Российский писатель презентовал в Киеве свою новую книгу «Изюм из булки», в которой собраны истории и анекдоты об известных личностях
Российский писатель и журналист Виктор Шендерович частый гость в Украине. На сей раз телеведущий, автор десятка книг и популярного шоу «Куклы» приехал в Киев с супругой Людмилой. В рамках «Арт-проекта» дал концерт в Доме офицеров, презентовал свою новую книгу «Изюм из булки». Один из дней посвятил прогулкам по городу, отобедал со своим давним приятелем — режиссером-мультипликатором Давидом Черкасским и дал интервью корреспонденту «ФАКТОВ». Встретиться мы договорились в сквере возле Театра имени Ивана Франко, рядом с памятником знаменитому актеру Николаю Яковченко. Мой собеседник появился с 15-минутным опозданием, при этом мило улыбался. По случаю Виктор Анатольевич рассказал о самом забавном памятнике, который ему приходилось видеть. На Новодевичьем кладбище в Москве установлен мраморный бюст министру связи. Он изображен с телефонной трубкой в руке, а провод уходит в землю. «Представляете, с кем он разговаривает? Остается только догадываться», — схохмил Шендерович. Мы условились с известным оппозиционером и борцом за свободу говорить о чем угодно, только не о политике.
— Из-за невысокого роста комплексом Наполеона не страдаете, Виктор Анатольевич?
— Комплекса нет. Единственное, что меня связывает с французским императором, это день рождения — 15 августа. Только Наполеон родился в 1769 году, а я в 1958-м. Скоро золотой юбилей отмечать буду.
— Ваша новая книга «Изюм из булки» называется, любите сладкое?
— Люблю, хотя в последнее время приходится себя ограничивать и в мучном, и в сладостях. Надо бороться с животом, который начинает расти. А если серьезно, «Изюм из булки» — это книжка историй, баек, анекдотов. Еще у Александра Сергеевича Пушкина были такие записные книжки типа: «рассказывают, что как-то раз… » Это самый сладкий жанр.
— Не боитесь, что вас сплетником назовут?
— Я предупреждаю в предисловии, что мы не в суде. Есть судебная правда, есть историческая, а есть репутация. Почему-то про Кобзона рассказывают одни истории, а про Гердта — другие. О Михалкове Сергее Владимировиче пишут одно, а о Фаине Георгиевне Раневской — другое. Почему-то?! Хотя все они люди талантливые и юридически абсолютно равные, но репутации у них немножко разные.
Кое-что из того, о чем пишу в своей книге, я знаю наверняка, поскольку был свидетелем этих событий, кое о чем мне поведали. Ничего уголовно наказуемого, что потом требовало бы опровержения в суде, я не рассказываю. Просто такая у тебя, братец, репутация. О тебе рассказывают такое! В основном эта книжка про людей, которые мне симпатичны. Мне сильно повезло, поскольку жизнь меня рано столкнула с самыми замечательными людьми. Я занимался в студии у Табакова, где тогда преподавал Костя Райкин. Ему было 24 года, а мне 15. Я стал подопытным кроликом Константина Аркадиевича. Олег Павлович приводил к нам на курс выдающихся людей. Например, мне посчастливилось увидеть Пал Cаныча Маркова — первого завлита МХАТа, человека, который за ручку привел Михаила Булгакова с пьесой «Дни Турбиных» к Станиславскому. Табаков приглашал к нам Валентина Катаева, Владимира Высоцкого, Булата Окуджаву. Позже меня судьба свела с Зиновием Гердтом, Григорием Гориным, Вячеславом Полуниным, Юрием Никулиным. О них гораздо приятнее вспоминать и писать, чем о «героях» нынешних. Я ведь в основном по своей журналистской работе занимаюсь ассенизаторством. А запах, как вы знаете, быстро распространяется.
— Кто из великих вас особо удивил?
— Удивление приходит позже, с годами. По молодости лет ведь многие вещи не ценишь. Например, в 1976 году Табаков после экзамена привел к нам на первый курс Высоцкого Владимира Семеновича, и он нам, двадцати юным засранцам, пел… Мы, помню, даже тогда обиделись, что два часа маловато, хотелось больше. А Высоцкий уже был в полной славе, всенародно любим, абсолютная звезда. Хотя раньше таких слов не говорили. Перед спектаклем — у него вечером был «Гамлет» — пришел к первокурсникам и пел на разрыв аорты, не схалтурив ни разу. Тогда мы все страдали юношеским идиотизмом: да мы тут все гении!.. Ну Высоцкий! Ну и что? Хотя мы все его любили, уважали, но ощущение масштаба, конечно, пришло позже: спустя много лет.
— С Зиновием Гердтом, я знаю, вас связывали особые, дружеские отношения?
