Народный депутат, лидер Украинской народной партии рассказал «ФАКТАМ», почему из всех видов спорта он отдает предпочтение экстремальным — альпинизму и скалолазанию
Юрий Костенко на вопрос, готов ли он сейчас использовать по назначению парламентские каникулы, то есть бросить политику и отправиться на отдых в горы, ответил так: «Политика не готова, потому что я народный депутат». «Но 16 лет (с небольшим перерывом) в Верховной Раде неужели не утомили?» — спросила я. «А я каждый год получаю в горах такой заряд, который позволяет выдержать любое напряжение. Вы знаете, я в политику попал почти случайно. У меня были хорошие перспективы сделать неплохую научную карьеру. Я люблю до чего-то докапываться, изучать, а потом делать свои выводы — это, наверное, то, чем меня наградили родители. Но коллектив Института Патона, где я работал аспирантом, выдвинул меня на выборы. Это был 1989 год, первые демократические выборы, я был альтернативой тому, кого освятил партком», — рассказал Юрий Костенко.
- А почему вы не стали членом КПСС, ведь без этого трудно было сделать карьеру?
- У меня даже мысли такой не возникало. Более того, когда я защитил кандидатскую диссертацию — а для докторской надо было стопроцентно быть членом партии, — ко мне подошли и предложили. Я сказал: «Да нет, спасибо». Почему? Я увлекался не только научной деятельностью, но и такими вещами, как спелеология, скалолазание, альпинизм…
- Вы родом откуда?
- Из Новой Ободивки Винницкой области. Тогда это был райцентр. Мы жили в рабочем поселке, у которого было даже свое ограждение от того, что называется село. Мы так и говорили в школе: «Это сельские дети, а мы — заводские». Контингент там был весьма интересный, высокообразованный… Как я позже понял, в Новую Ободивку приезжали из крупных городов люди, которые прятались от коммунистического режима, и те, кто отсидел за какие-то там грехи перед советской властью. Я помню семью из Ленинграда. Почему она оказалась в Ободивке — тогда же нельзя было спрашивать! Так что в нашем поселке был своего рода анклав разных взглядов, разных мнений, разных позиций, а мы, дети, в этом, как говорится, варились. Наверное, это тоже повлияло на формирование меня как личности, человека, который не воспринимает коммунистическую систему.
- Там вы увлеклись спелеологией?
- Нет, уже в институте пристрастился к альпинизму, парашютному спорту.
- Вас тянуло к экстриму?
- На этот вопрос так просто нельзя ответить. Нет, я не играю со смертью. Я очень люблю и ценю жизнь! Во всяком случае, после 27-летнего опыта восхождений в горы я теперь лучше понимаю суть рыцарских боев. Это была не прихоть, а необходимость нравственного очищения. Человек, сознательно подвергающий свою жизнь опасности, совсем по-иному ведет себя в быту. Наверное, поэтому у меня никогда не возникало желания в политике воспользоваться своей должностью для того, чтобы что-то себе урвать. Дачку там где-то, свечной заводик.
У альпинистов очень суровая школа жизни. Им надо очень много работать, чтобы побороть естественный страх. Им надо уметь отвечать не только за себя, но и за других… На чемпионате Союза я две недели со сломанными ребрами шел половину маршрута, потому что я был капитаном команды. И если бы я сказал «пошли вниз», то подвел бы ее. На Хан-Тенгри — это один из семитысячников бывшего Советского Союза — я отказался от подъема на вершину, хотя был уже практически возле нее, потому что погиб товарищ и надо было транспортировать его тело вниз. Правда, некоторые пошли на вершину. Чтобы получить «птичку» в альпинистской книжке…
- Юрий Иванович, может, все дело в том, что ваша цель — покорить вершину. А для другого человека вершиной является определенная сумма, дачка…
- Вы знаете, я интересовался этим… Кстати, вы сказали: покорить вершину. Запомните: альпинист никогда не способен покорить вершину! Альпинист при восхождении может покорить только себя, свои страхи, личные проблемы. А дойдя до вершины, он… становится чуть-чуть мудрее. Вершина дает понимание того, что такое жизнь и в чем ее смысл. Не до конца, но хотя бы частично открывает ее сущность.
Я спрашивал коллег-депутатов (слава Богу, среди них много предпринимателей): в чем смысл зарабатывания денег? Какая разница между миллионом и миллиардом? Они не знают, говорят, захватывает процесс. То есть многие, я так думаю, так и не поняли, для чего их Господь наградил этой уникальной возможностью — жить на этом свете.
- Признайтесь, сын никогда не просил вас купить ему, например, машину?
- В этой связи я хотел бы сказать две вещи: многие однокурсники моего сына — он учился в Институте международных отношений (специализация — «информационные системы») — узнали о том, что у него отец — министр (я тогда руководил Министерством окружающей среды) только на четвертом курсе. Они его спросили: «Чего же ты молчал?», он: «А что говорить? Я из-за этого изменюсь в отношении к вам или вы ко мне, когда узнаете?»
