День смерти «отца народов» 100-летняя киевлянка Эстер Бондаровская, бывший преподаватель истории партии, вспоминает как один из самых значимых в своей жизни
Собираясь к Эстер Моисеевне Бондаровской, отметившей 100-летний юбилей, я предполагала выспрашивать секреты долголетия: мол, что едите, делаете ли зарядку?.. Но, увидев женщину с глубоким мудрым взглядом, мысли о зарядке отбросила! Тема долголетия повернулась неожиданной стороной…
В свое время Эстер Моисеевна работала в Киевском политехническом институте на кафедре истории КПСС. Случилось и легендарный сталинский «Краткий курс» преподавать. От иллюзий к разочарованиям была долгая дорога. Одолеть такую и остаться в живых — это редко кому удалось.
Едва я переступила порог квартиры Бондаровских, как услышала из глубины квартиры негромкое: «А завтракать?.. »
- Мама очень любит угощать, — пояснила дочка Эстер Моисеевны Валентина Матвеевна. — Если откажетесь от чая, разговора не получится.
- А зачем вам нужно обо мне знать? — спросила Эстер Моисеевна с интонацией человека, который не имеет привычки распахивать душу перед каждым встречным.
И действительно: зачем? Чужой опыт все равно ничему не научит — это Эстер Моисеевна вам как историк скажет. Кстати, отчего она, дочь коммерсанта, выбрала такую профессию?
- Да, отец держал торговлю стройматериалами, — подтверждает Эстер Моисеевна, увлекаясь воспоминаниями. — У нас в Попельне был дом, небольшой садик. Отец любил выйти утром, похозяйничать в саду, всегда что-нибудь напевая. Он любил пение, музыку. И книги. У нас была хорошая библиотека. Толстой, Гончаров…
Отец и мама хотели, чтобы мы получили хорошее образование. Меня отдали в гимназию в Сквире. Но после революции пришлось переехать в Киев, где отца не знали. И мы стали говорить, что он комиссионер. Здесь я закончила трудовую школу, потом педагогический техникум. Назначение получила в Пирятин, в районную школу. Должность — учитель обществоведения. Сейчас не представляю, как я преподавала. В голове — полный сумбур. Мама умерла, от отца надо отказаться — иначе никуда тебе дороги нет. Что можно рассказывать про такое общество?
- Так вы отказались от отца?
- Тогда это называлось не отказаться, а «порвать». Да, формально мы с ним «порвали». На самом деле связь поддерживали. Старшая сестра Полина подсказала выход — чтобы он через суд потребовал с нас алименты. Так мы смогли ему легально помогать.
- Если бы они этого не сделали, разве прошли бы «чистку»? — поясняет Валентина Матвеевна.
- Да, «чистка» — это было серьезно, — подтверждает Эстер Моисеевна. — Меня мобилизовали в Донбасс — в школу. Там поступила в кандидаты партии. Списки тех, кого намечали на «чистку», вывешивались заранее. И вот подходит ко мне шахтер — шефом школы был «Шахтострой» — дети которого у меня учились, и говорит: «Я прочел твою фамилию. Я покажу, кто ты такая!» На собрание шла уже ни жива ни мертва. Рассказываю о себе, а сама смотрю туда, где этот шахтер сидит. Наконец он берет слово и говорит: «Я малограмотный и говорить не умею. Но мои дети учатся у этой учительницы. Могу сказать: правильная учительница!»
- Вас партия с родным человеком разлучила, а вы, Эстер Моисеевна, — в ее «стройные ряды»?
- То время сегодня представить невозможно. Мы же с сестрой и братом были совсем детьми, когда разрушилась семья. Мама умерла. Отец как-то растерялся, ведь у него все пропало. Нужно было просто спасаться. Он уехал с Украины, и нас с сестрой и братом воспитывала уже новая власть. И часто это были совсем неплохие люди.
- Мама и тетя Поля были хорошо знакомы, например, с Александром Бойченко (украинский общественный деятель и писатель. — Авт. ), — приходит на помощь Эстер Моисеевне ее дочь. — Они были среди тех, кто создавал в Киеве пионерскую и комсомольскую организации…
- Да, было такое, — продолжает Эстер Моисеевна. — Первые сомнения в Сталине начались только в 1938 году. Один наш знакомый вернулся из тюрьмы и рассказал про пытки. Но как тогда думали: Сталин не знает о том, что происходит. В том же 38-м вышел «Краткий курс истории партии» — и я преподавала этот предмет в Киевском политехническом институте. Мне было чуть больше тридцати — много ли понимала?
- Как бы вы сейчас объяснили, что такое сталинский «Краткий курс… ». Почему
его вспоминают недобрым словом?
- Потому что он заморочил людям голову. Сталинский заказ был связать то, что связать невозможно: объективные законы развития общества и ту борьбу за коммунизм, которая велась… вопреки этим законам. Но, чтобы это понять, нужно было время. А тут — война. Не до философии… Брат мой погиб под Москвой в 1941-м. Мы с Полей и Валечкой были в эвакуации. А там думали лишь об одном: как выжить. Научилась на огороде работать. Это, кроме школы, — я директором была. Вот когда вернулись в Киев и началась мирная жизнь… Появились люди, которые отсидели в лагере, вернулись с фронта… Тогда и стали по-настоящему задумываться о том, что происходит.
- К нам домой приходили сотрудники тети Поли из «Правды Украины», помнишь, мама? — спрашивает Валентина Матвеевна. — Называли это пресс-конференциями. А я, признаюсь, подслушивала. Маленькая была, и меня отправляли на кухню, а я встану под дверью и слушаю. Перед тем как разойтись по домам, кто-нибудь обязательно предупреждал: мол, поговорили — и забыли. Ведь в стране все замечательно, не правда ли?
