Мама 19-летнего парня считает, что в смерти ее сына виновны санитары Херсонской психиатрической больницы, в которой он проходил лечение Эта история — как ожог. Женщина, которая ее рассказала, прошла в буквальном смысле через ад. «Моего сына санитары психдиспансера избили до такой степени, что мы его узнали только по футболке», — херсонка Ольга Верик вспоминает события трехлетней давности. Но до сих пор она ведет борьбу за установление истинных обстоятельств смерти Димы.
- Ему исполнился годик, когда мы заметили: при повышении температуры ручки малыша сводит судорога, — вспоминает Ольга Ивановна, мама Димочки. — Медики диагностировали эписиндром, и полтора года мы провели с ним в Симферопольской республиканской больнице, откуда я выписалась со здоровеньким ребенком. Считали, что все страшное уже позади. Дима рос, мы не могли нарадоваться на дитя. Гром грянул, когда сыну исполнилось 11 лет. В тот год в Херсоне от дифтерита умер школьник, и повально всех ребятишек стали прививать. Нашему прививки были противопоказаны, табу много лет строжайше соблюдалось. Когда же мы отказались в тот раз, Диму выгнали из школы. Он просидел дома недели две, все попытки уладить конфликт ни к чему не привели. «В городе эпидемия дифтерита! — кричал на меня главный невролог области. — Хотите, мы сделаем прививку в стационаре, под наблюдением врачей?» Если бы я настояла тогда на своем! Если б можно было вернуть ту минуту!
После прививки сын Ольги Верик стал эпилептиком.
- В конце концов, те, кто принудил меня к неверному шагу, заняли позицию: дескать, пускай теперь вас наблюдают психиатры, — продолжает женщина. — Они обиделись, отказались от нас.
Родители смирились. Точнее, смирилась мать, потому что семья вскоре распалась, Ольга осталась с двумя мальчиками (Дима был младшим).
- Я оптимист, — говорит Ольга Верик. — Помню, наберу книжек и читаю Дымку, как мы ласково его называли, о Петре Первом: мол, смотри, он тоже был эпилептиком, а какое государство построил, ходил в военные походы! Сын хорошо учился, много читал, всем интересовался и всех любил. А к его приступам мы со временем приспособились, научились жить с болезнью.
Ольгу очень ценили на работе, она считалась одним из лучших специалистов областного контрольно-ревизионного управления. Когда Дима окончил в Херсоне семь классов, его бабушка вышла на пенсию и решила помочь невестке, с которой сохранила теплые отношения. Забрала на время внука к себе.
- Моя работа была связана с командировками, — продолжает Ольга Ивановна, — а бабушка в Диме души не чаяла. Я не сомневалась, что там ему будет хорошо. Сын уехал в Новотроицк, что в четырех часах езды от Херсона, окончил там девять классов, получил документ об образовании. Время от времени подлечивался — ложился в Херсонский областной психдиспансер. В этом лечебном учреждении нас хорошо знали, а Диму так даже любили. Его невозможно было не любить — открытый, добрый, ласковый ребенок. В очередной раз по моей просьбе Димулю госпитализировали по формальному поводу — понадобилась справка для получения пособия, подтверждающая, что на протяжении месяца у больного случается не менее двух приступов. Помню, со старшим сыном приехали проведать младшего, привезли торт, сели ужинать. Возле нас постоянно крутился новенький санитар. Дима всех знал по имени-отчеству, а с ним еще не успел познакомиться. Санитар был подшофе и все выпрашивал у нас трешку. Старший сын отогнал его.
Приехав в следующий раз, мы увидели, что Димка сильно избит. Узнали его только по одежде. Посмотрите, — моя собеседница протягивает фотографии. — Все лицо заплывшее, синее, на руках и ногах следы от веревок, которыми Диму привязывали к кровати, ухо черное. Оказалось, его избил новенький санитар — отомстил за нашу «жадность». Потом от персонала я узнала, что садист оставил Димку связанным на всю ночь. Утром санитарки засуетились. Димкины ноги и руки были сильно стянуты веревкой. Я — к начмеду, тот собрал врачей, и сын при всех рассказал о ночном происшествии. «Разберемся», — пообещали нам. Но прошел день, второй, третий — молчок. Я обратилась в милицию.
