Общественный институт защиты чести и достоинства действовал в старину довольно успешно
Сейчас, когда драки в парламенте и рукоприкладство среди высших чинов стали едва ли не привычным делом, самое время вспомнить, как раньше начальство выясняло отношения.
В XIX веке драки почти исчезли из жизни верхних слоев общества. Того, кто решался ударить дворянина, ждали большие неприятности. Дело обсуждалось в губернском собрании: если против буяна набиралось две трети голосов, он превращался в изгоя общества. Его лишали права голосовать и занимать выборные должности. Перед ним закрывались двери дворянского собрания и многих частных домов…
При всем при том в старых правилах чести были свои недостатки. Если человек случайно попадал в какую-то скверную историю, он должен был приложить немало усилий, чтобы «очиститься». Особенно сильно доставалось тем, кто, становясь жертвой рукоприкладства, по каким-то соображениям отказывался от мести — вызова на дуэль, обращений в суд, жалоб к начальству. Такой человек считался обесчещенным. Он не мог служить как по военной, так и по гражданской части. «Приличные люди» избегали его общества.
Историю киевского дворянина, пренебрегшего дворянским кодексом чести по чисто религиозным убеждениям, рассказывает писатель Лесков в повести «Фигура». В молодости этот самый Фигура, будучи офицером, как-то оказался недалеко от пьяной драки своих подчиненных. Один из казаков-буянов, ничего не видя и не соображая, отвесил Фигуре в темноте увесистую оплеуху. Все это случилось накануне Пасхи, и молодой офицер, будучи верующим человеком, решил по-христиански простить своего невольного обидчика. Но, увы, уклониться от тяжких последствий рукоприкладства не удалось. Начальство предложило ему… уйти в отставку. Сам Фигура, не желая быть в дворянском обществе изгоем, снял фрак и поселился на Куреневке под Киевом среди крестьян и вольных хуторян, которые жили не по правилам дворянского кодекса чести, но по Христовым заповедям.
В те времена бить можно было только людей из «низких» сословий — солдат, крестьян, мещан. В воспитании детей были свои странности, унаследованные от древней славянской педагогики. Кем бы ты ни был — графом или уличным мальчишкой с Подола, до совершеннолетия тебя бил кто угодно и сколько угодно. Мол, чем больше бьют, тем больше пользы. Или, как тогда говорили, — за битого двух небитых дают. Учителя и воспитатели часто на глазах родителей безнаказанно избивали детей казацких сотников, полковников и даже гетманчат.
Такое равенство перед кнутом сохранялось в педагогике вплоть до конца XIX века. Официальный биограф царя Николая I вспоминает, что один из учителей наследника часто бил его августейшей головой о стенку. Педагоги Первой киевской гимназии, не задумываясь, хлестали по щекам детей графов, генералов, сенаторов и губернаторов, линейками по голове и рукам — наследников миллионных состояний. Ставили маленьких дворян в угол коленями на горох.
И такая «педагогика» существовала вплоть до школьной реформы конца 1850-х годов, предложенной знаменитым хирургом Николаем Пироговым, который служил тогда попечителем Киевского учебного округа. Гуманных идей Пирогова не одобряли многие учителя: как без розог и пощечин управиться с классом в 30-40 человек?
Такая же проблема стояла и перед любым чиновником, который имел в своем распоряжении целый штат подчиненных. Некогда служебные конфликты заканчивались тем, что провинившийся получал от своего патрона увесистую оплеуху, кланялся и шел переделывать доклад. Но после выхода грамоты об особых дворянских правах и привилегиях это средство вразумления отпало само собой. Ударить дворянина и любое официальное лицо считалось тяжким преступлением. Мордобой окончательно исчез из быта двора, салонов и присутственных мест. Вместо прежних драчунов появилось новое поколение правителей, которые никогда не распускали рук и умели ставить своих подчиненных на место одной лишь силой слова и взгляда.
Императора Николая I называли в свое время царем-фельдфебелем. Тем не менее за всю свою жизнь он не испортил ни одного графского или княжеского носа (чего не скажешь про его славного предка Петра I). Став царем, Николай I решил, что в его положении лучше, чтобы тебя не любили, а боялись. Он никогда не распускал рук, а упорно тренировался, пока не выработал своего знаменитого свирепого взгляда.
Публицист Александр Герцен писал: «Он на улице, во дворце, со своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи — останавливать кровь в жилах… » И в этом искусстве могла тягаться с ним только его дочь, президент Академии художеств великая княгиня Мария Николаевна. «Рассказывают, что как-то Николай, — продолжает Герцен, — в присутствии двух-трех начальников тайной полиции, двух-трех лейб-фрейлин и лейб-генералов, попробовал свой взгляд на Марье Николаевне. Дочь смело вынесла отцовский взор. Щеки задрожали у него, и глаза сделались еще свирепее; тем же взглядом отвечала ему дочь… Лейб-фрейлины и лейб-генералы не смели дохнуть от этого каннибальски-царского поединка глазами… Николай встал, — он почувствовал, что нашла коса на камень».
Николай I убивал взглядом иногда даже в прямом значении этого слова. Во время обучения в петербургской консерватории наш киевский композитор Лысенко как-то прогуливался по аллеям Волкового кладбища и обратил внимание на странный надгробный памятник, изображавший молодого офицера, который беззаботно спит, укрывшись своей шинелью. Кладбищенский сторож и рассказал ему удивительную историю о том, как жестоко царь Николай расправился с провинившимся офицером, даже не дотронувшись до него пальцем.
