Ровно 25 лет назад известный композитор написал рок-оперу «Юнона и Авось», которая все это время идет на сцене при неизменных аншлагах
В современной музыке таких людей, как Алексей Рыбников, раз-два и обчелся. Его рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» и «Юнона и Авось» были и остаются в своем роде беспрецедентными произведениями: «Звезда и смерть» шла на сцене Ленкома 20 лет и выдержала более тысячи аншлаговых представлений. Этот рекорд побила «Юнона», которая идет уже четверть века. За 35 лет работы Алексей Рыбников написал музыку более чем к ста кинофильмам, среди которых немало таких хитов, как «Приключения Буратино», «Про Красную Шапочку», «Тот самый Мюнхгаузен», «Вам и не снилось».
- Алексей Львович, я купила в Москве на Страстном бульваре три диска, записанные вашей студией. Вас не устраивало качество CD, выпущенных другими производителями?
- Когда я узнал, что на домашних компьютерах стали оцифровывать старые пластинки с моими произведениями, решил, что пришло время взяться за это самому. Мы потратили год на восстановление и приведение в порядок музыки, написанной для кино. Сначала я даже не верил, что такое возможно, но в результате у нас получилось пять альбомов.
- Ваша первая рок-опера «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» стала сенсацией. Вы для себя писали или по заказу?
- Режиссер Марк Захаров попросил сделать. Сначала Павел Грушко принес в Ленком пьесу в стихах. Захаров ее почитал и говорит: «А давайте сделаем из этого рок-оперу». Этот жанр был в большой моде на Западе, хотя у нас ничего подобного еще не появлялось. Захаров и Грушко обратились ко мне. Наступил момент, когда мы вышли на сцену. В зале сидел один Марк Анатольевич, а мы растерялись, не могли ничего толком сделать. Тогда Захаров взял в руки микрофон и допел сам. Но, несмотря на это, решили спектакль вне плана представить Управлению культуры. Там мне сказали, что это не музыка, а нечто вредное и опасное. Но на прогоны и репетиции ходило много народа, по Москве поползли слухи, после чего произошел настоящий взрыв интереса. В конце концов общественное мнение перевесило. Так и родилась «Звезда». А потом мы с Андреем Вознесенским сделали для Ленкома «Юнону и Авось». Боялись, что у спектакля нет шансов, но его приняли с первого раза. Захаров с Вознесенским пошли в церковь, поставили свечки.
- В 1983 году вы поехали с «Юноной» на гастроли во Францию. Как на Западе отнеслись к тому, что русские привезли такую вещь?
- Ну, во-первых, не русские. Знаменитый дизайнер Пьер Карден два месяца показывал спектакль в своем красивом театре на Елисейских полях, приглашая туда именитых друзей. Естественно, продавались билеты и для публики. Кстати, очень дорогие: место в партере стоило 400 франков (примерно 70 долларов). Успех был такой, что Карден попросил продлить гастроли еще на две недели.
- А кто из именитых зрителей произвел на вас впечатление?
- Меня потрясло количество журналистов. О спектакле вышло свыше семидесяти публикаций. Случай, как оказалось, беспримерный. Большое впечатление произвели Ротшильды, явившиеся всем кланом. Специально на спектакль приезжали какие-то немыслимо богатые арабские шейхи. Они сидели в первом ряду, на их руках сияли невиданных размеров бриллианты. Мне запомнилась встреча с Мирей Матье. Но против меня была организована жуткая интрига. Я сыграл ей тему, к которой Вознесенский написал стихи, с тем, чтобы она ее спела. Сам я по-французски не говорю, с нами переводчик работал. Сначала Мирей сказала, что ей все понравилось, и мы вроде договорились, что она будет петь. А потом вдруг исчезла. Я подумал, что она передумала. В общем, идея растворилась. Лишь спустя много лет я узнал ужасную вещь: от моего имени Мирей и Пьеру Кардену сказали, будто я запросил за свою работу баснословный гонорар. Получается, моя алчность и жадность все разрушили.
- Кто же такой бред придумал?
- Как кто — КГБ. Они категорически не были заинтересованы, чтобы отношения между нами развивались дальше, поэтому решили их порушить таким гадким способом. Говорить о том, что я мечтал о каких-то гонорарах, вообще смешно. Я сам не знаю сколько бы дал, чтобы состоялось сотрудничество с популярной во всем мире певицей. И вроде предоставился шанс. Конечно, после этого со мной прекратили обсуждать тему. Наверное, если бы я был посмелее, может, спросил бы почему. А я думал: раз не говорят, значит, так надо. А с «Юноной» после Парижа мы много ездили по миру: Афины, Амстердам, Гамбург. Побывали в Соединенных Штатах.
- Ваша дочь также пела в «Юноне».
- Сейчас Аня уже не поет. Она выступала, когда была еще подростком. Теперь занимается режиссурой. Участвует, так сказать, в кинопроцессе. Конечно, мечтает сама снять фильм, но в наши дни это непросто. Аня работает на «Мосфильме», пытается пробиться. А вот сын недавно закончил запись своего диска, в котором выступил во всех ролях одновременно: он и композитор, и аранжировщик, и исполнитель. Причем запел неожиданно не только для меня, но и для самого себя.
- Где вы познакомились со своей второй женой Татьяной?
