Ровно 15 лет назад 5 марта в лондонской клинике скончался, так и не дождавшись операции на сердце, знаменитый советский актер
Актриса театра «Современник» Маша Селянская (в девичестве Евстигнеева) — дитя любви. Ее отец Евгений Александрович расторг семейный союз с Галиной Волчек, влюбившись в молодую, очень красивую артистку «Современника» Лилию Журкину. Но жизнь Маши не похожа на милые истории, которые с удовольствием рассказывают в журналах дети знаменитостей.
- Маша, вы как театральный ребенок наверняка росли за кулисами. А помните, когда первый раз появились в «Современнике»?
- Довольно поздно. В этот театр я уже пришла работать. А росла я во МХАТе, отец и мать ушли туда в 1971 году.
- А вас привлекали на детские роли в спектаклях?
- Боже упаси. Родители, особенно папа, очень плохо к этому относились.
- Папа, судя по всему, был строгий?
- Очень! Поэтому после школы я сдала документы в Первый медицинский институт. И лишь дождавшись, когда родители уехали на гастроли, побежала в Школу-студию МХАТа. Но поступала под другой фамилией: паспорт на прослушивании не проверяют и можно назваться кем угодно.
- Вам важно было увериться, что сами можете поступить?
- Конечно. У меня же комплекс жуткий в этом смысле, нужно было самой во всем разобраться. Когда они вернулись и узнали результат, то смирились. Но все равно папа ходил к моему педагогу Монюкову и просил: «Если у нее не получается, вы ни на что не смотрите, отчисляйте, чтобы она потом не мучилась». Первый раз отец увидел меня на сцене только на третьем курсе, мы тогда играли пьесу Уильямса «Орфей спускается в ад». Как ни странно, ему понравилось. Зато я смотрела во МХАТе все его спектакли. Больше всего любила «Старый Новый год», который посмотрела 52 раза.
- Маша, почему вы так стремительно вышли первый раз замуж, а потом очень быстро развелись: хотели поскорее сменить фамилию?
- Все тот же комплекс. Мне совсем не хочется, тем более сейчас, когда появились пиар и раскрутка, чтобы пользовались папиной фамилией. Мне это очень осложнило жизнь. Моя дочь записана на фамилию мужа. В школе никто не знает, чья она внучка.
- Ну в чем-то известное имя и помогает…
- Ни в чем оно не помогает. Тем более что отца уже нет. Я могу понять Кристину Орбакайте — у нее мама жива, может ее поддержать. А у меня только шлейф. Мне бы не хотелось, чтобы моя дочь Соня стала актрисой, пусть учится чему-нибудь нужному. Если это хобби, тогда еще можно попробовать. Допустим, как Маша Шукшина или Ксюша Абдулова. Первая переводчик по специальности, вторая юрист. Когда у тебя в кармане есть профессия, пожалуйста, веди передачи, снимайся в свое удовольствие.
- Вы, наверное, могли бы сняться у своего брата, или вы с Денисом Евстигнеевым (сын Евгения Евстигнеева и Галины Волчек. — Авт. ) не знакомы?
- Знакомы, но у нас официальные отношения. Сниматься он меня никогда не звал, хотя я ему однажды предлагала устроить тандем: брат и сестра. Но как-то, видимо, его это не проняло.
- Как к вашему появлению в театре отнеслась Галина Волчек?
- Я бы не сказала, что ей это было очень приятно.
- Может, вам стоило в свое время о другом театре подумать?
- Возможно. Но для этого нужна сила, решимость.
- Вы не очень-то похожи на неуверенного человека…
- Похожа. Было бы у меня больше напористости, возможно, и жизнь по-другому сложилась.
- Зато театр подарил вам встречу с мужем. Вы сколько лет с Максимом женаты?
- Двенадцать. Мы с ним познакомились, когда в театре ставили капустник. Я человек танцующий, и он тоже. Максим даже лауреат международного конкурса по степу. Так что мы соединились с ним, можно сказать, на танцах. Нашей дочке 10 лет. Ее математика увлекает. Но она очень хорошо танцует.