Но такие разговоры велись не только у нас. В Киеве я знаю еще две точки. У Давида Бенникова — был такой преподаватель в Политехническом институте, тоже умников собирал. И у Виктора Некрасова. Мы там часто бывали. На столе традиционно батон, масло, колбаса и чай. Когда в Киеве батонов не стало, их привозили из Москвы. Но это уже позже, при Хрущеве. У Некрасова была библиотека, и, помню, он давал читать такие книги!.. Например, Вересаева «В тупике»: о гражданской войне, событиях в Крыму. Для советских граждан в те годы Дзержинский, ЧК — это священные коровы. А Вересаев писал правду: как без разбора арестовывали, жестоко убивали. Говорить об этом было опасно.
- Эстер Моисеевна, и как при всем этом вы продолжали читать историю партии?
- А я потом читала курс, где материал был только до 1917 года. Совсем уйти — куда? Есть-то что-то надо. Но на кафедре была очень тяжелая обстановка. На лекции приходили стенографисты и записывали каждое слово. Я к тому времени уже не сомневалась, что коммунистическая идея — вообще утопия. А социализм, который строили в Советском Союзе, на самом деле рабство. И как-то на лекции не сказала, что Сталин разработал теорию победы коммунизма в одной стране. Что началось!.. Меня на кафедре «проработали» и из доцентов перевели в ассистенты.
- Но вот вождя не стало…
- Да, я это хорошо помню. В нашей коммуналке жили четыре семьи. Когда по радио сообщили, что Сталин умер, все замолчали. И только баба Наташа, которая помогала нам по хозяйству, сказала: «Ну, царь умер… »
- Я помню, что тетя Поля плакала, а ты нет, — добавляет Валентина Матвеевна. — И потом часто удивлялась: почему она плакала?..
- Ну, понятно, почему, — объясняет дочери 100-летняя киевлянка. — Сталин — это было все. И никто не знал: что дальше?
- А ты помнишь, мама, как ты бегала на вокзал студентов останавливать? Они собирались в Москву на похороны Сталина, а ты их на перроне вылавливала. Ребята не могли взять в толк, почему так ведет себя преподаватель, который историю партии читает?
А потом вышло письмо Хрущева о культе личности. Я как раз болела. Прибежали мама с тетей Полиной и стали мне пересказывать содержание в два уха. Я тогда всерьез рассматривала вопрос о самоубийстве. Комсомолка! Идейная! А тут такое! Как жить дальше? Конечно, это прошло. Я даже собиралась в партию вступать. Но мама сказала: «Подожди, тебе еще рано». Не могла же она мне все прямо объяснить. Дипломат! Но ее быстро раскусил мой муж. Сказал: «Эта те-е-еща! Она все понимает, но никому ничего не скажет».
- А что было говорить? — удивляется Эстер Моисеевна. — Кто хотел видеть, тот видел. А кто не хотел — о чем с ним разговаривать? Только беду накликать. Я же не сама по себе. У меня дочь — ей жизнь строить. И у нее все получилось: политехнический закончила, аспирантуру при институте психологии… Хотя в КПСС так и не вступила.
- Скажите, Эстер Моисеевна, а вы не думали о том, чтобы уехать из страны, в которой разочаровались?
- Ну, во-первых, не всегда же было плохо — были минуты радости.
- Например?..
- Когда в Киев из эвакуации вернулась. Когда по облигациям выиграла 25 тысяч рублей. О, это такая радость была! Мы же с сестрой буквально раздетые ходили. От голода пухли, и пальто, помню, на животе не застегивалось — так я муфтой прикрывалась. А тут — 25 тысяч! Радовалась, когда я диссертацию защитила. А потом — когда Валечка защитилась. Есть что хорошего вспомнить. Да и куда ехать? Здесь родина…
- А у меня, честно говоря, были такие мысли, — признается Валентина Матвеевна. — Мои бывшие одноклассники — в Германии, Чехии, Израиле, Канаде… И мне предлагали уехать. А дочка вывела меня на гору на Круглоуниверситетской и говорит: «Посмотри, мама, в каком мы городе живем. Разве можно отсюда уехать?» Но главное — мама и тетя Поля были к этому не готовы, а разве я могла их оставить?
- Эстер Моисеевна, а где ваш партбилет? Вон режиссер московского театра «Ленком» Марк Захаров с гордостью говорит, что свой сжег.
- Нет, это не для меня. Партбилет — это часть жизни. Я из партии вышла. Меня звали обратно, я отказалась, но билет лежит.
- Мама никогда не устраивала никаких демонстраций, — добавляет дочь Эстер Моисеевны. — Но поступала всегда так, как считала правильным. Отказалась же читать историю КПСС! Зато написала книгу о КПИ. Ну, не одна, конечно, а с коллегами. Но именно она выяснила, что в КПИ учился Сергей Королев. Вот и конкретное дело.
- Да ведь КПИ не так давно праздновал свое 100-летие. Наверное, добрым словом вспомнили Эстер Моисеевну…
- Может, еще чаю? — вдруг спохватывается Валентина Матвеевна. И по ее взгляду я понимаю, что вопрос неуместен.
Оказывается, на юбилей никого из старых преподавателей не приглашали. Вечер для них устроили сами родственники. Ветеранам института было приятно встретиться, повспоминать… О том, почему это произошло не в стенах родного «Политеха», они стоически молчали.