О легендарной советской певице, 100-летие со дня рождения которой отмечается сегодня, рассказывает ее сын, Игорь Кемпер-Шульженко
В просторной гостиной Игоря Кемпера-Шульженко многое напоминает о Клавдии Шульженко. Это и ее известные фотопортреты на стенах, один из которых сделан родственником Аркадия Райкина, и массивные канделябры на рояле — Клавдия Ивановна знала толк в антиквариате, и, конечно же, сам инструмент, более известный в театральных кругах как рояль Шостаковича.
- Кто у вас в семье музицирует?
- Никто, — улыбается Игорь Кемпер-Шульженко. — Только мама иногда наигрывала на рояле. Тихонечко так, двумя пальцами.
Еще до войны родители купили этот инструмент у Дмитрия Шостаковича. Тогда они жили в Ленинграде. В какой-то период у Шостаковича были материальные затруднения, и он предложил маме один из своих инструментов — немецкий кабинетный рояль фирмы «Бехштейн» XIX века.
- Ух ты, а выглядит, как новый!
- За роялем всегда ухаживали: циклевали верхний слой, чтобы убрать царапины, покрывали лаком. К тому же это не шпон, а монолитное красное дерево.
- Естественно, весу немалого…
- О, еще бы! Перед каждым переездом у рояля отвинчивали массивные резные ножки, но и без них грузчики с помощью ремней поднимали инструмент лишь вшестером — по трое с каждой стороны. Вот и сюда его еле-еле доставили с улицы Усиевича, где жила мама.
- Мне казалось, что такие известные личности, как Клавдия Шульженко, жили лишь в правительственных высотках на Котельнической набережной или на площади Восстания.
- Родители жили в трехкомнатной квартире на улице Алексея Толстого. После развода с отцом Владимиром Кемпером (музыкант и куплетист, выступавший под сценическим псевдонимом Коралли. — Авт. ) маме должны были дать квартиру на площади Восстания, но в силу загадочных обстоятельств фамилия Шульженко исчезла из списков. Поэтому ей самой за собственные деньги пришлось построить двухкомнатную кооперативную квартиру на улице Усиевича, в районе метро «Аэропорт». Помню, в новый дом мы ехали по проселочной грунтовой дороге, потому что там раньше была обычная деревня, рядом с которой находилось историческое Ходынское поле.
После войны здесь строились кооперативные дома писателей, киношников, художников, циркачей. Популярная певица Ольга Воронец, с которой дружила мама, жила этажом выше. Напротив получил квартиру солист Всесоюзного радио Бунчиков, исполнявший хит «Летят перелетные птицы». По соседству жила известная эстрадная певица Ирина Бржевская (помните в ее исполнении песню «Хороши вечера на Оби»?), позже уехавшая в Штаты. Музыкантам из оркестра Утесова тоже выделили здесь квартиры. Народ тогда жил очень дружно. Собирались по очереди друг у друга. Когда к нам приходило больше 12 человек, обязательно раздвигался стол. В таких случаях пройти между столом и роялем в 18-метровой комнате можно было только по дивану. А люди с внушительной комплекцией к своему месту пролезали под роялем.
- Действительно, некоторым людям характер Шульженко казался тяжелым. Она очень требовательно относилась и к себе, и к окружающим. Например, в день сольного концерта обязательно прогоняла всю программу. С полной отдачей, переживаниями и эмоциями — как на концерте.
Начинавшееся в 70-х годах пение под фонограмму не признавала. Даже на стадионных концертах старалась выступать вживую. Только когда стала часто простужаться, ей сказали: «Зачем вам это нужно? Это же стадион! К одним вы стоите спиной, а другие просто не видят вашу артикуляцию». И только в последнее время, когда мама болела и ей было тяжело выступать, могла использовать магнитную пленку. Но, как правило, в конце концерта на бис пела только живьем.