- Бабушка в вашем воспитании участие принимала?
- Я родилась, как и папа, в Горьком (сейчас Нижний Новгород. — Авт. ). Прожила с папиной мамой несколько лет, в первый класс там пошла. Так что бабушка меня и воспитывала. Строгая была, как и папа. Конечно, ей с маленьким ребенком непросто приходилось. Но родители мыкались в Москве. У Сошальского жили, потом у Табакова ютились. Забрали меня к себе, когда квартиру получили.
- Евгений Александрович часто приезжал домой, в Горький?
- Мой дед умер, когда папе исполнилось шесть лет, и мать сама его растила. Он ее сильно любил, всегда подарки привозил, квартиру ей выбил. Когда я жила у бабушки, ей было уже за восемьдесят, хотя она держалась бодрячком. Ведь, когда я появилась на свет, папе было сорок два года. Да и сам он поздний ребенок, бабушка родила его от третьего мужа в тридцать восемь лет.
- Во сколько лет вы потеряли маму?
- В восемнадцать. Мы с отцом хозяйством сами занимались. Папа мог себе постирать, приготовить. Очень любил щи из свежей капусты и неплохо их варил. Потом он женился, мы разменяли квартиру и разъехались.
- Новый брак не испортил ваших отношений с отцом?
- Ира Цывина, папина студентка, на которой он женился, всего на пять лет старше меня. Я на их отношения старалась не реагировать. Отец мне о своих намерениях не объявлял, но я догадалась, к чему они идут. Если девушка приходит в дом, остается там, то все понятно. Особенно тяжело приходилось, когда мы втроем стали жить. Чуть ли не продукты в холодильнике делили. Ирина к нам переехала сразу после росписи, и мы ругались тогда с ней жутко. А сейчас дружим. Смерть отца нас примирила, да и с возрастом начинаешь больше понимать. Ира сейчас снова в Москве, а до этого несколько лет жила в Америке, вышла там замуж за русского эмигранта. У нее двое детей. Сына своего она в честь папы назвала Женей. Актерской профессией она давно не занимается, пробует себя в журналистике, делает очень даже неплохие интервью.
- Маша, а Евгений Александрович не пытался помочь вашей маме в плане ролей?
- В том-то и дело, что нет. Я думаю, маме в этом смысле приходилось непросто. Она была моложе отца на одиннадцать лет, писаная красавица, но всегда оказывалась в его тени. Помню, когда она ему предлагала: «Женя, давай сделаем спектакль на двоих или подготовим номер», он отвечал: «А зачем это надо?»
- Он вообще закрытый человек был?
- Да, молчун, неразговорчивый, достаточно косноязычный. Не могу сказать, что он со мной сюсюкал. Но и никогда в жизни не ругал, дневников не проверял, в школу не ходил. Иногда брал с собой на съемки. Для него самой большой проблемой было выучить текст, он с трудом запоминал роль. Мог три предложения целый день учить. Однажды в фильме «Повесть о неизвестном актере», где он играл главного героя, я даже пробовалась на роль его внучки. Но не прошла по возрасту. Там потом сыграла девочка лет двенадцати, а мне тогда только восемь исполнилось. Но сам процесс кинопроизводства мне очень понравился. Особенно, когда он взял нас с мамой в Феодосию на съемки картины «Вкус халвы». Мне страшно нравилось бродить среди декораций в восточном стиле, крутить гончарный круг, купаться в море.
- Евгений Александрович любил с семьей путешествовать?
