Одним из главных лозунгов так называемой октябрьской революции, которая случилась ровно 100 лет назад в эти дни (по старому стилю), стало воззвание «Хлеб — голодным!»
Во все времена, начиная с того момента, как первобытный человек стал охотиться на мамонтов и до наших дней, еду приходилось добывать: устраивать хитрые ловушки, бросать камни, стрелять из арбалета, организовывать революции, выигрывать войны, вымаливать займы у властелинов мира. Вся история человечества — это история борьбы за пищу…
Как известно, февральская революция 1917 года началась с очередей за хлебом и разгрома хлебных лавок в столице Российской империи Петрограде. Одним из главных лозунгов октябрьской, которая случилась ровно 100 лет назад в эти дни (по старому стилю), стало воззвание «Хлеб — голодным!»
Доступное по форме и близкое по содержанию миллионам обездоленных жителей имперской России, веками традиционно существовавшим впроголодь. Тогда, как и теперь, люди верили обещаниям и соглашались потерпеть. Очень надеялись, что обязательно свершится, если не победа коммунизма, то хотя бы победа над голодом…
Спустя три года после провозглашения «хлебного» лозунга рацион от новой власти, увы, не стал более калорийным. Делегатам X съезда РКП (большевиков) в 1921 году полагались на завтрак бутерброды из тончайших ломтиков черного хлеба, а за чаем выстраивались длинные очереди. Не открою ничего нового, если сообщу, что среди причин голода большевики называли Первую мировую, тяжелое наследие царского режима, братоубийственную гражданскую войну, вражеское окружение и… плохую агитационную работу на местах.
Однако далеко не все партработники питались скудно. Лев Троцкий в книге «Моя жизнь» писал о кремлевской кормежке 1918—1919 годов: «С Лениным мы поселились через коридор. Столовая была общая. Кормились тогда в Кремле из рук вон плохо. Взамен мяса давали солонину. Мука и крупа были с песком. Только красной кетовой икры было в изобилии вследствие прекращения экспорта. Этой неизменной икрой окрашены не только в моей памяти первые годы революции».
Если вождь пролетариата, как показано в фильме Михаила Ромма «Ленин в Октябре», пил исключительно морковный чай, то члены Политбюро ЦК РКП (б) получали дополнительный паек. Чтобы избежать упреков со стороны «нижних чинов», кремлевский буфет формально подчинили лечебно-санаторному управлению, и он стал называться «Столовой лечебного питания». «Лечились» там, понятно, избранные — по спецпропускам.
Во времена нэпа в рестораны вернули дореволюционное меню, но старорежимные, французские, названия блюд заменили доступными пролетарскому пониманию. Котлеты де-воляй стали для советских едоков отбивными куриными котлетами. Цвибельклопс — означал всего лишь биточки в сметане с луком, а салат паризьен оказался салатом из свежей зелени с дичью или телятиной. Если кто-то из «бывших» заказывал эскалоп африкен, ему приносили натуральную отбивную из телятины с помидорами и грибами. Ужин у нэпмана обходился тогда в пять-шесть рублей. И это, кстати, была немалая сумма…
Предприимчивые частники снабжали свои заведения хоть и дорогими, но всегда свежими продуктами. Однако послереволюционные «спецстоловые» выдержали эту конкуренцию. Зарплаты большевистских госчиновников были невысокими, но «пищевая» премия позволяла прокормить не только себя, но и семью.
«Порции были такими, что их вполне хватило бы на двух-трех человек, — вспоминал один „номенклатурный“ товарищ. — Вот почему вскоре стало нормой, что большинство обедающих предпочитали уносить готовые блюда домой в специальных тройных судках».
А чего стоила сеть магазинов под названием Торгсин? Ни одна страна в мире не придумала такого: сначала создать дефицит продуктов, а потом отпускать населению селедку-колбасу, апельсины-маслины за золото и платину, серебро и драгоценные камни, произведения искусства и прочий антиквариат! Описанный Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите» и исследованный замечательным историком Еленой Осокиной, этот период в истории СССР ярче всего свидетельствует о цинизме властей, прикрывших лозунгами о мнимой военной угрозе бездарность внутренней политики, неспособной не только дать хлеб голодным, но ради наращивания военной мощи уничтожившей в 1932—1933 годах миллионы собственных граждан.
