Ровно 65 лет назад в захваченном фашистами Киеве началось массовое уничтожение людей
С заслуженным деятелем искусств Украины хормейстером Государственного заслуженного академического народного хора имени Григория Веревки Ириной Андреевной Мельниченко корреспонденты «ФАКТОВ» встретились у нее на работе.
- Во время обороны Киева в 1941 году немцы разбомбили дом на углу улиц Ивана Франко и Фундуклеевской (нынешней Богдана Хмельницкого), где жили мои родители и старшая сестра Галя, — рассказывает Ирина Мельниченко. — Их переселили на улицу Франко, 20, в коммунальную квартиру номер три на втором этаже. Так нашей соседкой стала бабушка Владимира Высоцкого Ирина Алексеевна.
Большевики объявили нэп, и Вольф-Владимир не преминул этим воспользоваться. Занялся выпуском косметики, а у его жены проявился талант косметолога. Она обзавелась многочисленной клиентурой, ее салон находился рядом с нынешней Европейской площадью. В 1926 году семья переехала в Москву, но отношения супругов дали трещину: у мужа случались романы на стороне. В конце концов Ирина подала на развод и вернулась в Киев. Семен и Алексей жили то у отца, то у матери. Оба стали военными. Алексей участвовал еще в Финской войне, а Семен попал на фронт в 1941 году. Когда началась Великая Отечественная, их мама хотела эвакуироваться в Москву, но не получилось. Пришлось остаться в оккупированном Киеве.
- Ирина Алексеевна занимала две комнаты с балконом, выходившие на улицу, — продолжает Ирина Мельниченко. — Вскоре после того, как 19 сентября 1941 года город захватили немцы, у Высоцкой завязались отношения с Георгием Лукичом Семененко. Он работал слесарем в нашем жэке, отличался порядочностью, вежливостью. Они обвенчались. Ирина Алексеевна взяла фамилию нового мужа. Однако значиться в документах еврейкой было крайне опасно, и они с Георгием Лукичом купили на базаре то ли паспорт, то ли свидетельство о рождении на имя некой Дарьи, украинки.
Уже через десять дней после оккупации гитлеровцы начали расстрелы в Бабьем Яру. Многих людей забирали прямо из квартир. Однажды фашисты — их было трое — нагрянули и в нашу коммуналку, вывели всех жильцов на кухню, проверили документы. Но этого им показалось мало. Один их гитлеровцев, указав на Ирину Алексеевну, спросил моего отца: «Юде?» — «Нет, украинка». Тогда немец достал пистолет, навел его на мою маму и снова обратился к папе: «Юде?» Отец не смалодушничал: «Наша соседка — украинка». Фашист перевел дуло на мою старшую сестру Галю, которой тогда было пять лет, и спросил у моей мамы: «Юде?!» — «Нет!» К счастью, немцы поверили, а может, просто отдали должное мужеству моих родителей. Как бы там ни было, они еще раз просмотрели документы Ирины Алексеевны и ушли. Что помогло моим отцу и матери с честью выйти из той ситуации? Думаю, сыграли роль семейные традиции, ведь мы из старинного казацкого рода, привыкшего блюсти достоинство. Наверняка у вас возник вопрос, почему мой отец не был на фронте. Он страдал тяжелым заболеванием позвоночника, из-за которого его не призвали в армию даже в военное время.
Мама рассказала мне о спасении Ирины Алексеевны, когда я стала подростком. До этого историю хранили в тайне, опасаясь, что о ней станет известно НКВД. В те времена люди боялись связываться с органами, даже если ничего, кроме похвалы, не заслуживали.
- Как же Ирине Алексеевне удавалось избегать ареста все два с лишним года оккупации Киева?
- Помогло, в частности, то, что жильцы нашей квартиры попросту не открывали немцам двери, — отвечает Ирина Андреевна. — К нам следовало стучать два раза, к нашей соседке, одинокой женщине, — один раз. У Ирины Алексеевны и Георгия Лукича был еле приметный звонок. Это достижение техники тогда встречалось нечасто, поэтому немцы привыкли, обходя дома, колотить в двери. Распознать, что пришли фашисты, труда не составляло. Квартира замирала, и незваные гости уходили. Правда, случались среди них не в меру настырные, били в двери очень уж сильно и долго. Впускали, но обходилось без эксцессов.
Маме в те годы довелось спасти от расстрела еще одного человека, пленного Павла Лысенко. Он был военным летчиком. Колонны обреченных часто проводили по Фундуклеевской, жители собирали по нескольку картофелин, сухарей и выходили на тротуар. Расстояние между охранниками было довольно большое, и это позволяло угостить пленных. Мама как-то ткнула в руки незнакомому человеку картофелину и сухарь. А через некоторое время он разыскал ее, чтобы поблагодарить. Говорил: «Картошка и сухарь спасли мне жизнь. Я был в подавленном состоянии, в каком-то оцепенении. А тут мне в руку вложили еду, и я как будто очнулся, захотелось выжить во что бы то ни стало. Улучив момент, когда охранник на что-то отвлекся, я шмыгнул в боковую улицу. Вот так и спасся».
