Богатые киевлянки, мечтавшие о «романтической любви», брали «красавцев мужчин» в мундирах на содержание В былые годы герои бульварной хроники выходили из среды армейской молодежи. Своим успехом у дам они были обязаны прежде всего форме. Роскошные мундиры и головные уборы, сабли, шпаги, ордена, звон шпор производили на женщин огромное впечатление. Мечтой каждой барышни или вдовушки был, как писал Лев Толстой, «красавец гусар в голубых обтянутых рейтузах, и шитом золотом красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года». Но со временем военные мундиры стали проще и скромнее, роскошные шляпы сменили простые фуражки. Вместо плащей стали носить шинели. Военные теряли пестрое боевое «оперение», это очень огорчало армейских донжуанов и их поклонниц. А когда прошел слух об отмене эполет, многие считали, что такого удара армия уже не вынесет.
Об упразднении эполет упоминал в своей повести «Прогулка с удовольствием… » Тарас Шевченко: «А скажите, — восклицал отставной гусарский ротмистр, — какой тогда порядочный человек вступит в военную службу? Какая перспектива для порядочного человека? Что за карьера для порядочного молодого человека? В наш просвещенный девятнадцатый век турки, персияне, китайцы даже надели эполеты. А мы, кажется, не азиатские варвары, а, слава Богу, европейцы».
В 1882 году случилась новая «беда»: вышел указ о расформировании гусарских полков. Краса и гордость провинциальных балов — красные (к тому времени) рейтузы и шитые золотым галуном доломаны навсегда отошли в прошлое. Из амурной хроники исчезла самая яркая ее фигура — красавец мужчина в умопомрачительном гусарском мундире.
Простившись с гусарами, дамы устремили свои благосклонные взоры на… казаков. Да, именно казаков, которые долго пребывали в тени гусарской славы, но чьи мундиры, по воле провидения, не подверглись скучным переделкам и по-прежнему дышали романтикой далеких боевых походов. Молодежь старалась хоть немного послужить в казачьих войсках, что давало право носить черкеску, роскошный восточный кинжал, бурку и папаху. Именно казаки выходят на первый план амурной хроники и приобретают репутацию блестящих кавалеров, первых женихов и лучших любовников. Служить в казачьих войсках стало модно.
Убийца Лермонтова Мартынов, отправленный в ссылку в Киев, едва ли не раньше всех оценил достоинства казацкой формы. Утром он стоял на балконе в синем атласном халате, покрытом золотыми звездами, а днем в обществе киевских кокоток прогуливался по Крещатику в черкеске. В местной хронике он фигурировал как лихой казак-сердцеед. Ради Мартынова дочь богатейшего помещика Проскуры, жившего в Киеве на широкую ногу, развелась со своим мужем. Перед ссыльным ловеласом-дуэлянтом распахнулись двери лучших домов города.
Чуть позже дамы были очарованы казацкой одеждой генерал-губернатора Михаила Черткова. До своего назначения в Киев этот петербургский аристократ успел прослужить несколько лет наказным атаманом Войска Донского и любил покрасоваться в пышной казацкой одежде. Да и в самой натуре правителя края было нечто романтичное. Влюбившись в супругу своего сослуживца Ольгу Гулькевич-Глебовскую, Чертков добился ее развода и, невзирая на сопротивление друзей и знатных родственников, женился на ней. Благодаря этому браку и черкеске генерал стал настоящим идолом киевского женского общества.
Непонятно, почему из всех военных мундиров женщины в первую очередь выделяли черкески и тянулись к ним, как ночные бабочки к пламени свечи. И даже столь известные личности, как генерал-губернатор Михаил Драгомиров и гетман Петр Скоропадский, потакали слабости дам и появлялись на улицах Киева в казацкой форме.
«Казакоманией» киевлянок пользовались не только популярные генералы, но и жулики, и авантюристы. В 1881 году в военно-окружном суде на Бибиковском бульваре (ныне бульвар Шевченко) слушалось дело отставного унтер-офицера Николая Радзевича. Этот брачный аферист был арестован за буйство и предстал перед судьями в неподобающем его званию казацком одеянии: в черкеске, папахе и с дорогим кинжалом, украшенным драгоценными камнями и серебром. Судье Радзевич простодушно признался: носит черкеску, потому что благодаря ей «имеет огромный успех среди барышень». Радзевич так вжился в роль казацкого атамана, что, встретив крестьянина, который не свернул перед ним с дороги, выскочил из саней и… заколол кинжалом его лошадь. За столь дикую выходку и был арестован. В результате разбирательства полиция выяснила, что он не только дебошир, но еще и двоеженец!
Казаком рядился и другой известный брачный аферист 1880-х годов — отставной армейский писарь Кулинич. Он сходился с богатыми вдовушками, выманивал у них деньги, но перед свадьбой вдруг вспоминал о благе свободы и решительно отказывался от брачных уз. Кулинич действовал однообразно, и вскоре его трюк с «прозрением» стал предметом насмешек среди дам. Вдовушки, среди которых он долгое время «промышлял», стали заманивать его в ловушки и направлять на его след полицию. «Если писарь, — сообщала газета «КиевлянинЪ», — обязан дамам своей популярностью, то он обязан им и своей погибелью. И в первый раз он был выслан из Киева благодаря коварству дам, и два другие раза попадал в руки администрации благодаря мести все тех же дам».