- Я долго добивалась проведения экспертизы, — продолжает Ольга, — а когда наконец появилась в отделении с экспертом, Дима был чем-то обколот и не мог разговаривать. Тем не менее побои у него сняли, хотя не «заметили» следов от веревки, а также других повреждений. Для каждого синяка в диспансере к тому времени уже придумали легенду: раны на ногах — «шел и зацепился за решетку в коридоре», почерневшее ухо — «упал во время припадка», вывернутый нос и рассеченная губа — «дрался с больным». Когда, уже забрав сына из психушки, я повела его к районному лор-врачу и тот сделал рентген, обнаружился… перелом костей носа с вывихом хрящей. Другое дело, что выписали Диму не сразу: здоровье его стало резко ухудшаться. Добилась, чтобы сына перевели в другое отделение, но там санитары оказались еще похлеще. Ему в глаза говорили: пока твоя мама будет раздувать скандал, придется терпеть!
Вернулась, помню, из Киева, где пыталась встретиться с министром здравоохранения. Пришли мы со старшим сыном проведать Димулю, я от ужаса чуть сознание не потеряла: его ноги покрыты коркой засохшей крови, снять носки невозможно — те сдираются вместе с кожей. Санитары измывались над мальчишкой: прикажут кому-то из больных лечь на Димкину койку, он стоит рядом и ждет — час, два, три. Устанет, ложится на чужое место, его всей палатой колотят.
Скоро выходить к нам сын сам уже не мог, его выводили под руки. Присядет рядом и на ухо жалуется мне: «Ночью санитар затащил в туалет и стал дубасить, дальше не помню, утром очнулся в постели почему-то голый… » В другой раз били шваброй. Я требовала направить нас в любую другую больницу — в Киеве или хотя бы в соседней области. Чиновники облздрава посылали к главврачу диспансера, тот обратно к чиновникам, я бегала по этому кругу месяцами. Заберу Димку на выходные домой, он целует руки: «Мамочка, не отдавай меня обратно!» Но состояние здоровья было уже таким, что долго находиться за пределами больницы становилось опасно. Мысль, что везу сына на новые экзекуции, сама отдаю его в руки палачам, была невыносимой!
- Узнав о беде семьи Вериков, я предложил им свою помощь, — вступает в разговор херсонский правозащитник Александр Тарасов. — Удалось установить, что больной получил серьезную черепно-мозговую травму: компьютерная томография показала кровоизлияние в одну из оболочек мозга вследствие разрыва сосудов. Это опаснейшее для жизни состояние! Но ни в одной больнице города Вериков не принимали: «Вы лечитесь в диспансере — туда и езжайте!» И хотя мама стучала во все двери, доказывая, что в психушке существует угроза жизни сына, ее не слышали. Оперативники вроде и начинали проверять жалобы матери, потом их «отказной материал» запрашивала прокуратура, из столицы приезжали комиссии, но ничего не менялось. Дима оставался узником диспансера, здоровье его ухудшалось.
По своим каналам нам удалось установить, что новенький санитар, избивший Верика, ранее был судим, однако больница, вместо того чтобы признать вину и наказать обидчика, горой встала за него, защищая «честь мундира».
- «Потерпи, сынок!» — каждый раз просила я Диму, вызывая «скорую», чтобы везти его обратно в диспансер, — плачет Ольга. — Лечиться-то надо, убеждала я его. Тебе обязательно надо выздороветь! Для меня сын был готов на все: мою фотографию он держал под подушкой.
Как-то увидела на его трусах кровь, стала расспрашивать, он замкнулся и молчал, как партизан. Дома обнаружилось, что задний проход в крови, гноится. Наверное, его изнасиловали, но он так и не признался: может, стеснялся, а может, просто берег меня…
Однажды сидели с ним на скамейке в больничном парке, и вдруг Дима прошептал: «Мама, я скоро умру. Доктор так сказал». Я расплакалась. Первый раз за все время не сдержала при нем слез. Моментально схватился и куда-то убежал. Влетел в отделение и ударил доктора по лицу. Дима, который мухи не обидит, поднял руку на врача! Через минуту мы с ним в два голоса извинялись. Оказалось, именно этот доктор заговорил с Димочкой о смерти. Но тот только улыбнулся: мол, на больных не обижаются… Кстати, многие санитарки и няни, с которыми у нас раньше были теплые отношения, теперь старались держаться на расстоянии. Я все время пыталась контролировать себя, не накалять ситуацию. Старший сын в то время был военным, носил табельное оружие, и мне казалось, что однажды он не выдержит и перестреляет обидчиков брата.
Через два с половиной года после инцидента с санитаром Дима Верик умер. Это случилось весной 2004-го. Но судебные разбирательства по этому делу в Херсоне идут до сих пор.
