Знаменитый режиссер отметил 75-летие
То, что мог и хотел, Александр Митта давно уже доказал своими картинами «Друг мой Колька», «Гори, гори, моя звезда», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», «Экипаж», «Сказка странствий», «Затерянный в Сибири», «Граница. Таежный роман». У известного режиссера множество международных призов, его фильмы посмотрели десятки миллионов зрителей, а сериал «Граница» получил Государственную премию. Этой награды в жанре «сериал» удостоились только «Семнадцать мгновений весны».
— Александр Наумович, удалось реализовать свои амбиции за сорок пять лет работы в кино?
— У меня никогда не было особых амбиций. Я бы сказал, что их недостаток — это один из моих главных минусов. В принципе, у художника должна иметься сверхценная идея. Но у меня не было такой идеи, чтоб на всю жизнь. Я все время менял позиции. Сначала было детское кино, потом зрительское. Кстати, его, кроме Рязанова и Гайдая, никто не снимал. Я сделал «Экипаж», а потом решил показать, как понимаю сериальный формат киноромана, и снял «Таежный роман». Идей много. Гораздо больше, чем может вместить одна жизнь. Но меня всегда увлекали конкретные идеи и фильмы.
— И конкретные актеры, судя по всему. Однако вы не позволяете им, чтоб на вашей территории топтались?
— А они не могут топтаться, потому что не знают замысла. Хорошему артисту это совершенно неинтересно. Чем хуже актер, тем больше он хочет расширить свою территорию.
— И все-таки Ганнибал для Владимира Высоцкого в «Арапе», как и Орландо для Андрея Миронова в «Сказке странствий» были нетипичными персонажами.
— С Андреем Мироновым я всю жизнь дружил, но снимать его мне и в голову не приходило. Миронов представлял коммерческое искусство, пел песенки, бил чечетку, играл у Лени Гайдая. Но когда я писал сценарий «Сказки странствий», то думал о нем. Андрей тогда снялся в двух непривычных для себя картинах — «Мой друг Иван Лапшин» Германа и моей «Сказке странствий». Потом он шутил, что опыт работы с серьезными режиссерами у него оказался неудачным — «Лапшин» на несколько лет лег на полку, «Сказка» плохо прошла.
— С Высоцким вас, помимо работы, тоже ведь дружба связывала?
— Связывала. Я и картину эту задумал именно для того, чтобы показать Высоцкого советскому зрителю. У Володи ведь была довольно узкая театральная слава, на сцене он играл Гамлета, Галилея, а в кино — в основном простых ребят. Имидж же Высоцкого как певца баллад был далек от его действительного интеллектуального уровня. И я ему придумал роль поэта-интеллигента. А знали мы с ним друг друга всю жизнь. Встречались в одних и тех же компаниях. Тогда Москва в этом смысле была значительно меньше, и мы держались тесно. Когда в его жизни появилась Марина Влади, она стала подругой моей жены.
— Вы, кажется, и на их свадьбе гуляли?
— Да. Свадьба вышла скромная, людей было совсем немного. Юрий Любимов, Зураб Церетели, мы с Лилей и Андрей Вознесенский. После этого Володя с Мариной сразу поехали к Зурабу в Тбилиси. И у нас дома потом часто собирались, поскольку в кафе и рестораны, кроме Дома актера, тогда не очень-то ходили. Высоцкий на таких вечерах всегда пел. Ну и с актерами «Современника» я дружил практически с самого начала. Их не так много было: Олег Табаков, Валя Гафт, Игорь Кваша, Галя Волчек. Галя — подруга детства моей жены, так что все эти отношения переплелись. Мы тогда жили неподалеку от старого «Современника», и у нас дома образовался непрерывно действующий ресторан. Моя жена Лиля очень гостеприимный человек. Она художница, работала дома, и каждый день у нас собиралась компания. Лиля шла на рынок, покупала баранью ногу, шпиговала ее чесноком, а вечером нога уже лежала в центре стола.
— Вы сами-то застолье любите?
— Не особенно. Я присутствовал там скорее как гость. Есть такие таланты, как Юлик Гусман — гений застолья, Никита Михалков — это просто колдун, волшебник. Если он сидит в компании, все выходят из-за стола влюбленными в Никиту. У меня такого таланта нет.
— Наоборот, очень часто видимся. Сейчас, если у тебя нет своего круга, то и деться никуда не можешь, потому что все построено на доверии. У меня очень узкий круг людей, с которыми я веду бизнес.
— Все та же компания с прежних времен?
— Не обязательно. Вот с ребятами с ОРТ я раньше не был знаком, но мне понравилось с ними работать. Это интеллигентные, квалифицированные и амбициозные люди, которые хотят, чтобы все их дела были отмечены знаком особенности. И когда я, вернувшись из Германии, где научился делать сериалы, пришел к ним с идеей снимать такое кино, мы поняли друг друга.
— Когда вы успели сериалы изучить, вы же в Германии преподавали.
— Прошел стажировку в трех компаниях. Кстати, Гамбургский сенат утвердил меня в ранге европейского профессора. По части сериалов в Европе, конечно, очень далеко ушли. В сериале есть большое преимущество, которого нет в кино, — время.
