском останков ребят, ведь опыт и знания у нас колоссальные. Однако поняли, что придется приступать сразу.
В конце августа, после боев на Саур-Могиле и Иловайского котла, на YouTube «гуляли» страшные кадры — брошенные тела, сгоревшая техника. Родственники бойцов обивали все пороги. Стало ясно, что сотни останков могут пропасть без вести навсегда, если не принять срочные меры. Министерство обороны как-то договорилось с той стороной. Задача — эвакуировать тела, вывезти их каким-то образом, а хоронить уже после процедуры опознания. Та сторона не хотела заниматься, потому что работа грязная, мягко говоря. И они не мотивированы выполнять ее. Не было толерантности в тот момент.
— Сейчас есть?
— Сейчас ситуация лучше. Но люди по-прежнему пытаются воевать с мертвыми. На мой взгляд, это как-то недостойно уважения, как минимум. «Пусть гниет» — такие разговоры чести не делают. Что бы человек при жизни ни совершил, он уже убит. Убивать второй раз бесчеловечно.
В так называемой «ДНР», когда наши военные обратились с просьбой разрешить поисковые работы, дали добро: «Пусть заходят ваши, но только гражданские, военных не пустим». В Национальном военно-историческом музее собрали маленькую группу. Потом позвонили мне, я сразу согласился. В первую поездку отправились 12 поисковиков во главе со мной.
— Сколько волонтеров участвовало в поисках?
— Всего выезжали 64 человека.
— Кто эти люди?
— Есть киевляне, криворожане, днепровцы, ребята из Оржицы (Полтавская область). Они археологи, предприниматели, водители, пенсионеры, ювелиры. Сделаю акцент на том, что мы аполитичны. Нас не интересуют партийные лозунги. И в религиозном отношении нейтральны. У нас представители разных конфессий и атеисты.
Так вот, работали по сменам. Жили в очень спартанских условиях: туалет на улице, умывались ледяной водой, ели консервы. Режим жесткий. Подъем в пять утра. Пока согласуешь «коридоры», та еще нервотрепка. Плюс моральное истощение от того, с чем работаешь, от осознания опасности — то под обстрелы попадали, то недружественно нас встречали, то обзывали, то автоматами тыкали. Это все не так просто выдержать, поверьте. Плюс тяжело физически. А каково мотаться по взорванным дорогам, заминированным полям, не надо рассказывать. Возвращались около полуночи. А надо же еще тела в холодильник отвезти, документы подготовить. Все складировали в начале в железнодорожные рефрижераторы в Чаплино. Ни одни морги с таким количеством раньше не сталкивались. Когда все упорядочилось, возили «груз 200» в морг Днепра. Там следственные органы занимаются идентификацией, описанием, опознанием.
Нас никто ничему не учил. Вели записи по наитию. Фиксировали число, локацию, телефоны людей, которые что-то видели, делали зарисовки, где тела лежали, что при них обнаружено. Поначалу боялись фотографировать, брать с собой лишнюю технику. Даже когда разрешили, почему-то боялись. Спустя время поняли, что много деталей было упущено.
— Знала о вашей организации еще до всех событий. Было много заметок о перезахоронениях людей, погибших во время двух мировых войн. Сколько останков нашли?
— За 2011−2013 годы — около 3400, не считая немецких военных. В общем, порядка четырех тысяч.
Но те поиски не идут ни в какое сравнение с нынешними. Тогда работали в комфортных условиях. Все запланировано, никакой спешки: спокойно сфотографировал, записал, пошел поел.
— И полное одобрение окружающих.
— Конечно. Неизвестный солдат обретал могилу. Святое дело.
Опять повторю, что многие в плену каких-то мифов. И о Великой Отечественной тоже. Как-то рассказали: «Ребята, вот в этом поле яма, где лежит тысяча красноармейцев». Раскопали, а там три тела.
Потом опытные поисковики остудили наш пыл: «Можете представить яму, где похоронено тысяча человек? Как могли истощенные колхозники без техники, вручную вырыть ее? Это сколько надо усилий?».
Поисковая работа требует аналитического ума. Нужно получить массу разной информации, поработать с архивными документами, потом сопоставить и сказать: вот тут, возможно, что-то есть. Иногда интуиция подсказывает. Это с годами вырабатывается.