«В 1932—1935 годах советские люди обменяли на продукты почти сто тонн чистого золота», — писала Елена Осокина. Рискну напомнить читателям, что это в четыре раза больше нынешнего золотого запаса Украины.
Торгсин (как сократили название госконторы по торговле с иностранцами) стал инструментом для добровольной сдачи населением остатков роскоши. Да, там, конечно, отоваривались и заезжие иностранные специалисты, например, работавшие на строительстве Днепрогэса. Но большинство клиентов Торгсина составляли граждане СССР. Чтобы иметь возможность более-менее сносно питаться, они несли в скупку все ценное, что осталось от прежних поколений, не украденное, но нажитое или заслуженное предками: ордена, серебряные георгиевские кресты, бриллианты и так называемый царский золотой че-кан — золотые червонцы николаевской эпохи.
Скупщики не гнушались ничем, количество их магазинов росло. Украина занимала второе после России место по распространенности торгсиновской сети. В мае 1931 года появилась Киевская контора, в августе открыли Харьковскую. Осенью 1931 года в Украине работало уже восемь магазинов. К лету 1932-го сформировались Винницкая, Одесская, Днепропетровская, Донецкая (Мариуполь) и Черниговская конторы Торгсина, которые, несмотря на голодомор в близлежащих селах, работали вполне успешно.
В августе 1933-го голодного года Алексей Толстой, Валентин Катаев, Михаил Козаков, Илья Ильф и Евгений Петров, Всеволод Иванов, Вера Инбер, Виктор Шкловский, Михаил Зощенко и 120 других писателей прокатились на комфортабельном теплоходе по строящемуся Беломорско-Балтийскому каналу имени Сталина (ББК). «С той минуты, как мы стали гостями чекистов, для нас начался коммунизм. Едим и пьем по потребностям, ни за что не платим. Копченые колбасы. Сыры. Икра. Фрукты. Вина. Шоколад. Коньяк», — вспоминал один из путешественников.
Итогом стала книга, в которой рабский труд строителей 227-километрового Беломорканала, где за двадцать месяцев от холода, недоедания и тяжелых земляных работ, производимых первобытным инвентарем, погибло свыше ста тысяч человек, был назван «наилучшим способом и первым в мире опытом перековки трудом самых закоренелых преступников-рецидивистов и политических врагов».
Так был задан нужный тон писательской среде, в которой отношение к советской власти было достаточно противоречивым. Кроме того, решено было создать новый Союз писателей СССР. Провели съезд, во время которого на питание каждого из 571 делегата государство отпустило 40 (сорок !) рублей в сутки. Обед в рабочей столовой стоил тогда 84 копейки, о ценах у нэпманов упоминалось выше.
Выбор был небольшой: или писать красиво, получая тысячи, или писать правдиво, но тогда вот они — Соловки.
Самые «правильные» украинские писатели уже по инициативе НКВД УССР прокатились по «индустриальному» Днепру, коленопреклоненно и с пафосом в целом ряде газетных и журнальных статей охарактеризовав стройки как «прижиттєвий пам’ятник вождевi — дорогому товаришу Сталiну». Имена некоторых можно увидеть и теперь на мемориальных досках, установленных на фасаде построенного для блага писателей дома на улице Богдана Хмельницкого в Киеве — квартирный вопрос в быту литераторов тесно соприкасался с продуктовым.
Лояльность творческого союза усилили тем, что председатель Союза писателей УССР вошел в номенклатурный перечень ЦК ВКП (б) Украины и получал продпаек на Короленко (ныне Владимирская), 33.
Партийные спецраспределители не давали покоя наркому обороны Климу Ворошилову. Как это так: чиновник какого-нибудь легкопрома без сырокопченой колбасы день не начинает, а командир полка, понимаешь, давится картошкой? В октябре 1935 года Совнарком внял наконец его просьбам и, «учитывая возросшую военную угрозу со стороны германского фашизма», учредил спецмагазины для военных.