И второе, что касается машины. Действительно, сын родился с любовью к автомобилям. С самого детства, как только начал ползать, любимыми игрушками Ростика были машины. Он бредил ими. Понятно, что когда ездил со мной в командировки, то просил: дай порулить. «Нет, — отвечал, — все должно быть так, как должно. Сначала ты сдашь на права, научишься водить, а потом будет решаться второй вопрос: на чем ездить?»
А когда он закончил институт, я ему помог купить машину. За 600 долларов. Это был «Запорожец», который уже отъездил все свои сроки, и Ростик сел в этот «Запорожец». Он был очень счастлив, но всего один день, потому что на второй день «Запорожец» сломался. И так два или три года — один день ездит, неделю ремонтирует. Трудотерапия пошла впрок.
- Любовь к машине как рукой сняло?
- Нет, наоборот. Сейчас у него машина получше. Оформил в кредит стильную, кажется, «Хюндай». Но три года трудотерапии, думаю, прошли не зря.
- Вы всегда с сыном находили общий язык?
- Всегда. Я его с четырех лет с собой беру в горы, во все экспедиции. Он у меня рос в экстремальных условиях. Ну представьте себе ребенка четырех лет, который поднимается в горы! Это была его первая экспедиция — еще даже не альпинистская, а спелеологическая на Кавказе, базовый лагерь стоял на высоте почти три тысячи метров. К нему сын шел со своим рюкзачком!
- Не жаль было ребенка?
- Ну-у, я был убежден, что такой способ воспитания, когда сын видит отца, идущего впереди тоже с нелегкой ношей, — не самый худший. Лучше, нежели сама жизнь, человеку никто и ничто не подскажет. Говорят, что человек и общество не могут быть идеальны, потому что идеальна только природа. Так вот, чем больше ты с природой и в природе, тем лучше ты становишься.
- Знаю, что вы недавно стали уже дедушкой. У Ростислава родился сын. Внука когда потянете в горы?
- Ему только три месяца, но я уже пообещал поставить его на горные лыжи, а это можно делать с двух лет.
- Видимо, не светит ребенку беззаботное детство… Юрий Иванович, в быту вы аскет?
- Да! Я очень люблю, например, жизнь в палатке, и поэтому в Крыму наша семья ни разу не отдыхала в санаториях. Только в палатке, дикарем. Хотя такая жизнь имеет свою специфику. Один раз нас обокрали. Вынесли из палатки все — деньги, документы…
- И удостоверение народного депутата умыкнули?
- Я был тогда министром окружающей среды и ядерной безопасности. Но документы пропали все — и министерские, и депутатские, и даже ключи от машины моего товарища, на которой мы приехали в Крым. Но в Киев как-то надо было возвращаться. В Балаклаве мне выдали справку, в которой было написано что-то вроде «в связи с утерей документов выдана Костенко Юрию Ивановичу в том, что, он, по его словам, является министром экологии».
- И «просим этому верить»? Наверняка по иронии судьбы вас по пути в Киев должны были не раз остановить гаишники для проверки документов…
- Да, в Запорожье нас остановили, и меня задержали. Привели в РОВД, наверное, думали, что поймали рецидивиста. Вызвали городского начальника УВД. Он читает эту справку, а затем спрашивает: «А у вас есть паспорт?» Я говорю: «Так там же так и написано, что все документы украли». «Ну а как же я буду знать, что вы — Костенко?» — спрашивает. «Так украли же все! А в справке черным по белому написано… Завтра я приеду в Киев, — говорю подполковнику, — гарантирую, что позвоню вам из своего министерского кабинета». Более того, предложил начальнику УВД перезвонить губернатору, которого я лично знал, чтобы он подтвердил мою личность. Подполковник опять засомневался — видит, что я, наверное, знаю губернатора, а с другой стороны, боится — вдруг перед ним рецидивист? Как же его упускать, за него же можно повышение получить! Он меня час продержал. В конце концов я не выдержал: «Подполковник, или ты меня сажай в кутузку и не морочь мне голову, или отпускай! Сажай меня в кутузку, но завтра увидишь, что ты министра посадил. И где ты тогда будешь?» Подполковник почесал затылок, у него аж пот выступал на лбу, но отпустил!
- Как вы строго с подполковником! Кстати, Юрий Иванович, у вас в жизни есть кумиры?
- Нет, могу только сказать, что на меня огромное впечатление произвела поездка в Великобританию, в дом, где жил Черчилль. И история его жизни. Ведь он был одним из первых в демократическом мире, кто понял пагубность коммунистической идеи и организовал международное сопротивление этому злу. Но в борьбе с фашизмом пошел на сотрудничество с СССР, потому что из двух зол надо было выбирать меньшее… После завершения Второй мировой Черчилль, уже, правда, в отставке, продолжал бороться с коммунизмом. Фактически он был у истоков «холодной войны». Однако, когда Черчилль понял, что ядерное оружие может уничтожить мир, он начал пропагандировать другую идею — политику соревнования с советской системой, соревнования, которое бы развалило эту систему.