- Вот в этой толстенной папке — ответы из разных ведомств, куда Ольга Ивановна жаловалась еще при жизни сына, опасаясь за его здоровье, — показывает документы Александр Тарасов. — Она писала: жизнь Димы в опасности, медики фактически запретили ему выезд из Херсона, чтобы скрыть неприглядную историю. Защитить больного от врачей не смогли и правоохранители. Почему-то ни один дознаватель не задал экспертам вопрос, можно ли упасть с кровати и переломать нос или получить серьезнейшую черепно-мозговую травму. Сейчас мы с Ольгой Ивановной в судах пытаемся обжаловать постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. По сути, человека все время оставляли в опасности. Недавно правоохранители, вынужденные в очередной раз реагировать на жалобы несчастной матери, дали ответ: факты, изложенные в ваших заявлениях, частично подтвердились.
Главный врач Херсонского областного психдиспансера Павел Паламарчук не скрывает, что устал от этой многолетней войны.
- Вот буквально вчера приходили из городского отдела по борьбе с организованной преступностью, задавали вопросы, — вздыхает Павел Викторович. — Понимаете, у больных эпилепсией при неблагоприятном течении появляются психические расстройства, даже агрессивное поведение по отношению к окружающим. В случае с Вериком это так и было, постоянно возникали конфликты между Дмитрием и другими пациентами. А теперь представьте себе отделение, где находятся 70-80 больных и всего четыре человека медперсонала в смене. Разве можно за всеми уследить?
Многочисленные служебные расследования не подтвердили фактов, которые приводит в своих жалобах Ольга Верик. Да, у ее сына были повреждения, но они получены в процессе конфликтов с больными. Сам он во время эпилептических припадков тоже травмировался, ведь койки у нас металлические. Чтобы медик бил больного ребенка, который не понимает, что ведет себя неправильно? Это абсурд! Мы дали возможность сотрудникам прокуратуры, проверявшим жалобу, общаться с больными один на один, без нашего присутствия. Нет смысла что-то скрывать, в этой ситуации мы достаточно открыты.
Я еще работал начмедом, когда Верик начала жаловаться. Сам тогда осмотрел Диму, никаких повреждений не обнаружил. Мы потребовали назначения судебно-медицинской экспертизы, чтобы подтвердить или исключить обвинения. Никакого перелома носа в помине не было! Мы очень сочувствуем маме, но все имеет свои границы. Хотела везти сына в столицу — надо было везти. В психиатрии направление необязательно. Пациент сам выбирает себе врача и клинику.
- Но тогда что делать с фотографиями, на которых Дима выглядит просто ужасно? Ведь увечья зафиксированы, Павел Викторович.
- Это не увечья, судебный эксперт-медик назвал их легкими телесными повреждениями, и мы не снимаем с себя за это ответственности. Именно у нас больной получил повреждения, но санитар не избивал его. Персонал может на какой-то конфликт просто опоздать.
- Тогда почему Дима оговорил вашего сотрудника? Такие больные склонны к фантазиям?
- В силу своего заболевания он вообще ничего не мог связно рассказать. Это все мамины выдумки.
После разговора с главным врачом я связалась с завучем Новотроицкой средней школы Ь 1, которую закончил Дима. Учителя мальчика не согласились с тем, будто Верик был умственно отсталым. Нормальный мальчик, хорошо учился. Может, сумеречное состояние и появилось, но гораздо позже — перед смертью.
- У нас есть документы, подтверждающие и тяжелую черепно-мозговую травму, и перелом носа, — не соглашается и правозащитник Тарасов. — Их никак нельзя отнести к легким телесным повреждениям. Мы уверены: медицинская карта Димы давно переписана. Но установить истину все равно можно. Вот вы позвонили учителям и что-то узнали. Почему этого не сделали дознаватели? Ведь вмешайся вовремя правоохранители, накажи больница санитара, сейчас Дима был бы жив. Очень удобная версия: мальчик умственно отсталый, мама сошла с ума от горя. Да, состояние Верика под конец жизни было тяжелейшим, а он умер в 19 лет, но толчком к такому неблагоприятному развитию болезни послужил инцидент с санитаром. И все, что вокруг этого закрутилось. Даже здоровый человек, пройдя через такой ад, может тронуться умом, а ведь эпилепсия — пограничное состояние.
Если следовать логике главврача (дескать, больной сам травмировался или его избивали другие пациенты), все равно очевидно: здоровье парня резко ухудшилось после госпитализации. Зачем тогда вообще такая больница? И где гарантия, что завтра кого-то другого не забьют до смерти соседи по палате?
Ольга Ивановна намерена пройти все судебные инстанции ради того, чтобы получить ответы на эти вопросы. Мы отдаем себе отчет, что вряд ли в нашем отечестве такой процесс можно выиграть, но есть еще Европейский суд. Пусть мир знает, что такое медицина по-украински.