Товаров не становилось больше, но круг избранных потребителей все ощутимее отгораживался от обычных людей. Отныне Военторги, наряду со спецраспределителями других ведомств, продавали дефицитные продукты, а красные командиры стали приносить в семью заветные банки тушенки и прочие деликатесы. А кто осмелится проверить, что там у Военторга в закромах?
Ужасно это констатировать, но каждая из «пищевых» групп — будь то цековская, Военторговская или Совминовская — противостояла остальному большинству, обычным советским людям, считая себя наиболее преданной партии и государству. Такая «кастовость» не могла не проникнуть в самые глубинные ячейки этой вертикали, стимулируя желание подражать верхушке власти и демонстрировать брезгливость по отношению к населению, лишенному льгот.
Рабочий Коростенского железнодорожного депо Зайченко так написал об этом наркому Молотову в мае 1941 года: «…в Коростенском райкоме получили в своих закрытых распределителях (у них нет официально закрытых распределителей, но они превратили буфеты в закрытые распределители и великолепно снабжаются) все, что ни пожелает душа: и куры, и консервы, и колбасы, и икра, печенье, пирожные и конфеты».
После Второй мировой войны общая беда не уничтожила, а просто на некоторое время приостановила размежевание общества по еде…
Город-герой Киев снабжался по первой категории, в каждом министерстве и ведомстве был профсоюз, и каждый профсоюз старался угодить вождям, поставляя дефициты на обеденные и праздничные столы. При таком раскладе что-то доставалось и прочим чиновникам — то свежие огурчики к 8 Марта, то гречка ко Дню Победы. Продуктовые наборы оформляли через мифические профсоюзные «столы заказов»: их никто никогда не видел, но они существовали — потомки «столовых лечебного питания».
Во дворе похожего на амбар одноэтажного здания на улице Октябрьской Революции, 12 (ныне Институтская), вплоть до начала 1990-х годов размещался магазин Управления делами ЦК. Там, пройдя через КПП с серьезным офицером, можно было, постояв с полчаса в очереди, купить… картошку, свеклу, лук, молоко и ряженку. Продукты привозили из подсобного цековского хозяйства «Чайка», и по сей день находящегося на прежнем месте. Картофель по 9 копеек за килограмм в овощном магазине в ту пору почти никто не покупал — больше половины уходило в отходы. Здесь же продукты были свежими и качественными, а цена — такой же, как за воротами закрытого заведения. Традиционное семейное поручение — купить колбасу и сыр — не предусматривало нюансов, ведь выбора не было и здесь. Колбаса, если ее продавали, была только одного сорта, сыр — тоже.
Невозможно в рамках одной статьи рассказать о почти вековой истории манипуляции сознанием граждан страны, которая, считаясь великой, оставалась голодной. Даже в относительно стабильные 1970-е годы продовольствие оставалось камнем преткновения для руководства СССР — его всегда недоставало. Вряд ли где-либо в мире за бутылку коньяка можно было поступить в университет или, подарив завмагу коробку конфет, купить без очереди холодильник, чтобы, опять же по блату, наполнить его дефицитными продуктами, одновременно сетуя на пустые прилавки.
Вскоре на смену бутылкам и конфетам пришли продуктовые наборы для избирателей, затем — деньги, начав новый этап в истории страны — эру коррупции. Но, как и в случае с бутылкой, за них можно поначалу купить доступ к дефициту — пыжиковой шапке или французским духам, потом — к закрытым и недорогим буфетам Верховной Рады или президентской администрации, комфортному лечению в «Феофании», отдыху в санатории Госуправления делами, а уже затем — к власти, бронированному лимузину, вертолетной площадке, собственному «Боингу» или резиденции под Вышгородом.
И спустя сто лет после Октябрьского переворота некоторые все еще спрашивают недоуменно: «Откуда все это возникло?» Вот, оказывается, откуда…