Для меня весьма поучительной была его личная трагедия. После победы во Второй мировой войне (ведь Черчилль был одним из авторов антигитлеровской коалиции) общество не простило ему альянса с СССР, и он проиграл выборы. Можете себе представить чувства этого человека? Он купил себе дом под Лондоном и на девять месяцев исчез. Когда же наконец появился и предстал перед журналистами, они его спросили: «Где же вы были?» Он ответил: «Я стену строил». И я видел эту стену. Сначала недоумевал, а теперь, кстати, понимаю, что он делал. Он строил. И это очень хорошо. Глубину идей Черчилля общество оценило лишь через 20 лет после того, как они были опубликованы. У меня никогда не было кумиров, у меня авторитетом были родители.
- Вот и в кабинете у вас вместо фотографии Президента — снимки гор. Хотя практически у всех политиков и чиновников в офисах стоит фото главы государства. Как вы думаете, почему, ведь никто их не заставляет это делать?
- Срабатывает советский менталитет и стереотипы.
- Они вам несвойственны?
- Нет. Знаете, кстати, как я попал в политику? Во многом этому способствовала, как потом оказалось, статья, которую я написал в 1988 году для институтской газеты, вернувшись из Спитака. Помните, страшное землетрясение в Армении в декабре 87-го? Я был в одном из спасательных отрядов, потому что, как у альпиниста, у меня был опыт участия в такого рода спасательно-поисковых работах.
- Под завалами?
- Это были не просто завалы! Подземные толчки силой до пяти баллов в Спитаке повторялись ежедневно. Надо было спасти оставшихся в живых и самому не остаться там навсегда. Живых мы практически не находили… Так вот, меня в Спитаке поразили две вещи. Первая: город весь разрушен. Но здание горкома партии стояло, оставшись целым и невредимым. Даже оконные стекла не вылетели! То есть для людей в сейсмоактивной зоне строили кое-как, а для партии — как положено.
Второе, что меня поразило, — в Спитаке было восемь штабов Гражданской обороны. Но единой карты спасательно-поисковых работ с указанием районов, где поисковые работы пройдены, не было. Все толклись на одном месте. Ощущение хаоса пронизывало всех насквозь. Где-то на пятый или шестой день наша группа между блоками рухнувшего дома нашла неповрежденную колясочку с ребеночком — тоже совершенно неповрежденным! Но он был уже мертв. Малыш замерз, ведь это был декабрь месяц. Потом врачи нам сказали, что он умер два или три дня назад. Если бы не бардак, который творился там, он бы выжил. Когда я вернулся в Киев, то написал статью, заканчивавшуюся словами: «Ситуация в Спитаке мне напоминает Советский Союз. Это колосс на глиняных ногах, который при малейшем толчке рассыпается!» Статья вызвала огромный резонанс.
- Руководство института вас вызывало на ковер?
- Институтскому парткому мои обобщения не понравились, а коллегам — да. Лаборатория, где я учился в аспирантуре, выдвинула мою кандидатуру. Вот так я попал в политику. Сейчас не жалею, потому что мне много удалось сделать для страны, начиная с голосования за Декларацию о государственном суверенитете, расследования причин Чернобыльской катастрофы, переговоров по ликвидации ядерного вооружения. Я горд, что на соответствующих переговорах с Россией ядерное оружие СССР, находившееся на территории Украины, признано, благодаря моей позиции как первого руководителя правительственной делегации, собственностью нашего государства. Принимал участие в разработке энергетической безопасности Украины…
- Очень актуальный нынче вопрос.
- Да, уже в 1991 году в этой концепции мы писали о необходимости получать нефть и газ не только из России…
- Откуда же вы тогда предлагали экспортировать?
- Тогда как раз стоял вопрос о формировании нового трансконтинентального коридора с Ближнего Востока в Европу — через территорию Украины. Это наиболее короткий, наиболее эффективный путь. Не о каспийской нефти и даже не о казахской шла речь, а об Иране, Ираке, где огромнейшие ее запасы, которые можно было бы транспортировать по этому нефтяному коридору.
- И где же этот коридор?
- А все свелось к этому аппендиксу — нефтепроводу «Одесса- Броды»… Мы можем много говорить об этих вещах, но я хочу только одно сказать, что для меня политика была не просто каким-то там родом занятия. Я жил этим, потому что был счастлив: так Господь Бог распорядился, что я причастен ко всем знаковым событиям, связанным с формированием независимой украинской державы.
- Юрий Иванович, никогда не сомневались в своем счастье?
- Я работал по 15-18 часов в сутки, без выходных, и черпал вдохновение в том, что что-то выходит, что-то получается.