Вот едешь по трассе. Посреди чистого поля «островок» из нескольких деревьев. Вы не обращаете внимания на такие вещи, а у меня глаз по-другому работает. Вполне вероятно, что на этом месте есть братское захоронение. Люди тогда не могли далеко перевозить тела. Им надо было расчистить поле боя, чтобы опять сеять. Они стягивали останки в ложбинки, в воронки, образовавшиеся после взрывов авиабомб. Складывали там, закапывали, что-то ставили для обозначения. Потом возделывали землю, обходя это место. Такие захоронения мы нередко находили.
Что касается нынешней ситуации, разница в том, что тела свежие. Это неприятный вид, неприятный запах. Очень мягко говорю. А у тебя практически ноль мотивации, зачем тебе лично это надо. Про себя все время долбил: нужно, нужно, кто-то же должен.
Нас поначалу хвалили: «Ребята, вы герои, молодцы. Кроме вас, некому». Это как-то подбадривало, придавало сил, воодушевляло.
До этого видел трупы только после аварий. Как-то помогал вытягивать женщину, она была вся в крови. Помню те чувства. Но это было, простите за подробности, свежее тело. И то был потрясен увиденным.
Боялся первой «встречи». Дико боялся. Справлюсь или не справлюсь?
На сборы в первую поездку было полдня. Все на нервах: завтра в шесть утра нас ждут в Покровском. Что брать? Какие перчатки? Как защитить одежду, чтоб потом не выбрасывать? Если прикоснешься к трупу, запах впитывается мгновенно.
Вроде все взяли. Понимаем, что чего-то не хватает. Чего? Сами не знаем. Не сталкивались. Заехали в «Эпицентр». Бегом по залам с тележкой. Как тела будем упаковывать? Надо пленку. Самую плотную. Чем подписывать? Надо фломастеры купить. А бирочки? Тоже купили. То есть по ходу вырабатывали, как будем действовать. Это был мозговой штурм прямо у прилавка.
— На Донбассе местные жители на все лады рассказывают, что шахтные отстойники, реки, озера, шурфы заполнены трупами: «Накидали, хлорки насыпали».
— Могу пополнить коллекцию этих историй. Слышал, что под Красным Лучом наши собирали тела в вертолет, который потом, дескать, над прудом их выкинул. Это бред. Конечно, дыма без огня не бывает. Иногда стоит лишний раз проверить. Но байки про эти шурфы, про «приехал КамАЗ с телами»…
Человек, который в шахте не был, думает, что шурф — это дырка в земле, можно подойти к краю, плюнуть и ждать, когда долетит. Но это же не так. Хочется задать вопрос: знаете, что такое закидать КамАЗ телами? Это не штабеля красивые, которые легко взять. Чтобы перенести такое количество тел, нужна бригада из 20−30 человек.
Но главное, зачем все это делать? Зачем тратить силы и время? Понятно, что на войне врагов ненавидят. Могут плюнуть, стрельнуть в уже мертвого «сепара» или «укропа», хотя при мне такого не делали. Но организовать такую работу, чтоб глумиться над трупами… Какой смысл?
То же могу сказать и о мобильных крематориях. Это мифы, фейки, которые ходят по Интернету.
— Сколько на сегодня вывезено тел волонтерами «Черного тюльпана»?
— Больше трехсот тел и фрагментов. 2014-й — самый сложный год. Была результативная, если можно так назвать, работа. Отыскивали по 15−20 тел за день. Позже количество находок стало меньше.
Теперь объясню, что такое останки. К примеру, находим объект — обожженная грудная клетка, нога, рука. Они по международной классификации считаются останками. Тело — если лежит туловище, есть голова и в основном ноги и руки. Бывает, что есть тело, но нет головы, извините за шокирующие подробности. Это уже фрагмент.
Кроме эксгумации и поисков тел, еще забирали трупы из моргов Донецка или Луганска. После боев под Дебальцево и Донецким аэропортом противоположная сторона отправляла их туда, потом нам давали «коридор», и мы забирали. Бывало, загружали машину до верха.
— ОБСЕ вам помогала?
— Мы их и Красный Крест привлекали не раз, когда надо было работать на нейтралке или передовых позициях. Давали временной отрезок, чтобы обе стороны не стреляли. Если надо, договаривались, чтобы впереди шли саперы. Так мы работали со стороны аэропорта.
Могу сказать по опыту: если ОБСЕ отказывается идти на нейтралку, лучше туда не соваться. Они чуть больше знают ситуацию. А когда они с нами, это вселяет надежду, что все пройдет более-менее без эксцессов.