— Какие шансы на воплощение у сценариев, лежащих у вас в столе?
— Что-то дергаю из них по мере необходимости. Идеи не умирают. Когда ты работаешь, ничего не пропадает, а если сидишь, лясы точишь и водку пьешь — время идет впустую.
— С понимаем говорите. Ведь вы до «Границы» лет десять, наверное, не снимали.
— Да мне это надоело.
— В таких случаях Станиславский говорил: «Не верю!»
— А почему нет? У людей совершенно неправильное представление о режиссуре. С утра до ночи ты торчишь на студии и возишься с уже написанной и снятой в голове картиной, разбитой на крошечные кусочки. К каждому кусочку нужно прокричать «Мотор!», «Стоп!» Каждую мелочь нужно поставить в нужное время, со всеми договориться и при этом стремиться добиваться какого-то качества, что довольно трудно. Тупая, одним словом, бесконечная работа. Вот она мне и надоела. И я сказал: «Да чтоб она удавилась! Жизнь проходит, а у меня нет времени поглядеть ни на что». Я очень хорошо себя чувствовал все годы, пока не снимал кино. Жил в Германии, мог ездить куда хочу. У меня, наконец, появились деньги, не надо было звонить приятелю: «Приюти меня, я хочу посмотреть музеи Амстердама». Сам мог поехать в Париж, остановиться в гостинице. Я объездил все музеи, посмотрел все, что мне нравится. В старые времена единственный режиссер, которого я встречал в музеях, — это Андрей Тарковский. А так наша братия не любит ни в музеи, ни в театры ходить.
— А вы завсегдатай этих мест?
— Да, мне нравится ходить в театры. Очень люблю живопись, даже больше, чем кино, это моя несостоявшаяся любовь. Я собирался стать художником. Первое образование у меня — архитектор. И технически мне это помогает — делать раскадровку, объясняться с людьми. На площадке я стараюсь быть немногословным, а когда нарисуешь границы кадра, то сразу всем понятно, чего ты хочешь
— С Тарковским вы не только в музеях встречались, но и учились вместе?
— Пять лет сидели за одной партой. На моих глазах он превратился из поверхностного молодого человека в кинематографиста с совершенно гигантским творческим потенциалом. У него отец и культурные корни, значительно более серьезные, чем у всех нас. Рядом со мной и Василий Шукшин учился, тогда просто Вася. И он рос стремительно, несся, как ракета в небо… Его ранняя смерть — это огромный удар по развитию отечественной культуры. Вася тоже погиб на взлете. Но Шукшин находится в недрах российской культуры, а то, что делал Тарковский, развивалось как часть мировой культуры. В этом разница. Чехов, Толстой, Достоевский — тоже часть мировой культуры. Быть общечеловеческим, как Шекспир, могли, к сожалению, очень немногие русские гении.
— Ваш сын Женя дружит с Мишей Ефремовым, продолжая ваши отношения с Ефремовым-старшим. Вы ему выигрышную роль в «Границе» дали. Специально под него писали, наверное?
— Специально не писал, но было ясно, что он будет играть. Помню, когда Сережа Маковецкий попросил у меня эту роль, я ему ответил: «Мы на нее выбрали Мишу Ефремова». «Да, конечно, друг семьи», — сказал он. Но я считаю: все, что близко к семье, представляет для работы дополнительную ценность. Потому что знаешь и понимаешь друг друга с полуслова.
— Мне кажется, с возрастом Ефремов-младший все больше становится похожим на отца.
— Что вы, они совершенно разные! Талантом похожи, но Миша отцу не подражает. У него все свое. Добиться многого никогда не бывает просто. На горячее место всегда найдутся желающие. Я к чему это говорю — в советское время жизнь была совершенно мертвая. Где себя тогда могла проявить личность? В искусстве, например. Вот Олег Николаевич Ефремов собрал группу единомышленников и создал коллектив, который стал эпохой в истории театра и частью нашей общественной и эстетической жизни. У него был большой масштаб.
— Сейчас в искусстве нет таких героев?
— Эти люди теперь в других местах, они создают компании, занимаются политикой, бизнесом. А что такое искусство? Развлечение.
— Вы серьезно так считаете?
— А я с большим уважением отношусь к развлечению. Алла Пугачева чем занимается? Она клоунесса на сцене, очень уважаемая, замечательно трясет частями тела. Народ от нее умирает, и я в том числе. По-моему, развлечение — очень серьезная вещь. В свое время я первым заявил об этом, но начальство на меня топало ногами. Когда я снял «Экипаж», меня вызвал министр и спросил: «Ты что там рассказываешь, что снял катастрофу?» — «А что ж это такое?» — «Это фильм о коллективном подвиге советского человека». — «Да побойтесь Бога. Самолет летит с оторванным хвостом, какой же это подвиг?» «Экипаж» преподносили как подвиг, а это сказка. А сказки про богатырей в хорошем современном изложении до сих пор всем нравятся. И я такое кино люблю. Мне неинтересны картины, которые словно говорят: «Ты умный, скучай-скучай, это твой моральный долг». Нет, я люблю веселые, увлекательные фильмы.