С людьми, не соответствующими уровню ее эрудиции, мама старалась не общаться — не стремилась к тем, с кем ей было неинтересно. А поспорить, конечно, могла. Иногда отстаивала свою точку зрения с пеной у рта. Но была исключительно порядочным человеком.
- Видно, именно из-за своей требовательности Клавдия Ивановна однажды применила к вам силу…
- Было дело! Как-то в первом классе мне поставили единицу по чистописанию. Такие каракули я там нацарапал, что мама взяла папины подтяжки и подтяжками… учила меня, как надо писать. После этого я стал серьезнее относиться к учебе. Но это был единственный подобный случай. У мамы, кстати, был каллиграфический почерк.
- Как я понимаю, о более просторной квартире для себя Клавдия Шульженко не хлопотала. Да и звание народной артистки ей присвоили лишь в 1971 году, когда певице исполнилось 65 лет.
- Мама всегда повторяла: «Чтобы все получать вовремя, надо ходить по кабинетам и просиживать свою одежду в приемных больших начальников, надоедать им и напоминать о себе». Она никогда для себя ничего не просила. Для других — пожалуйста! Например, по просьбе своего многолетнего аккомпаниатора Давида Ашкенази написала заявление на приобретение «Волги». Вскоре Шульженко выделили автомобиль, который мама тут же переоформила на Ашкенази.
- Кстати, об одежде. У кого обшивалась Клавдия Шульженко?
- У лучшей портнихи Москвы. Была такая Ефимова, которой — единственной! — разрешили подписку на американский журнал мод «Vogue». Сейчас он продается в каждом киоске. Ефимова обшивала жен всех начальников. Например, на примерках мама встречала жен Вячеслава Молотова, Алексея Косыгина. Естественно, за пошив платила по тем временам большие деньги. Потом какую-то компенсацию получала от Москонцерта, но это была лишь маленькая часть от уплаченной суммы.
Сценические туалеты маме шили в мастерских при Совете министров СССР — ведь Большой театр не покупал туалеты в «Ла Скала». А при ГУМе работала специальная обувная мастерская, которая обшивала всю номенклатуру. Там использовали зарубежные колодки, и обувь получалась хорошая.
- Проще было покупать наряды за границей.
- За рубежом мама побывала только в Венгрии, Германии и Польше, где стояли советские войска. Однажды после приезда рассказывала, как Леонид Брежнев, находясь с визитом в Германии, узнал, что здесь же проходят гастроли Клавдии Шульженко, и попросил ее приехать на официальный прием. Мама долго пыталась вспомнить, кого из руководителей социалистических стран видела. Наконец-то припомнила, что одного из них звали Янош (я догадался, что это первый секретарь ЦК Социалистической рабочей партии Венгрии Янош Кадар), а другой, по ее словам, главный немец (Эрих Хоннекер, первый секретарь ЦК Социалистической единой партии Германии). Мама никогда не интересовалась политикой, но при этом была настоящим патриотом Советского Союза.
- Действительно, только поистине преданные своей стране люди могли дать в Ленинград телеграмму с гастролей 22 июня 1941 года «Считаем себя мобилизованными», как это сделали ваши родители.
- На 22 июня у мамы был запланирован концерт в Ереване. Узнав о начале войны, она не отменила выступление и спела всю программу. Но уже обычного для выступлений Шульженко аншлага не было. Зрители выглядели подавленными. Сразу же после концерта родители дали телеграмму в Ленинград: «Считаем себя мобилизованными хотим работать при Доме Красной Армии», после чего уехали с Кавказа в Москву.
- Обычно летом вы отдыхали у бабушки в Харькове. Не стал исключением и 1941 год. Война разлучила вас с родителями?
- Все поезда кавказского направления следовали и продолжают следовать через Харьков. Родители дали телеграмму родственникам, чтобы привели меня на вокзал такого-то числа к такому-то поезду и вагону. Но к концу июня 1941-го на всех вокзалах страны творилась невообразимая неразбериха. Люди осаждали поезда: все тамбуры и подножки вагонов были забиты до отказа. Пройти в вагон мы не смогли. Родители только смотрели из окна, надеясь что-то придумать. Папа даже разбил окно, но меня втащить не удалось.