- Но на этом чудеса не закончились, — добавляет Ирина Мельниченко. — После войны дядя Паша стал большим человеком, у него даже машина была, а квартиру ему дали в нашем доме, на пятом этаже. Его жену звали Муся. Детей у них не было, они усыновили сироту, учившегося в Суворовском училище. Я много раз слышала, как дядя Паша при встречах говорил маме: «Дуся, я никогда не забуду, что ты мне спасла жизнь». Мы часто ходили к Лысенко, его семья — к нам, и, сидя за столом, дядя Паша говорил моему отцу: «Андрей, береги Дусю, она большой души человек».
- Какой вам запомнилась Ирина Алексеевна?
- О, это была аристократка: стройная, красивая женщина с изысканными манерами. Сама она не готовила. У них была домработница, тетя Ната, она жила в чуланчике возле кухни. Ирина Алексеевна хорошо одевалась, а по дому часто ходила с косметической маской на лице. Она ведь была популярнейшим косметологом, сама готовила кремы, клиентки приходили к ней не только в салон, но и домой. У нее с Лукичом (мы его звали по отчеству) был телефон, первый в доме телевизор с линзой. Мы ходили к ним смотреть фильмы. Ирина Алексеевна устраивалась на диване, Лукич и гости — на стульях. В те времена кино на дому воспринималось почти как чудо.
В детстве у меня на щеке было довольно большое родимое пятно. В семье считали, что виной тому война. Мама была беременна мной, когда наши войска освобождали Киев. Бомбежки, взрывы снарядов, жуткая канонада… Жители находились в постоянном страхе за себя и своих близких. Мама запомнила, что в одной стрессовой ситуации она схватилась рукой за щеку. Когда я родилась, у меня на щеке оказалась большая родинка. Я, конечно же, мечтала от нее избавиться. В то время напротив Центрального универмага был косметический салон, в котором родимые пятна выводили с помощью электричества. Узнав, что мама собирается меня туда повести, Ирина Алексеевна авторитетно заявила: «И думать забудьте: у девочки останется шрам. Я сама сведу пятно». Она стала готовить для меня маски, помню, первой из них была смесь муки и кефира. За пару лет родимое пятно действительно сошло, даже следа не осталось. Ирина Алексеевна говорила мне: «Ты, девочка, о своей внешности не беспокойся. Можешь класть на лицо землянику, протирать его ломтиком огурца и слегка припудривать пудрой «Лебяжий пух».
Я с шести лет училась в музыкальной школе, потом поступила в консерваторию. Ирина Алексеевна часто просила меня сыграть ей на фортепиано. Но ее любимицей была не я, а моя младшая сестра Наташа. Причина ее особой благосклонности к сестре, возможно, в том, что Наташа блондинка, а у меня волосы, как у Пушкина, — каштановые кудри. Зато любимицей Лукича была я. Помню, когда Володя Высоцкий навещал их и привозил записи своих песен, Лукич стучался к нам и приглашал: «Был Вова, приходи песни слушать».
- Что готовили к приезду сыновей и внуков Ирины Алексеевны?
- Семен и Алексей звонили, предупреждали, когда приедут (обычно с женами и детьми), — вспоминает Ирина Мельниченко. — Они обожали раков, которых готовила моя мама. Знаете, в нашей коммуналке все были, как родные. Поэтому когда Ирина Алексеевна ждала в гости сыновей, считалось в порядке вещей, что моя мама шла на рынок — Владимирский или Сенной — за раками. Покупала целую гору! У мамы была огромная кастрюля, в ней она и варила раков. Все это поглощалось с наслаждением. А еще сыновья Ирины Алексеевны любили постный борщ с фасолью и мелкими карасиками, его готовила тетя Ната. Моя мама пекла для гостей песочные пироги: зимой — со смородиновым вареньем, летом — со свежими ягодами или яблоками. И делала очень вкусные вареники. Тесто у мамы всегда получалось удачным, поэтому ей поручали выпечку. Ей помогали мои сестры, а я занималась музыкой.
Семен и Алексей были старшими офицерами, занимали высокие должности. Оба — статные красавцы с бархатными голосами. И жены у них были эффектные, ослепительно красивые. Поначалу братья Высоцкие пытались давать моей маме деньги за продукты, но она наотрез отказалась. Тогда они начали привозить ей платья для меня и сестер, коробки конфет, коньяк. Кстати, Ирина Алексеевна очень любила его. Если намечалось какое-то торжество, специально для нее покупали коньяк. Ей нравилось играть в преферанс, попивая этот напиток.
- Когда Володя Высоцкий вырос, он часто приезжал к бабушке, — говорит Ирина Андреевна. — Тем более что в Киеве у него была любимая девушка, актриса Театра имени Леси Украинки. Впрочем, мы их отношениями особо не интересовались. Володя останавливался не у бабушки, только навещал ее. Застать Ирину Алексеевну ему удавалось не всегда: они с мужем нередко уезжали на курорт Ворзель недалеко от Киева. Отправлялись туда непременно на такси. У Ирины Алексеевны была привычка усаживаться на балконе в ожидании, когда за ними приедет машина.
Володя проводил у нас не много времени, но каждый его визит становился праздником. Он был необычайно обаятельным, веселым и доброжелательным человеком. Сыпал шутками, анекдотами. Развеселив всех, исчезал по своим делам, ведь в Киеве у него было много друзей и знакомых.