— Последние пять лет его жизни. Он ко мне очень тепло относился, я был вхож в его дом, приглашаем за стол. Кстати, простота Гердта обманчива. Полстраны норовило похлопать его по плечу, но образ теплого старичка — только первое впечатление. Гердт выделялся чрезвычайно резкими суждениями, умел отличать добро от зла. Он был гений отношений человеческих.
Я вспоминаю случай, когда жена Гердта, ныне здравствующая Татьяна Александровна (ей 9 Мая исполняется 80 лет), провожая одного гостя, сказала: «Надеюсь, мы вас больше не увидим». И это не хамство, а точное понимание того, что можно, а чего нельзя. Известный артист (не называю фамилию), позволивший себе презрительно отозваться о ком-то из присутствующих, был ВЫГНАН из дома! Потом он просил прощения и получил его. У него хватило ума понять, что был не прав. А однажды Зиновий Ефимович остановил кого-то из прогуливающихся коллег и спросил: «Простите, это правда, что вы подписали письмо против Солженицына?» Получив утвердительный ответ, произнес: «Разрешите с вами раззнакомиться!» Соврать при Гердте было невозможно! Казаться пошлым или пафосным — нереально. Людей он видел насквозь. Рентген!
— Вас тоже ловил на враках?
— Соврать — нет. Но не приведи, Господи, неудачно, невкусно пошутить за столом — я это испытал! Если при нем неудачно шутили, он очень… печалился! Ему становилось пло-о-охо! Помню, на «Кинотавре» он сидел в первых рядах, выступала какая-то попсовая группа, и Гердт страда-а-ал. А после сказал: «Витя, подумайте, целый час на сцене — и ни одной секунды таланта!» Он мучился от бездарности. Физически! Было видно, что ему плохо — от пошлости.
— Может, он и умер от пошлости?..
— Он умирал от рака легких, мучительно. Мужество, с которым он это принимал и переносил, было запредельным. Умирая, Гердт умудрялся шутить! Х-ха! На 80-летие — Гердт уже не вставал — его наградили орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. В свой юбилей Зиновий Ефимович лежит в халате на диване, пол-Москвы приехало его поздравить, в том числе и Женя Миронов!.. И вдруг он говорит Миронову: «Женя, знаешь, а мне ведь орден дали!» И как закричит жене с дочкой: «Та-а-аня, Ка-а-атя, бл.. , где мой орден? Что я лежу, как мудак, без ордена?» Они подбегают: «Зямочка, что случилось?» В общем, принесли ему орден. Он положил его на халат, подумал и сказал: «Вот, Женя, «заслуги перед Отечеством второй степени»! Помолчал и добавил: «То ли заслуги второй степени, то ли Отечество».
— Великий актер!..
— Он был действительно великим человеком! Артист — замеча-а-ательный. Когда к 90-летию Гердта земляки в городке Себеж, что на границе с Белоруссией, открывали ему памятник, хотели было написать на нем «Великому Зиновию Гердту», но Татьяна Александровна сказала: «Великий — не надо, оставьте что-нибудь Чаплину».
Я подумал: как бы обрадовался Зиновий Ефимович, как бы он смеялся над этой фразой, потому что у него была совершенно поразительная самоирония. Он знал себе цену. Самая большая его похвала себе, которую я от него услышал: «Это было вполне пристойно». Так он говорил о роли Паниковского или о Мефистофеле. «Там были секунды правды!» — мог произнести он. При этом Гердт был чрезвычайно щедр по отношению к коллегами. Он мог позвонить мне ночью: «Ви-и-итя, вы смотрели «Плащ Казановы» с Чуриковой?» — «Нет». — «Ви-и-итя, вы идио-о-от! Завтра немедленно в театр… » И взахлеб 20 минут вещал о том, какая гениальная актриса Инна Чурикова! Это редчайшее среди актеров качество, чтобы вслух восхищаться другим.
— В Киеве, кстати, есть памятник Паниковскому.
— В нынешний визит я был возле памятника, кто-то зачем-то ему тросточку отломал!.. Отпилили, наверное, на цветной металл. Там, кстати, перед Паниковским кошелек, в который народ копеечки кидает. Каждый раз я брал эти копеечки и привозил в Москву Татьяне Александровне. А в этот раз не оказалось ни копеечки!
— Жизнь, наверное, стала хуже, у народа денег нет…
— Может быть (улыбается).
— Виктор Анатольевич, почему вы стали писателем?
— Это армия сделала из меня писателя.
— А я читал в ваших интервью, что армия научила вас только одному — ругаться матом.