Разные истории были. Однажды ребята заехали вблизи Луганска на минное поле, промчались в буквально в сантиметрах от противотанковой мины. Чуть инфаркт не получили,
Как-то пришлось на нашей военной машине отправляться на территорию сепаратистов. Флаг сняли, и все. Они нас заверили: «Езжайте, не бойтесь. Стрелять не будем». Поехали, отработали.
— Как собираете информацию перед очередной поездкой?
— Смотрим ролики в Интернете, дежурим на «горячей линии», сопоставляем, анализируем. В офисе целая команда. Кроме этого, нужна логистика.
— Такая деятельность требует немалых расходов. Где берете деньги?
— Из собственного кармана. Когда стало невыносимо, просил через «Фейсбук» о помощи: «Ребята, тепловизоры это хорошо, но надо же о погибших не забывать».
Как-то принес отчет заместителю министра обороны. Объяснил, что все сделано за мой счет: «Понимаете, что это неправильно?» — «Да, но денег нет» — «Неважно, есть они или нет. Мы в любом случае выполняем государственную задачу. Людей по приказу отправили на фронт. Они погибли. И государство обязано вернуть их тела родственникам. Это ненормально, что такую работу финансирует частное лицо. А если я завтра передумаю? Речь же не о том, чтоб приехать, одного забрать, и все. Там же сотни!» В ответ: «А что я могу сделать?»
Мы писали президенту, в парламент
Зимой 2015-го совсем отчаялся. Ко мне пришли перед очередной поездкой: «Ярослав Александрович, машину надо ремонтировать, купить колеса. Это 25 тысяч, и ребятам на проезд еще 13».
А у меня в кармане 200 гривен, и в кассе пусто. Сколько можно клянчить в соцсетях? Когда-то, в хорошей жизни, жена подарила приличные часы. Продал. Хватило на два месяца «закрыть» нужды.
— Вас дома понимают?
— Мама понимает, надеюсь. Мне все-таки 45 лет уже. Жена по-своему испугалась. Не поддерживала: «Зачем это тебе, если никому не надо?» А дети как дети: «Пап, ты опять на войну?» Они еще маленькие.
Понимаете, мы в процесс вошли, выйти уже нельзя. Надо что-то делать всем. Но вот достучаться никуда не могу.
— Читала, что территория так называемой «ДНР» вами больше отработана, чем «ЛНР». Сегодня как обстоят дела?
— Печально. Но предсказуемо. Мы еще в прошлом году понимали, что к этому идет.
В свое время при «министерстве обороны ДНР» создали отдел по военнопленным и без вести пропавшим. Я не задавал лишних вопросов, не знаю, какой там бюджет, штат. Был рад, что хотя б появились люди, которые официально отвечали за данное направление, могли решать вопросы с подразделениями, блокпостами, чтобы содействовать нам.
Позже в Донецке поменялся человек, отвечавший за поисковую работу. Практически оборвались контакты. Нас перестали допускать на ту территорию.
Поэтому в последнее время вынуждены больше сконцентрироваться на подконтрольных Украине регионах, где проходили боевые действия. Мы там не раз находили тела и гражданских, и погибших с противоположной стороны. Это тоже огромный пласт работы.
А на ту сторону уже год практически не выезжаем, только на нейтралку.
В «ДНР» кормят «завтраками»: «Ребята, подождите» или «Давайте информацию, мы сами поищем». Давали. Результатов нет. Нам не отчитываются. Мы не уверены, что они вообще провели поиск или провели его должным образом.
Мы предлагаем действовать совместно — их поисковики и обязательно наши. Чтобы мы для себя знали, что выезжали в такой-то пункт, информация подтвердилась или нет, или частично. Отрицательный результат тоже результат. Но надо же убедиться на 100 процентов, что это место отработано.
В «ЛНР» мы «по-взрослому», извините за такой сленг, особо не искали. Там нет органа, за которым закрепили бы данное направление. Лишь «афганцы», проживающие там, занимались поисками. Они нам помогали после Дебальцево, договаривались о «коридорах». Но так и не удалось достичь соглашения, чтобы делать все регулярно и планово.
Заметил следующее: когда шли активные бои, было гораздо проще. Проезжая наши позиции, слышали: «Давайте, удачи вам». Туда-сюда шастали без вопросов. Примелькались и той, и другой стороне.