- В Италии. Она кандидат географических наук, владеет несколькими языками, в том числе итальянским и французским. Пишет стихи, играет на рояле, одним словом, всесторонне одаренный человек. Для меня эта встреча была как гром среди ясного неба. Подобного я никак не ожидал. Возраст уже такой, что все давным-давно сложилось. Мы с первой женой прожили много лет. Но, очевидно, кто-то следит за нами сверху, чтобы встряхнуть, когда мы ни о чем похожем и не думаем. Есть встречи, продиктованные судьбой.
- Вы участвовали в проекте Стивена Спилберга о Голокосте, одного из самых популярных и успешных американских продюсеров. Как вы в него попали?
- Очень просто. После фильма «Список Шиндлера» к Спилбергу начали обращаться люди, выжившие в Голокосте, рассказывали ему свои судьбы. Естественно, он не мог сам переваривать столько информации и создал фонд «Катастрофа». Под эгидой этого фонда снимались документальные рассказы очевидцев и всех, кто хотел рассказать свою историю. Потом Спилберг выбрал режиссеров в каждой стране. Например, Анджей Вайда делал фильм в Польше, Павел Чухрай — в России. В эти ленты, показанные по телевидению, вошла хроника того времени и свидетельства оставшихся в живых. Материал настолько меня потряс, произвел такое глубокое впечатление, что я, конечно же, согласился написать к нему музыку. Этот проект готовился к 60-летию трагедии в Бабьем Яру.
- А вы помните первый фильм, к которому вам захотелось написать музыку?
- Еще бы. Это вообще было первое произведение в моей жизни, я написал его в семь лет. Посмотрел трофейный фильм «Багдадский вор», который мне очень понравился, и под его впечатлением сочинил собственный опус.
- У вас, конечно же, музыкальная семья…
- Наполовину. Папа скрипач, а мама художник. Но фортепьяно мне купила мама. И я стал заниматься. А в десять лет меня привели к композитору Араму Хачатуряну. Я принес ему показать балет «Кот в сапогах». Араму Ильичу понравилось, и он пригласил меня в свой класс музыкальной школы для особо одаренных детей. Практически мы семнадцать лет провели вместе с ним. В консерватории я тоже у него занимался.
- А откуда у человека, воспитанного консерваторской системой, обнаружился такой уникальный нюх на новые веяния в музыке?
- В середине 60-х годов на меня сильное впечатление произвел Элвис Пресли. Несмотря на все мое академическое образование, я почувствовал, что в этой музыке есть какая-то невероятная сила притяжения, хотя она была очень примитивная: три гармонии, ритм не очень сложный, мелодия довольно простая. Но тем не менее энергия в ней была совершенно фантастическая. На переменках в нашей школе все садились и играли буги-вуги и рок-н-ролл. За что нас постоянно гоняли преподаватели: это было серьезным нарушением дисциплины.
- Хачатурян называл вас своим любимым учеником, а вы сами это чувствовали?
- Отношения у нас складывались прекрасно, хотя Арам Ильич умел быть и строгим, давал понять, когда оставался чем-то недоволен. Он очень не любил суеты. Хотя суета — не совсем верное слово, точнее, коммерциализация творчества.
- Да какая ж тогда могла быть коммерция?
- Ну, можно было писать песенки, зарабатывать деньги в кино, а это не считалось музыкой высокого класса. В таких случаях он приводил в пример свою историю, когда отказался от участия в каком-то фильме, за который ему предлагали много денег, и написал скрипичный концерт. А потом получил за него премию и столько денег, что купил себе дачу и обставил квартиру. Хотя не надеялся за это вообще что-нибудь получить.
- Довольно максималистский подход. Вы как раз много сочинили для кино…
- Кстати, Хачатурян тоже. Здесь важно не халтурить, а писать по-настоящему. В последнее время я стараюсь не выпускать музыку, пока на меня самого результат не будет производить впечатление.
- Ваш контакт с новым кинематографом возобновился с картин Николая Лебедева «Звезда» и «Волкодав», за которыми последовали фильмы Эльдара Рязанова и Павла Лунгина. Чем вас нынешнее кино заинтересовало?
- В первую очередь меня заинтересовал серьезный подход к кинопроизводству, не какой-то лепет, мелкие халтуры, а вдумчивое, глубокое кино с личностными психологическими проблемами. Это, прежде всего, настоящие человеческие истории на все времена. То, что сейчас делается в кино, действительно музыка. Хотя недавно один кинопродюсер назвал инструментальное сопровождение фильма музыкальными обоями — лучшего или худшего качества. Но иногда от этого фона очень многое зависит. Раньше перед композиторами ставились серьезнейшие задачи: написать такую мелодию, чтобы брала за душу, чтобы потом ее весь народ пел. Сегодня подобное редко услышишь. Хотя те режиссеры, с которыми я в последнее время работал (Эльдар Рязанов, Николай Лебедев, Павел Лунгин, Тигран Кеосаян) давали мне сложные задания.
- Алексей Львович, а у вас было ощущение судьбы и своего пути?
- Я всегда чувствую, когда ведет судьба, и понимаю, что сопротивляться не имею права. Обычно у меня никогда и выбора не было. Обстоятельства складывались таким образом, что становилось ясно: только так должно быть.
- Значит, вы счастливчик, если вас всегда подводят прямо к двери.
- Но иногда это оказывалась дверь в пропасть — падать мне тоже приходилось. Случались в жизни и творческие кризисы, и тяжелые испытания. Но я всегда подымался сам. В общем, я живу, работаю, не жалуюсь, а радуюсь и благодарю Бога, что у меня все это есть.