В старые времена мужчин, которые зарабатывали на адюльтере, и всех иных вымогателей денег у женщин называли альфонсами. У них все сводилось к деньгам, а добытые у женщин средства они проигрывали в карты. Некоторые альфонсы опускались так низко, что клиентки приглашали их к себе, посылая мальчишек-разносчиков в какую-нибудь ближайшую лавочку, передавая маленький гостинец. «Две барыни в лимонных платьях велели вам кланяться, — сообщал посыльный. — В большом угловом доме живут. Купчихи». После чего подавал на стол бутылку вина и закуску.
В повести Шалацкой «Крокодилы» есть характерный портрет красавца мужчины, проще говоря, городского альфонса тех лет: «Иван Кириллович Скакунов официально числился фотографом и художником-акварелистом, но на самом деле промышлял адюльтером возле пожилых дам, вдовушек… От этого поразительного красавца многие дамы голову теряли. Лицо Ивана Кирилловича было несколько продолговатое; на лбу кожа белая, блестящая, как алебастр, густая шевелюра черных вьющихся волос, щеки матовые с легким, едва уловимым румянцем, губы полные, ярко-красные, оттененные небольшими усами». Кроме внешности, в Иване Кирилловиче не было ни ума, ни характера, ни какого-нибудь дарования.
Впрочем, среди киевских ловеласов попадались иногда очень яркие личности. Своего рода оригиналы, считавшие себя не простыми трутнями. Они верили в собственное необыкновенное призвание и были убеждены, что «грубые мужланы» не любят их, потому как не способны понять душу альфонса и его утонченные отношения с женщинами.
Знаток быта Киева конца ХIХ века Александр Паталеев упоминает о двух таких утонченных альфонсах, живших на содержании богатых киевских купчих. Один из них был альфонсом по призванию. Еще будучи гимназистом, он слыл неотразимым красавцем и кружил головы всем модисткам и горничным на своей улице. Уже тогда его прозвали Сенькой Жуиром (жуиром в те времена называли человека, ищущего в жизни только наслаждения, удовольствия), но он не обращал никакого внимания на насмешки друзей и вел себя, как настоящий Нарцисс: холил свое тело, принимал ежедневно ванны, одевался всегда с иголочки у лучших портных. Мать и братья нередко упрекали его за то, что он, будучи сыном известного купца, не хочет заняться никаким делом. В ответ Сенька только улыбался своей ясной, безмятежной улыбкой и говорил, что трудиться скучно и неинтересно, тянуть лямку он не желает, но придет время, и тогда все увидят, на что он способен.
Так и случилось. В начале 1880-х годов Сеньку приметила молодая жена богатого купца-старообрядца Пономарева. Она была фантазеркой и мечтала о «романтической любви», описываемой в бульварных романах. По ее представлению, «роман» должен был начаться с какого-нибудь любовного приключения. Например, с похищения дамы пылким молодым любовником на балу, на глазах ее мужа.
На первом маскараде в новом доме Киевского купеческого собрания в 1882 году она забежала в туалет, быстро поменялась со своей подругой костюмом и, пока та на глазах у купца танцевала в зале с кавалерами, вышла с Сенькой Жуиром из клуба, взяла извозчика и помчалась в «Европейскую» гостиницу (на месте теперешнего «Украинского дома»). Там их уже ожидал ужин в отдельном кабинете…
«… В камине догорали маленькие полена дров, распространяя приятную теплоту. Ноги утопали в пушистом мягком ковре. За тяжелой драпировкой видна была другая комната, освещенная слабым светом китайского фонаря. Слуга принес фрукты и открыл бутылку Аи (шампанского. — Авт. ). Получив приказание без вызова не являться, он исчез за дверьми. Сенька помог Пономаревой снять маску и обжег ее страстным поцелуем.
- Милый, дорогой Сенечка, что вы со мной делаете! Ну как об этом узнает мой муж. Он человек ревнивый и притом крутого нрава, как старообрядец».
В два часа ночи, уже под конец маскарада, влюбленная парочка вновь появляется в клубе. Пономарева опять надела свой костюм «домино» и под руку с Сенькою появилась между колоннами, где стоял ее муж. Бедняга и не подозревал, что на его глазах жена поставила ему первые рога.
Вскоре Сенька Жуир стал своим человеком в доме миллионера, его лучшим другом и советчиком в вопросах покупки недвижимости. От удачных сделок ему шли комиссионные. Он умел брать взятки. Нисколько не смущал Сеньку и шелест кредиток в будуаре. Тысячные проигрыши Жуира оплачивала жена его друга. Когда же миллионер узнал об их «романе», то ко всеобщему удивлению, не воспылал гневом, а по-прежнему продолжал вести с Сенькой все дела по недвижимости и однажды дал ему деньги на расходы по сопровождению его жены в Ялту.
Роман длился 10 лет. Погубила альфонса собственная наглость. Уверовав в свою звезду, Сенька совершенно распоясался, завел себе содержанку и открыто поселился с ней на съемной квартире. Пономарева хотела было поправить дело, положив в банк на имя Жуира 200 тысяч рублей, но вовремя сообразила, что они не пойдут ему на пользу — будут тут же проиграны… Состоялась последняя встреча романтичной миллионерши и киевского альфонса. Пономарева плакала и горько упрекала своего милого друга в вероломстве и неблагодарности. Затем вручила ему чек на 25 тысяч рублей и просила забыть о ней навсегда.
Сенька раскаялся только после того, как просадил в карты все до последней копейки. Красота его поблекла. О каких-то новых любовных приключениях, суливших десятки тысяч чистой прибыли, думать уже не приходилось…