— Я знал какие-то слова и до армии, все-таки из театральной среды. Так что на службе лишь закрепил свои знания. А служил я в Брежневской образцовой дивизии, в Забайкальском военном округе. В ней в свое время (в 1935 году) служил Леонид Ильич. В 1980-м пошел я. А когда демобилизовался — Брежнев умер. Это была дивизия со всеми образцовыми ужасами и маразмами. Именно в армии я стал писать. У Хемингуэя говорится, что лучшая школа для писателя — несчастливое детство. Писатель появляется тогда, когда возникает некоторый конфликт, счеты, когда есть что рассказать. Не будешь же писать про то, что птички чирикают или цветы растут. Писатель рождается из несчастья, как правило.
— У вас было несчастливое детство?
— Не-ет, что вы?! Оно было абсолютно счастливым. Папа, мама — советская интеллигенция, Чистые Пруды, неполный комплект дедушек-бабушек. Как у всех тогда — один был репрессирован, другой погиб на войне. В детстве конфликта с обществом не было, а вот в армии появился. Меня ударили лицом о советскую жизнь. Я общался с Табаковым, Райкиным, с застольем моих родителей: физиками, математиками, скрипачами, юристами и думал, что это советский народ. А когда попал в армию, мне быстро объяснили, где советский народ, а где я.
— Били?
— Как всех! Били, унижали, морили голодом… Ничего особо выдающегося! Но для меня это был огромный шок. Я вернулся из армии и начал писать.
— В школе какие оценки получали за сочинения?
— Всегда учился хорошо — на четыре и пять. Так боялся огорчить маму-папу, что даже по физике и химии старался учиться на четверки. Хотя, как по мне, мерзей химии мало что есть. Меня даже сейчас при слове валентность охватывает какой-то священный ужас!
— Шендерович — ваша настоящая фамилия или псевдоним?
— Дурак бы я был, если бы взял такой псевдоним! (Хохочет. )
— Вы же запросто могли стать Ивановым-Петровым-Сидоровым?
— Мне одна добросердечная девушка в паспортном столе настоятельно пыталась поменять фамилию. Она не хотела меня оскорбить, желая сделать только лучше, сказала: «Зачем вам портить жизнь, раз такая хорошая фамилия у вашей мамы? Возьмите ее!» У моей мамы фамилия была вполне русская — Дозорцева! Но, во-первых, в Минске есть драматург Виктор Дозорцев, во-вторых, у меня не было оснований стыдиться папиной фамилии, поэтому менять я ее не стал. Хотя время было противное, но пятая графа на мне нарисована. Оттого, что я стал бы Дозорцевым, ситуация стала бы еще более неловкой.
— Из-за пятой графы доставалось?
— До третьего класса я вообще не знал, что такое еврей, пока кто-то не назвал меня жиденком. Вообще, я вырос в такой семье, где национальность не имела никакого значения. Хотя и сейчас время от времени в каком-нибудь радиоэфире возникает слушатель: «А вот у вас друзья евреи… Вы еврей… » Мне, кажется, что для нормального человека, относящегося к европейской цивилизации, единственно правильное отношение к этому вопросу — безразличие. Национальность — это как группа крови. Это вообще не обсуждается! Моя национальность мне никогда не мешала и судьбу не ломала. Правда, однажды нос сломали!
— Потому что еврей или из-за оппозиционных суждений?
— В совокупности: еврейство в сочетании со взглядом на жизнь. Ну не понравилась человеку форма моего носа. Я стоял на остановке, попытался за кого-то вступиться… Неважно. Не люблю вспоминать эту историю…
— Вы отчаянно критикуете нынешнюю российскую власть, но можно же просто уехать за границу?
— При том, что в Израиле у меня огромное количество друзей, для меня самого эмиграция кажется неверной. Если быть честным, то в Израиль должен эмигрировать тот, кто действительно ощущает себя евреем — в правильном израильском смысле. Кто считает важным строительство еврейского государства, кого это трогает…
— В России ведь разрешено двойное гражданство?
— Да, но у меня его нет. Хотя, что только не писали в прессе! Когда я баллотировался в государственную Думу и, к счастью, не прошел, все «прелести» черного пиара ощутил на собственной шкуре. Какой только компромат не вываливали в интернете, начиная с немыслимых счетов в западных банках и кончая израильским и немецким гражданством. А еще публиковали якобы переписку моей жены с подругой, где говорилось, что я маньяк, извращенец и еще Бог знает что.
— Ужас, но неприятным званием «технический дебил» вы ведь сами себя окрестили?
— А я и есть технический дебил. Но даже дебил в состоянии запомнить два-три простых механических действия. Я их запомнил. И могу пользоваться компьютером как умной пишущей машинкой: зайти в интернет, выйти, отправить письмо. Но как только что-то ломается, ждать от меня осмысленных действий не стоит.
— За руль садитесь?
— Не-ет, машину я не вожу. Меня пускать за руль не надо, а то я задумываюсь. Я завел себе хорошего водителя. У меня жена — шофер.