Я остался в Харькове. Родители знали, что на Кавказе гастролирует Театр миниатюр Аркадия Райкина. Через филармонию выяснили, где он находился и когда будет проездом в Харькове. Вновь бабушка получила телеграмму с указанием поезда и вагона. На этот раз мне повезло: у коллектива театра был закрытый вагон, сугубо для актеров. Так вместе с Аркадием Райкиным я доехал до Москвы, где меня дожидался папа. Вместе с ним мы отправились вслед за мамой в Ленинград.
- В артистическом коллективе, который ездил по Ленинградскому и Волховскому фронтам, были только две женщины: моя мама и танцовщица, кореянка по национальности, выступавшая с двумя партнерами, — продолжает рассказ Игорь Владимирович. — Пожалуй, мама была самым мужественным человеком из всего мужского коллектива. Зимой 1941-1942 годов стал ощущаться голод не только среди населения, но и в войсках, уходили из жизни музыканты и родственники (в феврале 1942-го в блокадном Ленинграде от дистрофии умер отец Клавдии Шульженко Иван Иванович. — Авт. ), в городе не было ни воды, ни света, ни связи. У людей начали появляться панические настроения. Но мама всегда говорила: «Ленинград не сдадут! Приободритесь! Мы еще увидим солнце над Невой».
Во время бомбежек маме приходилось по шесть раз за ночь пешком (лифт не работал) спускаться со мной в бомбоубежище с пятого этажа, где находилась наша квартира Ь 13 на Кировском проспекте. Почти в самом начале блокады я заболел корью, и мама чуть ли не на руках носила меня в подвал. А после бессонных ночей выступала на передовой. Тогда она пошла на прием к начальнику Дома Красной Армии полковнику Лазареву и сказала: «Мне очень тяжело работать. По пять-шесть концертов на фронте, а мы живем на последнем этаже при недействующем лифте. Нет ли у вас в подвале свободного помещения?» Такое помещение нашлось — до войны 60-метровые хоромы принадлежали бухгалтерии. Полковник разрешил нашей семье занять этот подвал. Переехав сюда, мама сказала: «Хорошо, что во время бомбежек уже никуда не надо спускаться. Если только прямое попадание, но от судьбы никуда не денешься».
- Можно сказать, что у Шульженко был свой ангел-хранитель?
- Думаю, был. Потому что не раз мама находилась на волоске от смерти. Однажды концертная бригада выступала на передовых батареях, стоявших на Пулковских высотах. Красноармейцы долго просили Клавдию Ивановну спеть на бис, концерт затягивался. Вдруг прибежал политрук части: «Быстренько собирайтесь. Немцы очень пунктуальные люди. Мы сейчас их обстреляли, через 10 минут они начнут ответный обстрел. Быстро уезжайте!»
Программу мгновенно свернули, артисты расселись в автобусе, и мы помчались (мама постоянно брала меня с собой на выступления). Едем, а за нами рвутся немецкие снаряды. К весне 1942-го весь автобус был в дырках от осколков.
Как-то концертная бригада выступала в военной части, располагавшейся в центре города. После концерта к маме подошел адъютант командира части и сказал: «Вы ездите везде со своим маленьким сыном (в 1941 году мне было 9 лет). Командующий хотел бы с ним познакомиться».
- Привезли меня к генералу, — продолжает Игорь Владимирович. — Он подарил мне плитку шоколада: «Кушай на здоровье и маму угости. А это тебе фонарик на батарейках, чтобы в темноте — затемнение же в городе, не заблудиться». И когда мы с его адъютантом возвращались к концертному автобусу, начался обстрел именно этого района города. Снаряды свистели прямо у нас над головой. Военный схватил меня за руку, свалил в какую-то канаву и прикрыл собой. Родители в это время сидели в автобусе и волновались, почему меня долго нет. Прибыв после окончания обстрела, адъютант отрапортовал: «Доставил вам сына. Нас малость обстреляли… » Никто его особо не расспрашивал — дело по тем временам житейское.