- В общем, да. Один раз чуть всех нас не угробил в таком путешествии — машину как раз учился водить. Он обожал машины. Кстати, эта черта и мне передалась, я тоже не могу без руля. А тогда он только купил свои первые «Жигули», и мы поехали всей семьей в Горький отвозить меня к бабушке. В дороге отказали тормоза, и он ехал на ручнике. В результате мы слетели в кювет и врезались в какую-то кучу песка. Мама, прижав меня к себе, уже прощалась с жизнью. Но я испугалась позже, когда гаишники приехали. Я на них страшно орала: «Не трогайте моего папу!» и кидалась на «амбразуру», потому что они хотели его куда-то везти проверять на алкоголь. Я папу все-таки спасла, ему только дырку в правах прокололи. Отец очень часто менял машины. Когда появились иномарки, он купил голубой «Мерседес». А последним автомобилем у него был «Форд». Правда, раздолбанный такой, его Ира потом продала за копейки.
- Как вы узнали о смерти отца?
- Это была полная неожиданность, шок. У меня часы остановились, когда у него перестало биться сердце. Папа умер в три часа ночи в лондонской клинике, куда поехал на операцию. А я в тот вечер читала ужасную книгу Лимонова «Это я, Эдичка». Думала: сейчас до конца ее добью и спать лягу, потому что утром надо было идти на репетицию. И вдруг на часах в три часа ночи упала минутная стрелка, и они остановились. Последний раз мы виделись с папой перед его отъездом в Лондон. Он как-то необычно себя вел. Я такой сентиментальности у него вообще не помню. Напоследок сказал мне: «Ты обязательно к маме на могилку сходи». Я так удивилась — чего это папа о таком говорит? Это не в его духе. Понятно, отец боялся предстоящей операции, но ни с кем переживаниями не делился. Все в себе держал, поэтому и сердце у него болело.
- Маша, в восемнадцать лет пережить такую травму — смерть матери, скорую женитьбу отца — достаточно сложно для столь юного существа. Как вы с этим справились? Вас в опасные стороны не заносило?
- В принципе я разумный человек, к загулам не склонный. У меня вообще время становления прошло очень гладко, без осложнений. Никаких особых подростковых проблем не было. Разве что курить я начала в четырнадцать лет в пионерском лагере. Мало того, мне это сразу понравилось. Многих от первой сигареты тошнит, а я попробовала и сказала: «Замечательно. Буду курить дальше». Поначалу, конечно, скрытничала, а потом легализовалась, и мы все втроем в семье курили. Родители к моей новой привычке демократично отнеслись, поскольку сами дымили. Папа, например, «Мальборо» в красной пачке уважал. Но когда у него начало сердце болеть, он бросал курить, что выглядело очень смешно. После первого инфаркта заявил: «Надо завязывать с сигаретами, а коньячок потихоньку пить можно». После второго инфаркта он поменял политику: «Пить мне вредно, а курить можно». И так одно с другим чередовал.
- Вот вы рассказывали, что отец красноречием не отличался, впрочем, как и красотой, тем не менее женщины у него всегда были очень интересные. Чем же он их брал, что за тайна в нем была?
- Какая тайна? Я вам скажу: это называется мужик, у которого все мужские достоинства на месте. Мужское начало в нем было сильно выражено, а эта энергетика сразу чувствуется. Видимо, этим и брал. Хотя я ему как-то сказала: «Я бы, папа, никогда в жизни не влюбилась в такого, как ты! Это же просто ужас — посмотри на себя в зеркало».
- Вы смели ему такие вещи говорить!?
- Обязательно. Мы с ним так и разговаривали.
- Добрая вы, Маша.
- Очень. Ну он когда все это слышал, хохотал. Может, такие формулировки со стороны дико выглядят, но у нас был такой стиль общения. Он тоже в три часа ночи мог меня спросить: «Ну что, спирохета, не спишь?» Иногда в шутку так меня называл.
- Ну вот, как выяснилось, от отца у вас в характере все же что-то есть. А вы никогда не чувствовали его помощи оттуда?
- К сожалению, ничего такого я не ощущала. Иногда даже сама просила об этом и в какие-то тяжелые моменты думала: «Что ж вы меня одну тут бросили и ничем не помогаете?!»