«Служил в императорской гвардии молодой офицер. Вышло как-то так, что день он провел на муштре, до полночи засиделся у хорошенькой фрейлины, своей невесты, а оттуда — прямо на дежурство в царские покои. Под утро одолел беднягу сон. И надо ж было, чтобы в это самое время царь Николай отправился в свой обход. Как всегда в таких случаях, он, как хищник, бесшумно двигался в своих мягких сапожках, готовый в любой момент накинуться на свою жертву.
В одной из боковых комнат царь и натолкнулся на спящего офицера. Тот внезапно проснулся, поднял голову и, увидев неподвижные, холодные, как смерть, глаза Николая, снова упал на ковер. Не помня себя от ярости, Николай накинулся на офицера. Но ни крики, ни толчки не могли уже разбудить гвардейца. Спустя несколько минут придворный врач констатировал… смерть от паралича сердца.
Годами тренировал Николай свой ужасный взгляд, которым он так гордился и перед которым трепетало все живое. Но убить, повалить человека одним взглядом насмерть ему удалось впервые. Очень довольный собой, царь приказал на страх и в науку другим воспроизвести на надгробном памятнике офицера спящим — таким, каким застал его на посту».
Самое удивительное, что на самом деле была такая могила, и был такой памятник! А журнал «Родина» в 1903 году даже поместил на своих страницах гравюру с изображением памятника легендарному «спящему офицеру».
Во многом подражал царю и наш киевский генерал-губернатор Дмитрий Бибиков (чьим именем позже был назван бульвар — Бибиковский, сейчас Тараса Шевченко). Он прослыл тираном, но попробуйте найти в мемуарной литературе ХIХ века какое-нибудь упоминание о его рукоприкладстве! Второе лицо в тогдашней киевской администрации — губернатор Иван Фундуклей сам никого не бил по лицу, не пинал ногами. Но вот о третьем лице в крае — правителе личной канцелярии киевского генерал-губернатора Николае Писареве — этого уже не скажешь. Он не стеснялся бравировать своим негодяйством и как бы сам нарывался на пощечину.
Бибиков и Фундуклей сваливали все дела на других. Писарев же служил исправно, но… бесчестно. Почти открыто торговал должностными местами во всем Юго-Западном крае. Такса была известна каждому: место судьи стоило 300-500 рублей (для сравнения: чиновник средней руки получал тогда около 42 рублей в месяц). Место исправника — полицейского начальника средней руки — стоило у него 500 рублей и эту сумму нужно было внести еще до назначения на должность — за хлопоты… А далее тот же исправник или судья ежегодно платил и Писареву из своих теневых доходов 500 рублей.
Особенно дорого стоили места в палате, ведавшей государственным имуществом. Сначала претенденты платили как бы за патент три тысячи рублей, а потом ежегодно в виде налога на прибыль — по 1000 рублей. Писарев смело брал огромные деньги, зная, что все дела легко уладит его жена — знаменитая киевская красавица София Гавриловна. Правитель края Бибиков не мог отказать ей ни в чем, а тем более — в подписи на бумагах, которые она время от времени приносила на их тайные свидания.
Слухи о непомерном мздоимстве Писарева достигли самого Петербурга, и царь не раз просил Бибикова унять правителя его канцелярии. Но чары писаной красавицы превозмогали в душе Бибикова даже царские пожелания. Царь просил, Писарев негодяйствовал, а всесильный «Бибик» блаженствовал в объятиях прекрасной Софии Гавриловны.
Искусством оболванивания и обворовывания Писарев владел в совершенстве. За годы своей службы в Киеве он раскрыл и уничтожил несколько польских тайных организаций. В 1847 году возглавил сыск над Кирило-Мефодиевским братством (тогда арестовали и Тараса Шевченко), за что получил благодарность от шефа жандармов графа Орлова и приглашение на службу в Петербург. Что делал и где служил Писарев в Петербурге, неизвестно. Вполне возможно, занялся своим привычным делом, и в результате какой-то несговорчивый «клиент» выбил ему глаз. Случилось это, говорят, по пьянке, на кутеже. Историю замяли, но самого Писарева на всякий случай удалили из столицы, предоставив ему место губернатора Олонецкого края.
И Писарев убыл в столицу края — Петрозаводск, где в то время служили два чиновника, проходивших по делу Кирило-Мефодиевского братства — Белозерский и Андрусский. Оба отошли от политики и никакой опасности для государства не представляли. Но Писарева это не устраивало. Во время своих деловых поездок в Петербург он встречался с Дубельтом и графом Орловым и упорно убеждал их в неблагонадежности ссыльных чиновников. Андрусского ему таки удалось заслать на Соловки. Белозерский же оказался ему не по зубам. Но Писарев не унывал: собирал со своих подчиненных взятки, грабил казну общественного призрения (деньги, предназначенные для инвалидов, сирот, неимущих)…
Карьера взяточника закончилась плачевно. Летом 1851 года доведенный до крайности поборами петрозаводский чиновник Матвеев на глазах у всех во время богослужения в соборе ударил Писарева, как негодяя, по лицу. Весть о прилюдном избиении губернатора облетела всю Россию. «И после этой истинно торжественной сцены (пощечины в соборе. — Авт. ), — отметил Шевченко в своем «Дневнике», — неизвестно куда скрылся так громогласно уличенный взяточник». Поэт задумал было написать сатирическую поэму о «гениальном взяточнике» Писареве с его «всемогущим покровителем» Бибиковым и «бездушной красавицей супругой». Но перед тем как сесть за работу, Шевченко хотел знать: «Где он? И что теперь с этим гениальным взяточником?» Увы, об этом никто не знал. Обесчещенный чиновник как в воду канул.
Словом, общественный институт защиты чести и достоинства действовал в старину довольно успешно. Если в армии среди офицеров случались кража, убийство или драка, командир полка первый подавал прошение об отставке на время следствия. Если видного чиновника били публично по лицу, ему оставалось только одно — исчезнуть.