- Поклонники не досаждали семье популярной певицы?
- Когда Шульженко стала известной и узнаваемой, люди начали подходить к ней на улицах и просить автограф. Но делали это вежливо, деликатно. Мама никогда не отказывала. Все-таки поклонники тогда имели более высокий уровень культуры, чем нынешние. Сейчас стараются платье у звезды порвать, вещь украсть. Хотя и с мамой произошел подобный случай.
Как ни странно, но именно Леониду Утесову, Аркадию Райкину и Клавдии Шульженко приходило очень много писем из тюрем. Между прочим, в те годы уголовный мир тоже был лучше воспитан. Читаешь их письма и удивляешься грамотности изложения. Костюмерша хранила мамину корреспонденцию в чемоданчике. Теперь от нее ничего не осталось — растащили мемуаристы, журналисты.
Так вот, на гастролях в Московской области у мамы пропала ценная брошь. Старинная вещь дореволюционной работы. С небольшими бриллиантами и бирюзой. Исчезла прямо за кулисами, из артистической уборной. Обнаружив пропажу, мама обратилась в милицию, но после концерта сразу же уехала в другой город. Дней через десять после случившегося ей позвонили из милиции: «Вашу брошь нашли!» Оказывается, ее украл работник сцены. Его посадили. Через год к нам пришло письмо от матери осужденного: «Сын совершил глупость: украл у вас брошь. Но вас я нисколько не осуждаю. Хочу сообщить только один факт. Уголовники, узнав, у кого сын украл, жестоко избили его в тюрьме. Чтобы знал, у кого воровать».
- Вы хотите сказать, что известные люди пользовались особым иммунитетом в воровском мире?
- Случаи ограбления квартир популярных артистов — и не только эстрадников, но и Большого театра, МХАТа — раньше действительно были редкостью. Как-то обокрали квартиру народной артистки СССР, ведущей артистки Малого театра Зеркаловой, которая жила на Пушкинской площади, и вся милиция стояла на ушах. Преступников нашли! Это сейчас объявляют план «Перехват» — и концы в воду. Никому не известно, нашли — не нашли. А раньше находили. К тому же воры знали, что лучше народных любимцев не трогать.
- Почему вы не стали артистом, как родители?
- И мама, и отец считали, что у меня абсолютный слух, собирались отдать в музыкальную школу. Но война помешала. В 1945-м мне исполнилось 13 лет, родители постоянно гастролировали, я находился под присмотром бабушки. И никто не мог заставить меня изучать сольфеджио! Вот побегать в футбол, поиграть в лапту или в казаки-разбойники — другое дело. Теперь остается только жалеть об этом.
- После школы поступать в театральный не пытались?
- Я увлекался фотографией, поэтому думал идти на операторский факультет во ВГИК. Да и родители не возражали. У них было много хороших друзей среди кинематографистов — Герасимов, Макарова, Ладынина.
Герасимов, который тогда был председателем приемной комиссии ВГИКа, стал рассуждать, чем же я буду заниматься после окончания вуза. Ведь в тот период в Союзе снимался с десяток фильмов, причем большинство о Сталине. «Съемочная группа фильмов о Сталине уже сложилась, — сказал Герасимов моим родителям, — и наши молодые операторы вынуждены работать на «Мосфильме» осветителями, потому что другой работы нет. Так что поступать во ВГИК я не вижу смысла».
Кто же знал, что через два года Сталин умрет. Считали, что он, как Ленин, вечно живой. Именно после смерти вождя началось развитие кинематографа. Но к этому времени я уже учился в Московском нефтяном институте (сейчас Академия нефти и газа. — Авт. ). В систему энергообеспечения Москвы я пришел молодым специалистом и отработал там 48 лет.