Но чем дольше затишье, тем больше недоверия друг другу. Бывает, в шесть утра ждешь на блокпосту, видишь, как стоят на морозе местные жители с маленькими детьми, а пограничник: «А чего вы едете? Я проверю».
— Недавно разговаривала с работниками фонда «Восток SOS», документирующими истории пленных. Они констатируют массовый осознанный садизм со стороны пророссийских боевиков и российских военных по отношению к попавшим «на подвалы». Вы видели последствия таких проявлений?
— Видели. С обеих сторон. Не буду конкретизировать. Особо не распространяемся, это может навредить делу. Да нас никто и не спрашивает. Мы научились определять, до убийства или после нанесены травмы. Видели расстрелянных в упор, перерезанные части тела, причем явно после смерти, скажем так — многократно умертвили человека различными способами, связанные за спиной руки и простреленные черепа, забитые в глотку фрагменты вооружения. Всякое видели.
Помню останки гражданского. Он погиб не в результате обстрелов. Ехал забирать семью товарища и пропал на блокпосту. Видно, что при жизни были переломаны ноги, то есть его сильно били.
— В одном интервью вы сказали, что психолог вам советовал грузить тела, словно мешки с картошкой. Как не рехнуться? Что делаете, чтобы не сломаться? Человеческая психика ведь не устроена для такой работы.
— Помогала водка. Мы называли ее «жидкий антидепрессант». Пили на ночь, чтобы просто выспаться.
Когда волонтеры-психологи предложили помощь, многие наши говорили: «Я ж мужик. Это не ко мне». А я не стеснялся. На смене всегда же держишь себя бодрячком: «Все будет классно». На тебя смотрят, как на старшего. Ни в коем случае нельзя показать ни уныния, ни страха. А в тебе-то все накапливается.
Справлялся так. Когда отъезжал из зоны АТО километров на 150, начинала накрывать волна. Особенно если слушаешь музыку. Орал прямо в машине. Долго. До хрипоты. Так, что срывал голос. И наступало облегчение. Психолог сказала, что все правильно. Я так избавлялся от накопленного негатива.
Советовал ребятам обращаться к специалистам. Сошедших с ума у нас нет, но у двух человек появились проблемы с алкоголем.
— К вам обращаются родственники людей, тела которых вы обнаружили?
— После того как нашли, как правило, нет. Я их понимаю. Они справляются с собственным горем. Им не до благодарностей. Да мы и не ждем. А когда ищут, конечно, звонят.
Как-то на нашей базе жила девушка со своей мамой. У нее парень пропал где-то под Мариновкой. Она вышла на «ополченца». Он пытался помочь, показал место, которое мы давно отработали. К тому моменту тело бойца долго лежало в морге. После этого процесс его идентификации ускорился.
А одна женщина чуть не стала детективом. Не верила, что муж погиб. Сама всех опрашивала. Было много информации, противоречащей друг другу. Потом нам очевидец рассказал какие-то подробности о том, как два года назад казнили одного артиллериста. Совпал рост. Но все осложнялось тем, что без вести пропавший такого же роста был с другой стороны. Меня спросили: «Как будем определять: ваш или наш». Позвонил жене. Расспросил об особенностях зубов. Когда ребята вскрыли захоронение, все совпало.
— Сколько пропавших без вести еще не найдено?
— Осталось много запутанных случаев, когда непонятно, кого и где искать. Потому пока ожидаем разрешения на организованный поиск «в полях», составляем четкий план.
В самом начале нашей работы все тела, как говорится, были на поверхности. Потом технику, возле которой часто находили убитых, начали распиливать. Признаки первичного захоронения пропали. То снег выпал, то новая поросль появилась, уже ничего не видно. Сложнее и очевидцев событий разыскать.
Пропавших без вести числится около 500 человек. Их поиск все труднее и труднее. Думаю, что мы, наверное, никогда не найдем последнего солдата этой войны.
Мы сейчас формируем аналитический центр, поскольку есть отдельные волонтеры, группы в различных ведомствах, которые занимаются такой же работой, и надо стыковать всю информацию, а она пока разрозненна.
А теперь о главном. Мы стараемся донести до людей, проживающих на оккупированной и на прифронтовой территории, чтоб не боялись обращаться к нам. Нас интересует период, когда проходили боевые действия.
Все, кто обладает какой-либо информацией о том, где нужно произвести поисковые работы, звоните на бесплатный номер горячей линии 0 800 210 135 или пишите на сайт naidy.org.ua.
Фото в заголовке с сайта naidy.org.ua